Мама умерла в 67-м году — Оле тогда было всего пятнадцать. Девочка подолгу глядела на ее кольцо, и в воображении возникали мамины руки, глаза, волосы... Она не расставалась с ним ни на минуту. Кольцо согревало и давало силы жить дальше.
А через два года после маминой смерти Оля, учащаяся кооперативного техникума, проходила практику в магазине своего маленького подмосковного заводского поселка, поселка, в котором родилась и выросла. Однажды в обеденный перерыв мыла руки на кухне, сняв, как обычно, кольцо и положив его на широкий подоконник. В этот момент зашел кто-то из сотрудников, отвлек разговором, потом подошел другой, третий. Отвлеклась, отвернулась, заговорилась, забыла про свою оставленную возле умывальника реликвию... Через пять минут хватилась, но кольца на подоконнике уже не было.
Его искали всем магазином. Ползали по полу, облазили все щели и укромные места — без толку. На убитую горем Ольгу было страшно смотреть.
— Не переживай, найдется, наверное, закатилось куда-нибудь! — утешали ее сотрудники. — Взять-то никто не мог, все же свои!
— Мы выпишем тебе денежную компенсацию, — пообещала заведующая.
— Да не нужны мне деньги! — рыдала в ответ девочка...
На душе было пусто, как в брошенном жильцами заколоченном доме. Словно только теперь мама умерла окончательно.
Соседи, жители маленького поселка, в котором каждый знает все и обо всех, потом долго еще спрашивали Ольгу:
— Ну как, не нашлось?
Ольга угрюмо качала головой. А тетя Шура, работавшая вместе с нею в магазине, при каждой встрече сокрушалась:
— Надо же, какие люди! Сироту обокрали!
Эти слова задевали больнее всего — было ясно, что кольцо взял кто-то из своих, из тех, кто прекрасно знал и о раннем Олином сиротстве, и о том значении, которое имел для нее этот маленький изящный перстенек.
* * *
Прошло двадцать два года. Повзрослевшую Ольгу закрутил водоворот повседневной жизни — работа, дети, семья. О кольце она больше не думала — человек смиряется и с более тяжелыми потерями. Вот только всякий раз, когда она вспоминала маму, сердце царапал острый коготок: не сберегла, растяпа, единственную память... И еще с той поры у нее, в целом безразличной ко всяким драгоценностям и побрякушкам, осталась странная привычка — внимательно рассматривать украшения на женских руках.
И вот в январе 91-го года случилась павловская денежная реформа. Ольга находилась в декретном отпуске со вторым ребенком, когда телевизор бодрым голосом сообщил о том, что с завтрашнего дня все имеющиеся на руках стольники и полтинники напрочь лишатся своей покупательной способности. Услышав об этом, Ольга, как и все прочие граждане, бросилась спасать имеющуюся наличность. В магазинах, сберкассах, на почтах творилось настоящее столпотворение — люди пачками скупали совершенно ненужные им товары, отправляли сами себе почтовые переводы, пытались открыть банковские счета.
В надежде обменять на более мелкие, “жизнеспособные” купюры свои небольшие сбережения, Ольга рванула в аэропорт “Шереметьево”, где работала до выхода в декрет. Вместе с толпами обезумевших пассажиров металась она между кассами, буфетами, ларьками аэропорта. Мелких денег уже нигде не было.
И вдруг она застыла на месте, враз забыв о цели своего забега. За одной из стоек сидела девушка и разговаривала по телефону. Ольга не обратила на нее никакого внимания, она увидела лишь ее руку. Вернее, кольцо на этой руке. Кольцо своей матери.
Переведя дух и успокоив глубоким дыханием бешено заколотившееся сердце, она вгляделась в лицо обладательницы кольца. Это была Галя Лизунова, ее бывшая соседка по поселку, где прошло детство, дочь той самой тети Шуры, которая так горячо осуждала человеческую подлость...
— Привет, Галка, сто лет не виделись! — она с трудом сохраняла видимость спокойствия. — Давно здесь работаешь?
— Привет! — обрадовалась та старой знакомой. — Ты чего такая, сама не своя? Денег много менять нужно, что ли?
— Да нет, какие деньги... Колечко у тебя красивое... Дай-ка посмотреть. Откуда такое?
— Это наше фамильное, тетя из Казани привезла. Оно старинное, теперь такие не выпускают.
Галя определенно ничего не знала о происхождении кольца. Она сняла его с пальца, протянула Ольге. Та с минуту разглядывала знакомые искорки камней, а затем крепко сжала кольцо в кулаке.
