Я не стала огорчать его отказом.
— А чего-нибудь выпить? Я-то по вечерам стараюсь не есть...
Если еда в ресторанчике возле МХАТа была сносной, то чилийское бочковое вино оказалось обычной кислятиной. Тогда он спросил карту вин и заказал самое дорогое. И само собой вышло, что он прошел тест на жадность.
Александр Семчев — самый крупный, самый яркий, самый высокооплачиваемый актер МХАТа — удивил меня в тот вечер прошедшего театрального сезона немало.
Потом мы сидели в тихом мхатовском дворике: я на водительском месте его старенького “мерса”, он — напротив меня на стуле.
— Саша, по моим наблюдениям, все толстяки — тонкие, ранимые натуры. Вы можете о себе так сказать?
— В чем-то.
— Только тонкие натуры любят балет. А вы занимались хореографией, хотя сейчас в это трудно поверить...
— Занимался, если это можно так назвать. Мне нравится в балете элемент динамики. Меня это трогает, цепляет, я хочу быть там же. Я там плачу.
— Это слезы от чего?
— Это зависть и одновременно выход эмоций. Я не знаю... Я не плачу от танцев как таковых. Я плачу от слаженности, от низких частот, выдаваемых ногами, от четкости...
— И сколько продолжался этот роман с хореографией?
— С первого класса я танцевал танец Слоненка. Правда, тогда я был гораздо стройнее. Потом в клубе танцевал на дискотеке. Танцевал в театре и в училище. Я поджарым стал где-то в восьмом классе. Когда я начал расти, все ушло в рост. До 21 года оставался поджарым.
— Не было серьезной ставки на хореографическую карьеру?
— Никогда.
2.
— Анкета для тонкой натуры: ваша любимая картина?
— Такой маленький пейзажик, где все в рассеянных тонах, и девушка вся такая... Пейзаж сделан каким-то кустарем. Там такие несложные мазки, но...
— Любимый город в мире?
— Вышний Волочек.
— А почему?
— Потому что это моя родина. Там мама.
— Куда вы бы мне посоветовали пойти, чтобы понять, что это за город?
— Дом отдыха “Голубые озера”, пихтовая аллея. Это пихта, пихта, пихта — и громадная аллея, достаточно солнечная.
— Любимое время года?
— Наверное, весна.
— Любимый цвет?
— Зеленый.
— Любимое женское имя?
— Нет... Наверное, Саша. Оно и женское, и мужское. Если бы у меня была дочь, я бы ее назвал Сашей.
3.
— В минувшем сезоне у вас во МХАТе было много премьер — “Кабала святош”, “Старосветские помещики”, “Утиная охота”. Какая роль труднее досталась?
— Скорее всего, Афанасий Иванович в “Старосветских”. Не давалась. Потому что затраты ушли не столько на возраст, сколько на переживания, на любовь. Любить сложно — опыта мало. А потом еще — сложность предлагаемых обстоятельств: все было хорошо, и вдруг я узнаю, что завтра умру... Как играть? Не знаю. Прихожу перед спектаклем. На грим сажусь к Архипычу (Анатолий Чирков, старый мхатовский гример. — М.Р.). Он грим накладывает грубыми мазками — раз по лицу, раз... — но ни с кем другим из гримеров я работать на этом спектакле не могу. Не знаю, что отвечать: это такая непонятная для меня штука! Я знаю свои огрехи. Вот я выхожу со своим сундуком, с благостью — и хочется, чтобы не на примочках-хохмочках было, ищу, чтобы стало правдой.
— Но ведь играете!
— Подспудно. Думаю, что вру. Перед премьерой Табаков мне сказал: “Ну посмотрим, насколько у тебя кишка тонка...”
4.
— Как можно охарактеризовать ваш нынешний этап в жизни?
— Я задумываюсь... Скорее — спустя рукава.
— Все по барабану?
— Кроме работы. Остальное все как-то неважно.
