Не проходит месяца, чтобы газеты не сообщили о новых памятниках. Точнее — о проектах, которые обсуждала комиссия городской думы и вслед за ней народные избранники. Можно подумать, больше решать нечего депутатам, озабоченным, кому, где и как их водружать. Года два назад обнародовали некий аналог “ленинского плана монументальной пропаганды”. Въехав в Кремль, вождь дал команду — установить срочно в “пролетарской столице” памятники революционерам, писателям, “борцам за народное дело”. Что из этого вышло — известно. Выполненные на скорую руку бюсты и статуи столь же быстро исчезли из поля зрения граждан. А в итоге Москва заполнилась статуями самого Ленина, его жены и соратников. Одних изваяний Владимира Ильича краеведы насчитали шестьдесят в пределах МКАД.
Что выйдет из нового плана? Скорее всего — ничего, потому что нет у него рамок. Его постоянно дополняют новыми благими пожеланиями. Первоначально фигурировало в списке кандидатов на вечность — восемнадцать юридических и физических лиц. В их числе первый министр путей сообщения империи Мельников, “инженерные войска России”, которые, оказывается, существуют, как флот, триста лет. Поражала широта охвата событий и лиц. Под номером 10 значился памятник погибшим в Гражданскую войну, а под номером 16 — “первому гвардейцу” времен Очакова и покоренья Крыма. Под номерами 6,7,12, 15 проходили Герои Отечественной войны, а под номером 9 — погибшие в Афганистане и “горячих точках”.
Сколько с тех пор вошло в план новых объектов — трудно даже вспомнить. В эти дни список пополнили именами академика Вернадского, основательницы музыкальной академии Елены Гнесиной. Задумали некий памятный знак на третьей линии обороны Москвы. Если учесть, что за минувшее десятилетие в Москве стараниями Юрия Лужкова появилось примерно десять памятников, включая Петра, то потребуется четверть века, чтобы реализовать задуманное. Пора бы комиссии уйти на каникулы. А она рассматривает новые инициативы, направляет их на утверждение депутатам. И наутро Москва узнает, что кроме памятника инженеру Мельникову появится памятник архитектору Мельникову. А еще Бунину и Шаляпину. А еще “пронзенному Пегасу”. Это что-то совсем необыкновенное, на что хочу обратить внимание читателей.
По описанию в “МК”, Пегас представляет собой коня, пронзенного молниями, который символизирует “борьбу художников с тоталитарной властью”.
По описанию “Вечерней Москвы”, символ этот намного шире:
“Пегас, который появится на Земляном валу неподалеку от музея Андрея Сахарова, должен будет напоминать горожанам о советской интеллигенции, загубленной тоталитаризмом”.
Разночтения естественны, потому что Пегас, пронзенный стрелами, вызывает разные мысли. Кому-то представляется Прометеем, превращенным в Пегаса за попытку похитить огонь. У меня ассоциируется с гениями, загубленными злодеями. А еще кому-то кажется Пушкиным, убитым Дантесом.
Как так случилось, что, начав с вполне конкретных фигур, героев, классиков и других достойных, члены комиссии дошли до столь широкого обобщения? Причина кроется в депутатах, опекающих памятники. Один из них сочинил закон с длинным названием “О порядке возведения в Москве произведений монументального и декоративного искусства”. Другой его активно корректировал.
Один в преамбуле к Закону писал:
“Нигде в мире не проводятся референдумы по поводу того, как лучше брить, учить, подметать улицу и ставить на ней скульптурные произведения... Например, в Чикаго перед комплексом официальных зданий стоит скульптура работы Пикассо, причем довольно большая и беспредметная. Но никого из жителей это не тревожит”.
Другой депутат по поводу принятого Закона высказался в том же ключе:
“Ни в одном городе мира подобного закона и подобной комиссии нет. И грустно, что она появилась в Москве. Это символ недоверия москвичей к своей власти в сфере художественной политики, претензий общественности”…
Нелепость ясна обоим, а тратят время на законотворчество. Вместо того, чтобы разъяснить общественности несостоятельность “претензий” на художественную политику, ее утверждают в заблуждении. Один, взяв себя в руки, составил Закон. Другой, грустя, внес в него 50 поправок. И взял под свое крыло в думе комиссию, поскольку его “давно беспокоила проблема памятников”.
Что именно беспокоит?
“Представление наших лучших скульпторов и общественности о современной скульптуре заключается в том, что скульптура должна быть фигуративной, предметной.
То есть опять воинствующий дядька на коне или в пиджаке и еще многофигурные композиции. Словом, памятник, по представлениям большинства, — это обязательно фигура. А ведь египетские пирамиды — тоже памятник, но в виде геометрического тела, а не прямого портрета. И весь опыт ХХ века с иными — символическими или пластическими — решениями как будто куда-то делся”.