— Не обижайся, Галь, но я тебе его не отдам, пока не переговорю с твоей мамой. Дело в том, что оно мое.
Что тут началось! Галя подняла крик, сбежались ее сотрудницы, наперебой принялись заступаться за подругу... Но разжать Ольгину руку в этот момент не смогла бы, наверное, и сама смерть.
— Позовите сюда милицию! — потребовала она от галдящей вокруг нее толпы.
* * *
В линейном управлении внутренних дел “Шереметьево” Ольга Заволокина рассказала всю историю пропажи кольца. Написала заявление и в подтверждение своих слов предложила:
— Вызовите сюда прямо сейчас моего отца. Он опишет вам каждый камешек, каждую пайку!
Через час, среди глубокой ночи, милицейская машина привезла Серафима Ниловича в аэропорт. Он действительно смог подробнейшим образом обрисовать все ювелирные детали на колечке покойной жены.
Потом вызывали свидетелей из магазина, работавших рядом с Ольгой в тот злополучный день, знакомых, соседей. Тетя Шура поначалу утверждала, что купила кольцо еще в 50-е годы у ювелира, потом “вспомнила”, что его ей продал магазинный грузчик уже после Олиной потери. Впрочем, грузчик тот к этому времени давно умер...
“Я вовсе не хотела уличать в чем бы то ни было тетю Шуру, — объясняет Ольга Серафимовна. — Столько лет прошло... Грузчик так грузчик, ради бога. Только верните кольцо! Я даже готова была выкупить его у них”.
Выкупать кольцо не пришлось. Следователь, занимавшийся этим делом, признал полную Ольгину правоту. Через несколько дней вызвал ее, достал из сейфа кольцо, вручил.
— Подождите минутку, надо подписать бумаги, — попросил он и вышел из комнаты.
А через десять минут вернулся, обескураженный:
— Начальство распорядилось кольцо вам не отдавать. Решайте свой спор в суде. Да не огорчайтесь так, вы без труда докажете свою правоту...
Уже потом Ольга узнала, что новая владелица кольца, Галя, решила во что бы то ни стало оставить у себя симпатичную вещицу и привлекла все свои связи, чтобы обернуть дело в свою пользу...
— Теть Шур, — кинулась Ольга к бывшей соседке, — да неужели ж мы с тобой судиться будем?
— Ну что ты, что ты, Оленька, — засуетилась та, — договоримся сами, свои же люди. Заплатишь мне за реставрацию — там камешек выпал, ремонтировать пришлось — и заберешь. Только погоди немного, у нас сейчас годовщина смерти мужа, не до того...
— Конечно, теть Шур, не вопрос. Столько лет ждала, так несколько дней ничего не значат...
Через несколько дней ее вызвал следователь.
— Повестки не получали?
— Какой еще повестки?
— Не пугайтесь, но по заявлению гражданки Лизуновой против вас возбуждено уголовное дело по статье 147 — мошенничество...
“Не буду рассказывать, — вздыхает Ольга Серафимовна, — сколько раз пришлось мотаться в прокуратуру, писать всякие заявления, объяснять, доказывать... Через месяц постановление о возбуждении уголовного дела отменили как необоснованное. А мое заявление в суде все лежало и лежало без рассмотрения — представляете, наверное, что такое судебная волокита. Галя отказывалась от мирового соглашения даже за деньги — заняла позицию “так не доставайся же ты никому”. Кольцо сдали на хранение в финчасть Управления воздушного транспорта.
Знаете, на меня тогда и милиционеры удивлялись, и знакомые крутили пальцем у виска — далось тебе это кольцо! Столько сил и времени тратишь, других забот, что ли, нет?”
Других забот хватало выше крыши. К тому же потом случился развал Союза, в стране начались экономические катаклизмы, и Ольге стало не до кольца. Только в течение нескольких лет время от времени заезжала в финчасть справиться, хранится ли там еще кольцо. Хранится, можете не сомневаться, — отвечали ей, и слышать это было отрадно.
* * *
Еще в детстве она знала, что у семьи имеется некая тайна, связанная с ее дедом, маминым отцом, которого Оля никогда не видела. Никто никогда не говорил о нем как об умершем, но и не объяснял девочке, где он. Однажды, когда ей было около десяти лет, она нашла в мамином столе два свидетельства о смерти. Согласно одному из них Черский Борис Болеславович, ее дед, скончался 4 июля 1943 года. Другое, выписанное на его же имя, свидетельствовало о том, что дед умер в июне 49-го. В первом свидетельстве в графе “причина смерти” стояла запись “пропал без вести”. Во втором — “смерть от дизентерии”.