— Одиночество или пустота?
— Злость. Плюс сублимация на работе.
— А почему злость? Потому что обижали много?
— Нет. Злость тихая на самого себя — в том плане, что я не сберег взаимоотношения. Плюс злость относительно работы. То есть желание славы, как у Пушкина.
— Чем Александр Семчев не нравится Александру Семчеву?
— Завистливостью.
— Не похожи на завистливого человека...
— Спрятал глубоко.
— Кому и почему вы завидуете?
— Завидую коллегам.
— Можно конкретно?
— Кто-то раньше состоялся.
— Вам же нет 30.
— Мне 33.
— И что?
— Если брать с точки зрения Христа, то, наверное, сделано все. Строится баня возле дачи — особенно приятно смотреть, как делают венцы. Рожден ребенок — мальчик Кирилл, 10 лет. Но есть какая-то растерянность. Вот ты работаешь, все вроде бы нормально, планируешь какие-то вещи в театре, в кино, в антрепризе... Хочешь, чтобы тебя снимали, а не рекламное лицо твое. Хочется привести в порядок мозги и какие-то вещи упорядочить: доход, бюджет, жилье... Я думаю, что если все это материальное мы назовем тылом, тогда можно поспокойнее работать — другие вещи не будут тянуть назад.
5.
— Это правда, что вы когда-то были завхозом?
— В Вышнем Волочке, в театр (он постарше, чем МХАТ) меня приняли на должность замдиректора по хозяйственной части. И это — не завхоз.
— Как такая тонкая натура могла заниматься материей?
— Мне вообще нравится.
— Хорошо считаете?
— Нет, но я рад, что что-то организовывал в своей жизни. Когда была реконструкция театра, я ездил в командировки, привозил какие-то готовые вещи. Там творчества никакого не было.
— Как директор вы, должно быть, производили очень солидное впечатление?
— У меня был замечательный шерстяной костюм в полоску, который купила мама. Рубашка, галстук... Момент костюма, знаете, — это как магия медицинского халата. То есть я играл в это, наверное, больше, чем занимался какими-то делами.
— Теперь понятно, почему так великолепна роль милиционера Борзова в картине Лунгина “Свадьба”!
— Мне она не нравится: недоделанная. Ничего я не кокетничаю: мне все время хочется дожать ситуацию. Смотрите: семьи у человека нет, отношение наплевательское к работе, полукоррумпированный какой-то. С другой стороны, такой он русский, арестованному говорит: “Да пошел ты!” — отпускает... Лунгин все время повторял: “Борись за роль, борись за роль!”
В “Остановке по требованию” я — Жора, такой легализовавшийся бандит. Решил бизнес сделать — шампиньоны выращивать и продавать. Теперь на улице, когда встречают меня, люди подмигивают: “Ну, как шампиньоны?..” А мента Борзова почему-то не вспоминают. Хотя он-то достался мне не без переживаний. На эту роль был утвержден другой артист — Маковецкий, но что-то не получилось. То есть я как-то так понервничал: очень мне хотелось поработать с Лунгиным. И сейчас на ОРТ в сериале тоже мента играю. Какое-то ментовское проклятие...
— Когда вы были замдиректора — злоупотребляли властью?
— Я позволял себе поставить на место водителей за пьянку. Артистов — нет, никогда, потому что грань между нами была стерта. Во-первых, возраст 21 год, во-вторых, общие вечера, посвященные 8 Марта, и так далее. Я ни с кем не спал из артисток. Ни с кем не спал, точно говорю.
6.
— Это значит, что первая жена — не из артисток?
— Первый брак был фиктивным. Человеку нужно было помочь из поселка в Карелии переехать в Москву. Она была учительницей и женой моего покойного друга.
— А второй брак?
— Он был уже осмысленным, хотя недолгосрочным. У меня от второго брака появился мальчик.
— Вы себе говорите: “Саша, какой у тебя богатый жизненный опыт в твои 33 года! Столько профессий, ролей...” Не говоря уже о личной жизни.