Египетские пирамиды, хочу внести ясность, все знают как гробницы фараонов, усыпальницы. И для таких сооружений зодчие всех стран и народов с древних времен до академика Щусева включительно применяли геометрические фигуры. Хеопс и прочие фараоны Египта покоятся в трехгранных пирамидах. Фараона Джосера погребли в ступенчатой пирамиде, подобно той, что на Красной площади. А что касается всем известных памятников Древнего Египта, то они предельно фигуративны, конкретны, реалистичны, будь то статуя фараона Сенусерта II, жившего в XIX веке до нашей эры, или статуя царского писца Кана середины III тысячелетия до нашей эры. Таких примеров — тьма в книгах по истории искусства и в энциклопедиях.
Хорошо понимаю заслуженного учителя Российской Федерации в области математики Евгения Бунимовича, автора 50 поправок. Его сердцу ближе фигуры геометрические. По ним он, как пишут, 25 лет успешно учил на уроках в школе. Но зачем внедрять геометрические фигуры на площадях Москвы?
Очевидно, по этой причине, а не по какой-то другой, депутату не пришелся ко двору памятник одному известному писателю, тихо появившийся в центре Москвы. О чем он не преминул высказаться публично:
— Или вот памятник “Шолом-Алейхем и его герои” работы Юрия Чернова установили на пересечении Большой и Малой Бронной. Почему? Там рядом синагога и был Еврейский театр. Но Шолом-Алейхем вообще не имеет отношения к Москве, не то что к театру”.
Да, не имеет прямого отношения к Москве классик еврейской литературы. А Шота Руставели имел? Москву только в летописи начали поминать, когда он “Витязя в тигровой шкуре” сочинил. Но стоит бронзовый Шота и детей радует на Грузинской площади. И Шевченко, Тарас Григорьевич, не имеет особого отношения к Москве, бывал в ней проездом. Но стоит, как скала, возле высотной “Украины”. Почему? — повторю вопрос депутата. И отвечу ему, потому что живут в городе потомки Шота и потомки Кобзаря. Точно так же живут в Москве потомки “его героев”, представленные у пьедестала памятника на Бронной. Подозреваю, к ним относится Евгений Абрамович Бунимович, дай ему бог доброго здоровья, как сказали бы персонажи Шолом-Алейхема. Поскольку зашла речь об этом памятнике, хочу проинформировать общественность. Чтобы его отлить, автор, член Российской академии художеств, народный художник России, продал свою дачу в Абрамцеве. Помог ему установить монумент Иосиф Кобзон.
Возвращаясь к теме, скажу, что ссылка на “весь опыт ХХ века” не более убедительна, чем на пример древних веков. На Елисейских Полях французы недавно установили памятник генералу де Голлю. Он шагает широким шагом, как в свое время ходил на парадах. И никому при взгляде на него не нужно гадать, кто это, человек или конь, настолько фигура генерала похожа на фотографии и портреты президента Франции, висевшие в свое время в каждой префектуре и мэрии. Ходил недавно по Мадриду и на многих площадях видел королей и полководцев, по выражению нашего депутата, “воинствующих дядек”. Геометрических фигур не заметил.
Ладно бы вносил Бунимович поправки в Закон, так он еще и проекты новых памятников вносит в комиссию, которую опекает по долгу службы. Не могу забыть его беспредметную “Загогулину”, некую геометрическую фигуру, которую вдохновило создать ельцинское красноречие.
“Не случайно именно это слово стало одним из самых популярных речевых клише, характерных для первого президента России, — обосновывал свой проект творец. — Быть может, соответствующий пространственный образ наиболее точно характеризует не только самого Ельцина, но и всю связанную с ним эпоху”.
Фигурой в виде арки предлагалось вполне серьезно перекрыть Рублевское шоссе.
“Такая прозрачная труба, а люди ходят внутри этой загогулины. Необязательно использовать привычную бронзу или камень. Можно лазером ее рисовать, причем каждый раз по-разному”.
Действительно, почему бы не претворить этот замысел в жизнь, а вслед за ним подсказанный другим “клише” — пространственную композицию “Понимашь”. Чем хуже “Загогулины”? И рисовать лазером в небе абстракции, вперемешку с фигуративными образами алкоголиков, играющих ложками на похоронах и справляющих малую нужду у трапа.
Что происходит, когда пирожник начинает тачать сапоги, известно. А вот что случается, когда заслуженный учитель курирует монументальную пропаганду.
Во-первых, оглашаются декларации во славу беспредметного искусства.
“Я призываю отойти от фигуративной скульптуры. Ведь у нас практически нет ни одного декоративно-абстрактного украшения города, не хрестоматийного”.
Нет и не надо. Поздно этим заниматься, Евгений Абрамович. Абстракция вышла из моды в Европе, где она родилась. В моде снова реализм.
Каким образом в “декоративно-абстрактной” форме можно представить фигуры и лица, заявленные в списке, одобренном думой? Там не только “первый гвардеец”, которому бы хватило сабли, но и первые лица отечественной культуры.