— Значит, дедушка все-таки умер? — спросила тогда Оля у мамы.
— Этого мы не знаем, — ответила та. — Видишь, какие разные бумаги я получила? Значит, они сами точно не знают. Я пыталась выяснить, где он, что с ним, но ничего определенного мне так и не ответили.
В тот день Оля впервые услышала о сталинских репрессиях, о том, что в 38-м году дед был арестован и осужден по статье 58. С тех пор о нем никто ничего не слышал. Мама говорила скупо и неохотно — даже в пору хрущевской оттепели прошедшие через эту мельницу большей частью старались молчать. Особенно с детьми.
После маминой смерти отец рассказал ей то немногое, что было ему известно о Черских. За дворянское происхождение и службу в царской армии дед впервые был осужден в 31-м году. Его обвинили в участии в контрреволюционном заговоре и присудили три года лагерей. Именно во время этого ареста единственный раз к его жене и трехлетней дочке Ирочке, будущей Олиной маме, приезжала его мать. Тогда она и подарила Ире это кольцо. Подарила — и навсегда исчезла из их жизни. Известно только, что к тому моменту над ней тоже висела угроза ареста.
А в 38-м деда арестовали вторично. Родным объявили приговор — десять лет без права переписки. Какой изощренный ум выдумал эту иезуитскую формулировку? Формулировку, по которой близкого человека следовало похоронить заживо, на десять лет вычеркнуть из памяти. Расчет делался на то, что через десять лет о нем уже никто не вспомнит. Часто так и случалось. Но вот Ольгина бабушка забыть мужа не смогла.
— Почему больше замуж не выходишь? — спрашивали ее, писаную красавицу, некоторые знакомые.
— Как вы можете так говорить? — возмущалась она в ответ. — Ведь о Боре ничего не известно, может быть, он еще жив...
Ей несказанно повезло — арестованная как жена врага народа, она через несколько месяцев чьей-то неведомой милостью была отпущена из тюрьмы. Но жизнь у семьи репрессированного легкой все равно не была. Дочь Иру исключили из школы, и в самые тяжелые моменты девочка смотрела на колечко, которое носила, не снимая, вспоминала бабушку и отца. Кольцо согревало и давало силы жить дальше...
* * *
Узнать правду об участи Бориса Черского удалось лишь его внучке, Ольге Заволокиной, спустя шестьдесят лет. В 98-м году она решила во что бы то ни стало найти место, где он похоронен.
“Прабабушка, дед, родственники, жившие еще раньше... Они не просто умерли, они умерли бесследно. Что толку, что есть внуки, правнуки, если у нас не осталось от них ничего, если мы ничего не знаем о них, если не можем рассказать о них своим детям...”
Роясь в архивах КГБ, Ольга вдруг наткнулась на знакомый почерк — мамино заявление на листочке из школьной тетрадки в клеточку, датированное 58-м годом, в котором та просила лубянских властителей сообщить ей хоть что-нибудь о судьбе отца. Даже тогда она еще надеялась, что он жив...
Этот почерк заставил Ольгу вздрогнуть. Она словно наяву увидела мамину руку, выводящую эти строчки. Руку с маленьким зеленым колечком...
И она вновь взялась за это дело. Вновь отправилась к тете Шуре, уговорила ее подписать мировое соглашение, согласно которому Ольга получала кольцо, а другая сторона — денежную компенсацию. И опять, как и одиннадцать лет назад, дочь тети Шуры, Галина, категорически отказалась от любых компромиссов. “Пусть лучше его пустят на переплавку!” — заявила она Ольге.
Но та отступать не стала. Вновь подала заявление в ЛУВД “Шереметьево”. После проведенной проверки было постановлено признать право собственности за Ольгой Заволокиной и вернуть ей кольцо. И в нынешнем августе она наконец получила его, спустя тридцать три года после пропажи.
А чуть раньше, после долгих поисков по архивам, выяснила, что Черский Борис Болеславович был расстрелян в 1938 году по приговору “тройки” и похоронен на Бутовском полигоне под Москвой...
Вместе со своим сыном Ольга ездила туда. Сейчас на этом месте массового захоронения жертв политических репрессий — лесополоса, обнесенная забором, и большой памятный камень. Позже там будет возведен храм с часовней...
Возвращаясь с кладбища, она чувствовала на душе доселе неведомый ей покой, словно кто-то расставил там все на свои места. Она смогла поклониться могиле своего деда. На руке у нее мягким светом светилось кольцо ее матери.