— Нет, не говорю. Есть ошибки — они мои, они прочувствованы.
— Какая из них — роковая?
— Не знаю.
— Попадание в актеры — это элемент случайности?
— В мыслях не было куда-то ехать поступать, учиться... Я знал себе цену. Я переболел звездной болезнью в 15 лет. Под мою музыку танцевал весь город. Я вел дискотеку в Волочке. Было замечательно. Я до сих пор ностальгирую по тем временам. Музыка 80-х годов: “Модерн Токинг”, итальянцы... Из наших — “Фристайл”. Я вел дискотеку. Я говорил: “Добрый вечер, дорогие друзья! Сегодня суббота, и мы встречаемся здесь, в городском саду. Начинаем разминку”. Пускал песен пять — для разогрева. Сгущались сумерки, а народ уже начинал подходить. Я выстраивал для себя некую кривую программы: пиковая точка, потом — спад, чтобы люди могли отдохнуть. В два приема я вел три часа. Мне очень нравилось, потому что ты — над танцующими, кто-то другой поет. Мне казалось, что я сам пою...
— Вы были звездой?
— Звездой я, наверное, не был. Сестра старшая сказала мне: “Ну что ты?! Ты стоишь 80 копеек”.
— Откуда же звездная болезнь?
— В свои 16—17 лет я был вхож в исполком, в отдел культуры. Приходили люди из комсомола. Я себя достаточно вольно чувствовал.
7.
— С этого момента появилось желание поехать в столицу и завоевать ее?
— Нет. После того как Леонид Колосов — это театральный режиссер — приехал в Вышний Волочек и поставил на меня спектакль.
— А как же вы без актерского образования, актерского опыта имели наглость выйти на сцену драматического театра? Наверное, только в Вышнем Волочке такое возможно?..
— Геннадий Закаржевский — он был в то время директором клуба, где я вел дискотеку, — стал директором театра. Я у него занимался в кукольном кружке, в вокальную студию ходил. Я в последний год службы в армии понял, чем буду заниматься. Сделал все, чтобы не ехать в часть, а заниматься художественной самодеятельностью.
— Не было комплекса непрофессионала?
— Не было абсолютно.
— Это наглость или врожденный артистизм?
— Я не отдавал себе отчета, что это наглость. Профессионализмом это не назовешь, потому что, играя Цыгана в “Самоубийце” Эрдмана, я позволял себе прибежать в костюме на дискотеку, проверить, все ли в порядке, вернуться и продолжать спектакль. Это было тогда. Я ни сном ни духом не знал об этике Станиславского, о каких-то нормах...
— В Москве вы поступали в Щукинское училище, и вас сразу пропустили на второй тур. Вы уже знали, что ваш конек — комедия?
— Я читал Демьяна Бедного басню, Гоголя и Пушкина читал — “Желание славы”. Никто не смеялся на прослушивании. Хотя я в жизни был балагуром, бакланил будь здоров. Теперь это ушло — не знаю почему. Теперь не умею — и сижу молчу в компании. Я пришел после армии в Щукинское училище — человек, поработавший три года в театре. Я держался так: ну, что вы мне здесь даете? Где, когда будем играть?..
Потом же были ночи в общежитии, молдавский курс, вино...
— Вы такой заводной?
— Да, я был действительно заводной. Тогда начался “Наутилус Помпилиус”, и так мне понравились стихи песен, гармония, голос Бутусова... Приятелю моему подарили большой музыкальный центр, и вот эти ночи — молдавское вино, девчонки... Утром не встать, разумеется — не пускают на занятия по сцендвижению. Встретишь педагога — начинает грозить пальцем: “Смотри!..” Я с приятелем опоздал на прогон по мастерству актера на 40 минут — и все: был отчислен за нарушение творческой дисциплины. Первый курс. Шок. Я ведь с пафосом уезжал из Волочка. Возвращаться нельзя — не поймут, засмеют...
