Наша встреча с Иваном Бортником срывалась не один раз. Зачастую ответ звучал так: “Я сегодня плохо себя чувствую, куража нет”. Хотя когда-то куражу ему было не занимать. Все изменилось со смертью лучшего друга Бортника — Владимира Высоцкого. Вот уже более двадцати лет Иван Сергеевич ведет затворнический образ жизни. Он практически не выходит из дома, сетуя на перепады давления, игнорирует светские мероприятия, хотя приглашения поступают еженедельно. Также он не любит давать интервью, ссылаясь почему-то на плохой слог. Но это скорее обычные отговорки.
Я не знала, как построить нашу беседу. Подробной информации об этом актере найти не удалось. То, что он несловоохотлив, меня предупредили старые друзья Ивана Сергеевича. “Слова клещами не вытянешь, — утверждали они. ”
И все-таки мы встретились. В маленькой квартире на Ленинском проспекте. “Это не квартира, а вагон поезда Москва—Ленинград”, — открыл дверь Иван Сергеевич. Он почти не изменился за двадцать лет с тех пор, как сыграл эпизодическую, но яркую роль Промокашки в фильме “Место встречи изменить нельзя”. В гостиной на стене висят фотографии жены, коллег по цеху — и огромные портреты Владимира Высоцкого.
— Иван Сергеевич, в Театре на Таганке вы работаете с 1967 года. Выбор театра связан как-то с Высоцким?
— После Щукинского училища меня пригласили аж в шесть театров. Среди них были “Ленком”, Пушкинский, Театр миниатюр, Театр на Таганке... Я выбрал Гоголевский. Туда я пошел за компанию с приятелем. В Театре Гоголя я переиграл всех городских и сельских дегенератов. Там был очень забавный репертуар. А потом я вспомнил о своем учителе Юрии Любимове. И перешел к нему. Так что с Высоцким это никак не связано. Я его тогда вообще не знал. Слышал какие-то очень скверные его записи...
— Актерство — наследственный дар?
— Не в моем случае. Мать у меня была доктором филологических наук, работала в Институте мировой литературы. Отец был заместителем главного редактора Гослитиздата — сейчас это называется “Художественная литература”.
— Они не удивились вашему выбору?
— Да я вроде какие-то склонности к этой профессии еще в детстве проявлял. Но вообще для них это было неожиданностью.
— Когда началась ваша дружба с Владимиром Высоцким?
— На удивление, мы сошлись сразу после того, как я стал работать в Театре на Таганке. Люди в этом возрасте тяжело сходятся. Нам было далеко за двадцать. Ничего нас не связывало. Но нам удалось найти общий язык буквально в первый месяц знакомства.
— Среди своих бесчисленных знакомых Владимир Семенович немногих называл друзьями?
— Когда ему задавали этот вопрос, он отвечал: “У меня пять друзей — Абдулов, Бортник, Володарский, Туманов и Шемякин”.
— Как вас утвердили на роль Промокашки в фильме “Место встречи изменить нельзя”?
— Володя очень хотел, чтобы я играл Шарапова. Не знаю, состоялся ли подобный разговор со Славой Говорухиным на эту тему. Но после съемок Говорухин мне сказал такую вещь: “Скажи спасибо, что мы Высоцкого взяли”. Видимо, на роль Жеглова первоначально был запланирован совсем другой актер. Кандидатура Конкина на роль Шарапова была утверждена заранее. Владимир тогда сыграл Павла Корчагина и получил премию Ленинского Комсомола. Чтобы не обидеть Высоцкого, Говорухин предложил мне: “Слушай, сыграй Промокашку”. В сценарии для моего героя не написали ни одного слова. Я думал, что братья Вайнеры только в сценарии убрали мои реплики. Но когда я пролистал книгу, убедился, что действительно у Промокашки нет слов. Поэтому весь текст в фильме — моя импровизация. Так что это целиком моя заслуга, Вайнеры здесь ни при чем. Когда снимали сцены с моим участием, Говорухин командовал: “Когда Иван скажет “стоп мотор” — тогда и закончим”. Так что там я поизгалялся...
— Наверняка типаж Промокашки долгое время преследовал вас?
— Как ни странно, нет. Время было другое, фильмы — другие. Если бы “Место встречи” сняли сейчас, тогда шлейф этого персонажа потянулся бы за мной.
— Неужели даже прохожие на улице не обращались к вам так?