Во-вторых, комиссия вмешивается в проблемы планировки, указывает архитекторам, где именно ставить памятники. Предпочтение отдается не магистралям, площадям, многолюдным перекресткам, а местам интимным, камерным, мимо которых проходишь и не видишь, что там — за деревьями. Чтобы не подумали, что я придираюсь к нашему депутату, еще раз процитирую его высказывание из интервью под названием “Нам не хватает веселых памятников”.
Цитирую: “Вообще московская традиция ставить памятники не на площадях, а в сквериках. Москва не Питер, в ней меньше парадности”.
Да, парадности у Невы больше, чем у Москвы-реки. Но что касается помянутой “московской традиции” — поспорю, потому что такой традиции не существовало. Первый памятник Минину и Пожарскому “благодарная Россия” поместила посредине Красной площади, где не росло в первой четверти XIX века никакой зелени. Первый памятник поэту открыли на вершине Тверского холма, где главная улица сходится с Тверским бульваром. И это место, открытое со всех сторон. Памятник Гоголю в начале ХХ века установили на площади у Арбата. Чтобы все видели. Генерал Скобелев гарцевал на коне на другой центральной площади. Иван Федоров стоял у стены Китай-города, на взгорье. Александр II и Александр III возвышались — на Боровицком холме и на площади у храма Христа. Вот, в сущности, все памятники, появившиеся до 1917 года.
И в советские годы никто в скверах памятники национального значения не размещал. Потому что там им не место. Не жалеют средств на монументы ради того, чтобы их миллионы видели, чтобы они напоминали о великих предках, чьи образы, по выражению товарища Сталина, должны “вдохновлять в борьбе”. И в мирной жизни, добавлю от себя.
Что происходит, когда на архитекторов оказывают давление пришедшие к власти поклонники беспредметного искусства?
Рахманинова упрятали в сквере бульвара. Я его ни разу не видел, хотя много раз проезжал мимо. Есенина поместили не там, где гроб поэта трижды обнесли вокруг памятника Пушкину, на месте, ныне никем не занятом. Не посчитались с желанием скульптора Анатолия Бичукова. Стоит Сергей Александрович спиной к фасадам зданий, посреди бульвара. Чехова задвинули в угол проезда, он там, маленький, забился в щель и шевелит оттуда усами.
И дальше собираются так поступать. Про малолюдный парк имени большевика Мандельштама, где хотят установить памятник замученному большевиками поэту Мандельштаму, я однажды писал. Памятнику погибшим в Гражданской войне выбрали место в “северной части сквера у кинотеатра “Ленинград”. Автору “Бедной Лизы” хотят оказать высокую честь в “сквере Брюсова переулка”. Александру Дюма облюбовали “сквер напротив посольства Франции”. Что за страсть к скверам? Разве мало у нас пустых площадей, застав, людных перекрестков в центре Москвы, достойных монументов?
Бунину нашли сквер на Поварской улице, где он недолго жил перед эмиграцией. Улица красивая и тихая, малолюдная, знаю это не понаслышке, четыре года ходил по ней в училище имени Гнесиных. Там бывают только те, кто на ней живет, работает или учится. Но памятники в столице устанавливают не столько для Москвы, сколько для всей России. Иначе это не памятник.
Что было бы, если бы Пушкина в 1880 году взяли и поместили на Спасопесковской площадке? Чем не замечательный сквер? Место что ни на есть пушкинское. Александр Сергеевич даже считал, что родился где-то в этих краях. Точно так же могли для Гоголя найти нечто подобное, скажем, на Собачьей площадке, поблизости от дома, где он жил. Но никто не заикнулся в прошлом о скверах для Пушкина и Гоголя. Подобрали им самые людные места Москвы. Вот это и есть московская традиция. Зачем ее прерывать?
Зачем сегодня великих предков загонять в углы, прятать в скверах, устанавливать на малолюдных улицах, отправлять на окраины? Там уважаемый господин Петров, глава комиссии думы, куда ни шло, готов был посадить “Древо жизни” Эрнста Неизвестного, поскольку, по его словам, памятники нужны не только центру, но и отдаленным районам Москвы. А у Нового Арбата — отказал автору, некогда изгнанному за авангардные взгляды из Москвы на Запад. Да и само “древо” показалось членам комиссии “ядерным грибом”. Несмотря на то, что именно этот гриб в уменьшенном виде украшает здание Организации Объединенных Наций, где нашлось место кузнецу Вучетича, перековывающему меч на орало.
В сквере намерены депутаты дать подножный корм Пегасу, против чего нет возражений. Как раз в уединенном месте хорошо контактировать с неопознанным объектом. Таким, судя по описаниям газет, будет задуманный конь с молниями, он же конь с гениталиями, проще говоря, конь с яйцами.