— А когда вас из “Щуки” выгнали, на что жили?
— Пробовал расселять коммунальные квартиры. Потом работал барменом. Но пришла весна. Надо восстанавливаться. Попробовался к Симонову. Он слушал, слушал... “Все свободны. Семчев, останьтесь”. Ректор наш, Этуш, спрашивает: “За что были исключены из училища?” — “Приказ о нарушении творческой дисциплины”. Он: “И не надейся”. Но в конце концов я сдал этюды, мне поставили пятерки, и так я восстановился к Симонову, который был за меня руками и ногами.
— Мозги уже вправились? То есть ни гулянок, ни девчонок?..
— Гулянки к тому времени закончились. Девчонки — остались. Ставская, мой педагог, царство ей небесное, мне сказала: “Не заводи романов в училище!” Училищные браки недолговечны.
— Вы последовали совету Ставской?
— Да. У меня не было ни одного романа в училище. Ни одного. Женская тема — отдельный разговор.
8.
— Но вы дамский угодник, Саша?
— В какой-то степени.
— Или бабник?
— Бабник... Я не бегаю за бабами, но я очень люблю женщин.
— А они — вас?
— Не знаю.
— Можете сказать, что женщинам не отказываете ни в чем?
— Нельзя. Потому что я соизмеряю свои силы и возможности.
— То есть 200 долларов за вино, как сейчас в ресторане...
— Это элементарно.
— Тогда что для вас предел?
— Автомобиль, наверное. Шуба... Не могу все сразу. Я не бог весть какой состоятельный человек. Есть люди круче, и мне хочется стремиться к этому, потому что это — покой, уверенность. Деньги еще пока никто не отменял. Вот Табаков — человек экономически независимый. Мне тоже хочется быть экономически независимым.
— Поэтому вы купили себе одному большую квартиру?
— Я это сделал потому, что я хочу семью, я хочу кабинет. Я хочу каких-то перспектив и жить прилично.
— Первое, что вы поставите в новой квартире?
— Кровать.
— Вы сейчас холосты?
— Да. С 1 декабря я свободен.
9.
— Когда в 21 год вас, стройного, красивого плейбоя из Вышнего Волочка вдруг разнесло, появились комплексы?
— Нет. Я для себя отметил, что меня разнесло. Я не мог понять причину. Я все равно оставался легким.
— То есть вам все равно, что на улице на вас оглядываются, смотрят как на человека тучного, с одышкой?..
— Все равно. Но это я понял, когда своей фактурой начал зарабатывать. Плюс еще одно доказательство: в Польше снимали фильм “Первый миллион” — режиссер Вольдемар Дики. Приехал Кшиштоф Занусси и сказал: “Нужен толстый артист”. Пришли люди из ВГИКа на репетицию, установили на меня камеру... Затем приехал Вольдемар, сделал пробы, мы с ним поговорили, начали работать. Это был 98-й год — с лета по январь. Потом — Париж, потом Германия...
— Кстати, сколько вы весите?
— Сейчас я вешу где-то 130—135 килограммов.
— Какие преимущества у большого толстого артиста на сцене?
— Я не скажу, что есть какие-то преимущества. Это скорее недостаток. Я больше теку, обливаюсь потом, чем остальные...
— Были на сцене ситуации, когда вы проклинали свою полноту?
— Любой более или менее динамичный спектакль. Да, я легкий, но если танцую на сцене, поднимаю ноги... Мне бы хотелось делать какие-то вещи ловчее.
— Неужели у толстого нет ни одного плюса, кроме того, что на него больше обращают внимания — как на кошку, которая вышла на сцену в самый неподходящий момент?..
— Я думаю, что другим не очень приятно работать с толстым человеком.
— Были основания так думать?
— Нет, никто ни разу не давал понять. Скорее самоощущение.