— Помню один забавный эпизод. Я снимался в фильме о военных летчиках в городе Черновцы. Съемки проходили на старом кладбище. По сценарию мы хоронили летчика, которого сыграл Валера Золотухин. И вот стоим мы около могилы, а мимо идет похоронная процессия. Народ как увидел меня — аж рот открыл, о покойнике забыли.
— Вам часто предлагают роли алкашей, бомжей, чудаков... Не обидно?
— Так это же хорошо. Для меня это стало нормой.
— Большинство актеров мечтают о роли Гамлета...
— О Господи Боже мой! Гамлета мне предлагал сыграть Юрий Любимов при жизни Высоцкого. У них тогда периодически возникали трения. Володька часто уезжал за границу. Любимов приходил в бешенство. “Ему наплевать на театр, — обратился он однажды ко мне. — Иван, у вас с Владимиром одинаковый темперамент, мне ничего переставлять не придется, давай ты сыграешь Гамлета”. Я рассказал об этом Володе. “Играй”, — совершенно спокойно сказал он. Но это было бы смешно и глупо! Ведь спектакль начинался с того, что Высоцкий сидит у стены с гитарой. Представляете, если бы я сел с гитарой или с гармошкой? Это чушь! Спектакль был поставлен на него... Меня долго уговаривали. Позже Любимов подключил свою жену. “Ваня, ха-ха-ха, ты не хочешь играть Гамлета?! — смеялась она. — Ужас! Бред!” Но я так и не согласился.
— Насколько мне известно, Золотухин играл Гамлета после?..
— Когда Любимов понял, что я не соглашусь, он предложил Золотухину, и тот дал положительный ответ. Когда на улицах города появились афиши с надписями “Гамлет — Валерий Золотухин”, люди сжигали плакаты. Это понятно. Но я не осуждаю Валерку: уж больно ему хотелось сыграть Гамлета. Скиксовал парень! Сейчас, я думаю, он понимает, что был неправ.
— Высоцкий не обиделся на него?
— Это не то слово. Он перестал с ним разговаривать. Я помню, мы с Володькой отыграли спектакль, спускаемся вниз, подходим к репертуарной доске, а там — приказ: “Назначить на роль Гамлета Золотухина”. “Вань, посмотри”, — не поверил Высоцкий. Он долго стоял у доски. Я помню, как дергался его подбородок. Потом мы сели в машину. Всю дорогу он молчал, смотрел в одну точку. Спустя какое-то время прошептал: “Черт, е... твою мать, этого не может быть”.
— Иван Сергеевич, а у вас с Высоцким возникали ссоры?
— Однажды он сильно обиделся на меня за то, что я раскритиковал его песню. Он тогда буквально взорвался: “Тебе вообще ничего не нравится!..” А вообще он всегда говорил: “Если мы с тобой поссоримся — я не переживу”. И для меня любая ссора с ним проходила тяжело. Чтобы обидеться друг на друга, у нас должны были быть веские основания. Их практически не возникало.
— Из-за женщины могли повздорить?
— Нет, у него были свои женщины, у меня — свои. Он часто влюблялся. И все время ему казалось, что это в последний раз и на всю жизнь. “Ванька, — говорил он. — Все! Это она! Последняя...”
— Его смерть отразилась на вашей дальнейшей жизни?
— Для меня это было страшное потрясение. Его смерть совпала с утверждением меня на роль в фильме “Родня”. Я тогда решил отказаться. Потому что был полностью разбит и ушел в запой. Это состояние не передать словами. Помню, написал письмо Никите Михалкову: “Извини, но сниматься я не смогу”. А потом жена посоветовала: “Не отказывайся, тебе нужно развеяться”. В итоге картина удалась. После смерти Высоцкого я долгое время не мог ни с кем общаться, никаких интервью на эту тему не давал. Его письма опубликовал совсем недавно. Ведь он никому не писал из-за границы, а только звонил. А у меня не было телефона. Поэтому мы связывались либо через театр, либо посредством писем, которые он писал из Парижска, как он называл столицу Франции.
— Какой случай, связанный с Владимиром Семеновичем, вы вспоминаете до сих пор?
— Да это был целый период жизни, и выделить какой-то отдельный эпизод я не могу. Ведь я буквально ночевал и дневал у него дома. Я часто вспоминаю наши поездки в Париж, где мы вели исключительно ночную жизнь. Погуляли, покутили мы тогда на славу с Володькой и Мишкой Шемякиным...