— Вы не считаете себя зависимым от своей полноты? То есть если вы ее потеряете, то потеряете и “бренд”?
— Теперь — наверное, боюсь. Я очень не люблю, когда мне начинают дышать в спину, — в силу характера, в силу знака зодиака...
10.
— А кто вы?
— Я Овен и Петух. Это пошло еще с дискотеки — момент лидерства. Я не могу себе позволить обосраться. Я не могу себе позволить опуститься ниже какой-то планки. Я глаз не подниму. В силу мнительности мне кажется, что люди на меня смотрят и смеются.
— Но ведь вам же нравится, когда смеются?
— Нравится. Это меня подстегивает. Вообще эмоция зала — даже тишина, когда я слышу и вижу, что меня слушают, — меня подстегивает.
— У всех ваших героев — что в кино, что в театре — очень мало слов. Вам нравится больше играть на тексте или на подтексте?
— И так, и так. Без текста, когда у тебя есть “зона молчания”, можно многое отыграть. Оценочные моменты бывают очень яркими. Я вообще люблю вести сцену. Когда меня много, когда я знаю, что точно “распределился”, когда вижу глаза партнеров, и все основательно.
— Партнеры “спасибо” не скажут. Скажут: “Тянет одеяло на себя”.
— Тогда пусть они не будут пододеяльниками!
— В драме “Утиная охота” все умирают просто...
— Саяпин — очень несчастный человек. Мы долго с Мариным разбирали, придумали Саяпину биографию. Я его сделал подкаблучником. Я — не подкаблучник. Чтобы женщина командовала мною? Ну не знаю... Но это роль для меня — не на сопротивление: я себя комфортно чувствую, еще больше бы распушился, только спектакль не про меня. После премьеры Табаков на моей программке написал: “Хорошая работа, серьезная. Но не колись на сцене. Ты же не маленький”.
Я на сцене на раз колюсь. Мы играли “Самое главное”, и Феклистов произносит тост в сцене обеда: “В шахматы побаловаться и в баньку компанию составить”. А он: “И в шахматы компанию составить, и в баньке побаловаться”. Не специально сказал, но расколол всех. Меня чуть не унесли со сцены...
— Но вам приятно, что вы Гамлет, — ведь в новом сезоне во МХАТе пойдет “Гамлет в остром соусе” Альдо Николаи?
— Мне было бы приятнее, если бы это был Шекспир. Есть повар, его жена, дочь, прислуга — и вся история Гамлета из окна кухни. Я — Гамлет чистой воды, но без “быть или не быть”. Тоже мало текста. Но лучше посмотреть, а потом что-то говорить.
— Действительно, зачем говорить о том, чего нет? Заметьте: на сцене и в жизни у вас такие земные профессии: повар, слуга, когда-то были завхозом... А тут — Гамлет, хоть и Альдо Николаи. Я не удивлюсь, если вас еще сделают секс-символом. Вам бы хотелось сыграть секс-символа?
— Вы знаете, хотел бы. У меня не было в кино ни одной постельной сцены. Ни одной. Я знаю, что я был бы там убедителен, правда!
— Вы суеверный человек? Имеете ли какой-то талисман?
— Нет.
— В приметы верите?
— Не верю. Но я никогда не буду грызть семечки на сцене. Никогда не буду громко разговаривать...
— Говорят, что в театре вы можете закатить истерику.
— Я вообще не истеричен. Я стараюсь не позволять себе плохих дел. Если я заведенный — это по делу. Но я же и моментально отхожу.
— В гневе страшен?
— Да. Могу сделать все что угодно.
— И убить?
— Не знаю...
11.
— Все поняла: вы мужчина, который находится в поиске. Какую женщину вы хотели бы видеть рядом с собой?
— Я соскучился по женской ласке.
— Не поверю, что вы обделены женским вниманием...