— Выпили, наверное, за все эти годы немало?
— Что самое удивительное, мы очень редко выпивали вместе. По пальцам одной руки сосчитаешь все случаи. Никто не верит. Обычно если Высоцкий пил, то я старался вытащить его из этого состояния. Это было достаточно тяжелое зрелище. Он умолял принести водку, я не давал. У него запои продолжались по нескольку недель. Но случались периоды, когда он вообще не пил. Тогда появилось средство против алкогольной зависимости — “эспераль”. Его зашивали в задницу. Достать лекарство было практически невозможно, да и стоило оно недешево. Нам привозила его из Франции Марина Влади. Наш шеф, как мы называли Любимова, по своей медицинской неграмотности окрестил эту таблетку “спиралью”. Он думал, что это не лекарство, а спираль, которую зашивают, чтобы она не выскочила. Потом шеф стал называть “эспераль” — “пружиной”. Причем заставил вшить ее нам под угрозой увольнения. И вот когда Вовке нельзя было употреблять спиртное, он уехал в Испанию и прислал мне оттуда открытку со стихами:
Скучаю, Ваня, я, кругом Испания,
Они пьют горькую, лакают джин
Без разумения и опасания —
Они же, Ванечка, все без пружин...
— Выходит, вы все зашивались?
— Да, зашивались мы вместе на кухне у Высоцкого, под руководством нашего знакомого хирурга. Все происходило подпольно.
— Случались срывы спектаклей из-за пагубной привычки?
— У меня за все время работы не было ни одного срыва. Бог миловал. У Володи были.
— Признайтесь, приходилось сниматься под хмельком?
— Никогда. Представляешь, что было бы, если бы я выпил на съемках той же “Родни”, где я играю пьяного человека... Зачем?! Стал бы забывать текст. Ведь по пьяни даже у профессионала мозги наперекосяк идут.
— Многие актеры вашего поколения часто ностальгируют по прошлым временам. Мол, роли были лучше, снимали чаще, платили больше... Вас не посещает подобное настроение?
— Безусловно. Ностальгия — это не только тоска по родине, но и тоска по водке, сигаретам... Те времена я вспоминаю с теплотой, а как иначе?
— Но вы ведь не остались не у дел?
— Я востребован, и слава богу. Но для меня те времена были все-таки лучше. Может, моложе был? А потом, конечно, дружба с Володей очень много значит. В театре многие думали, что мы “голубые”. Ну как это — дружат два мужика?! Это мне Володька как-то сказал: “Нас с тобой педерастами считают...”
— Денег тогда много зарабатывали?
— Я — нет, а Володька зарабатывал прилично. Чтобы меня вытащить из этого безденежья, он брал меня на свои концерты. Понятно, на выступлениях Высоцкого всегда были аншлаги. Мы придумали военный блок: я читал стихи фронтовых поэтов, а он пел военные песни. На этих концертах я зарабатывал в три раза больше, чем в театре за месяц.
— На что тратили выручку?
— Володя купил новую квартиру, начал строить дачу...
— Выходит, не спускали деньги на гулянье?
— Нет. Да тогда и водка стоила копейки. Могли пойти в ресторан Дома кино. Но разве это большие деньги?!
— Вы никогда не задумывались, почему многие актеры, оставшиеся не у дел, спились?
— Конечно, задумывался — это же все на моих глазах происходило. Черт его знает, почему так происходит.
— Иван Сергеевич, вы нечастый гость на светских вечеринках?
— Не люблю я это. Меня часто приглашают в Дом кино, но я не хожу. Далеко. Лень подняться с кровати, поехать куда-то... Я терпеть не могу светские мероприятия.
— Кинофестиваль тоже не посещали?
— А зачем? Что там делать? Толкаться да светить физиономией? С кем-то поздороваться и обняться? Да ну... боже мой. Я люблю случайные встречи. А так, преднамеренно куда-то идти... не для меня.
— Вы никогда не искали внутреннего сходства между вашими героями и собою?
— Я этого очень не люблю. Разве я похож на Промокашку или на Вовчика из “Родни”? Черт его знает. Прямого попадания на моем счету не было. Я всегда пытался сыграть образ. Это же самое интересное!
— Приходилось отказываться от ролей?
— Очень часто. Вот в те “ностальгические” годы я отказывался от шести сценариев в год. Просто-напросто скверные сценарии были. И никогда не жалел.
— Выходит, у вас не было фильма, за который пришлось бы краснеть?