— Вы не знаете меня. Началось еще в 15 лет: поцелуи на скамейке, меня отвергали... Хотя я поздно начал жить половой жизнью — после армии. Но то ли я не умею ухаживать — хотя бы элементарные вещи: цветы, кино, общность интересов, ресторан... Для меня все это далеко и не хочется делать — лень. Может, в силу какой-то дурацкой прямоты я говорю: “Поехали ко мне!”
Сейчас, безусловно, — хочется мне какого-то человека. Но что это за человек должен быть — не знаю. Моя сестра после “Старосветских помещиков” сказала: “Твоя будущая жена должна быть — наша мама плюс Пульхерия Ивановна”. Мне какие-то женщины нравятся. Я предлагаю встречаться, говорю: “Попробуем?..” Нет, нет. Отказы, отказы, отказы. Я говорю: “Что, не нравлюсь, что ли?” — “Не могу сказать”. Я говорю: “Из-за чего? Из-за того, что я толстый?” — “Нет, ну...” И уходят от ответа, уходят. Становится неинтересно.
Потом, очень четко перехлестывают работа и амбиции. Хочется очень много сделать, сыграть. И качество дать. Не количество, а качество. У меня очень давно не было эмоционального прорыва на сцене. Катарсиса не было такого. В храме, помню, я был на празднике Казанской Божией Матери. У меня появились слезы, хоть я и некрещеный. И почему вдруг? Во лбу сидит, что нужно таинство совершить. И как-то все эти бабы становятся неважными...
Я думаю о вторых ролях. Понимаю, что я — не герой-любовник. Хотя, мне кажется, не хуже сыграл бы роль, чем кто-то другой. Почему нет? Покойный Евгений Леонов играл же Иванова — и ничего.
— Вы верите в судьбу?
— Да, наверное, верю. Я сомневающийся. Я взвешиваю. Я осторожничаю. Иначе не получается, потому что не на что порой опереться. У меня есть мечта: сделать свой антрепризный спектакль. Есть факультет менеджерский. Думаю: идти или не идти учиться? Все-таки второе высшее... Маме будет приятно: парень доучился. С другой стороны — чему они меня могут научить? Знаю немножко эту кухню изнутри. Знаю этот механизм. Хочется, чтобы не обманывали, хочется знать себе цену. Чтобы сказать: “Ребят, я стою столько-то. А вот за такие деньги — я вообще не буду”.
— А сейчас вы не можете такого сказать?
— Могу.
— Вы верующий человек?
— Может быть, я заблуждаюсь.
— В чем?
— Что меня Бог слышит. Мне за целый год никто не позвонил из кино. Я посетовал Косте Хабенскому, что не везет, и занял денег у него. В принципе занимать ненавижу. Но тут вскорости подвернулась работа в Тольятти — я вывернулся, отдал вовремя. Люди дарят мне иконы. Они подарили мне Александра Невского, мою икону Божией Матери в мой день рождения...
12.
— Не хотелось ли вам полетать? Как на картине Шагала, с зонтиком?
— С зонтиком — нет. Хочу полетать за штурвалом самолета. Не реактивного, а самого простейшего.
— Адреналина мало?
— Это другое чувство. У меня давно не было выброса адреналина в кровь.
— А на сцене?..
— Я много выхожу на сцену. Через день. Когда я только поступил во МХАТ, работал каждый день. Правильно Женя Миронов сказал: “Знаешь, можно потерять удовольствие от выхода на сцену”. Я вот этого боюсь — когда тебе не хочется, но все равно надо идти. Хочу, чтобы в душе щелчок был. Как тогда, когда я репетировал Блэза с Колосовым. Роль не получалась, а он мне говорит: “Ты пошли всех на...” Я в душе послал — и... щелчок. Я по-настоящему хочу. Чтобы перед собой не надо было врать.
В новом сезоне мы снова встретились и снова в ресторане — на сей раз редакционном.
— Ресторанная тема продолжается, — сказал он. — Чего взять?
Я не могла огорчать его отказом. И кто это сказал, что все толстые — жмоты и много едят?..