— Нет, был такой фильм. Я снялся в “Импотенте” у Эйрамджана. Тогда у меня возник конфликт с директором театра. В какой-то период я оказался за бортом театра. Остался без денег. И мне как раз позвонили с предложением принять участие в новой картине. Я прочитал сценарий — и пришел в ужас! Это то, от чего я отказывался в 70-е годы...
— Но жажда наживы все-таки оказалась сильнее?
— Да! Я согласился. Но на съемки выделил ровно полчаса, за что получил 500 долларов. Мне было противно. Я до сих пор не видел эту картину. Честное слово. Просто мне стыдно.
— Вы вообще часто смотрите фильмы с собственным участием?
— Далеко не все. Я уже не смотрю “Место встречи”. Устал. Мне даже звонят и говорят: “Вот ты сегодня в этой серии...” Я отвечаю: “Упаси Господь”.
— Иван Сергеевич, что для вас звание народного артиста?
— Ничего. Если бы мне дали его лет пятнадцать назад, то, наверное, это бы потешило мое тщеславие. А главное — матери было бы приятно. Но мамы и отца уже нет. Я знаю, что это приятно моей жене. А мне что? Поезд ушел.
— Родители гордились вами?
— Мать в большей степени. Отец более трезво смотрел на эти вещи. Он постоянно ворчал: “Что ты на такие роли соглашаешься? То шофера играешь, то инвалида, то алкоголика...”
— Иван Сергеевич, у вас были творческие простои? Когда не работали, например, по полгода?
— Полгода — не такой уж большой простой. Люди по нескольку лет не работают. Это уже серьезно. У меня таких промежутков не было. Вот только в последнее время в театре все меньше работы становится. Некоторые спектакли сняли с репертуара. Но я не жалею. Устал. Многие роли меня просто не устраивают. Недавно мы сильно поругались с Любимовым, и я сорвал репетицию. Я люблю серьезную работу и грамотную драматургию. Вот Сатин в спектакле “На дне” — это мое.
— А Павел Власов в пьесе “Мать”?..
— Это был великий спектакль — несмотря на то, что само произведение достаточно слабое. Мы его играли больше двадцати лет. Здесь доходило до смешного. Когда я матери говорил: “Мать, тебе 42 года, разве ты жила?..” — мне на тот момент было уже за пятьдесят. Я тогда обращался к Любимову: “Шеф, ну это невозможно, получается бред сивой кобылы”. — “Ничего, ты молодо выглядишь”, — успокаивал он меня. Недавно спектакль сняли. И слава богу.
— Иван Сергеевич, за столько лет актерской работы удалось скопить какой-то капитал?
— Как-то ко мне в гости пришел один актер, посмотрел на комнату и ахнул: “Вот так и должен жить замечательный русский артист!” У меня от деда осталась старая дача. Машины никогда не было, да мне и не надо. Зато Володька часто повторял: “Надо тебе машину купить”. Я отказывался. Упаси Господь! Я человек нервный и дерганый. И вообще у меня душа к технике не лежит. Я даже на пульте не знаю, какие кнопки нажимать, чтобы телевизор включить. Мне жена подсказывает.
— Вы хозяйственный человек, приготовить что-нибудь можете?
— Только самое элементарное, например картошку пожарить. А так — ничего.
— Вот так — выходи замуж за актера...
— Но у меня жена не актриса, слава богу. Порядочная женщина. Мы много лет уже вместе. Высоцкий очень любил ее. Это его слова: “Твоей Татьяне нужно при жизни памятник поставить”. Я так часто повторял ей это, что она возгордилась. На самом деле, что касается жены — хорошо, что она у меня есть.
— Многие творческие люди говорят, что им приходилось начинать жизнь заново...
— Многие говорят? Не верьте им. Что значит “заново начать”? Черт его знает. Зачем жизнь исправлять? К сожалению, она слишком короткая. Кстати, именно поэтому, я считаю, щадить себя можно в чем угодно, но только не в искусстве.
— Вы суеверный человек?
— Очень. Если роль упала — сразу сажусь на нее. Правда, не перехожу дорогу, если передо мной черная кошка перебежала. Я всегда опаздываю, поэтому нет времени квартал лишний обходить.
— Иван Сергеевич, у вас было какое-то прозвище?
— Вот видите, какой я неудобный для интервью человек, даже прозвища у меня не было. Высоцкий звал меня: Ванятка, я его — Во-овка...
