Москву заколотило и затрясло...
Москва не верила собственным слезам (восторга). Уже здесь гостья скромно отнекивалась: “Нет, я не мегастар, я просто певица”. Она в последние годы действительно немножко тронулась на своих индийских штучках с Шивой, кармой, йогой и затянула какую-то заунывную шарманку. Поэтому в Нью-Йорке или там в Лос-Анджелесе, где вообще не склонны сильно напрягаться сантиментами о прошлом (потому как нет нужды), где ее редкие теперь вечеринки “Shiva Night” без ажиотажа распродаются в третьеразрядных клубах максимум по 15 баксов за тикет, она и есть “просто певица”, но здесь, повторюсь, НИНА ХАГЕН — фигура культовая и мифологическая. Самая запрещенная из запрещенных (в эпоху советской цензуры), самая русская (без капли русской крови!) из западных рок-звезд, самая демонизированная и опутанная паутиной слухов, вымыслов и легенд: и, мол, дочь армянских беженцев, и оперная дива, бежавшая из ГДР посредством перепрыгивания через Стену, и врагами стреляная, и мужем битая...
Самая центровая (в смысле — прямо на Садовом кольце) столичная рок-точка — клуб “Б2”, билеты по 100 баксов. Все две недели, что нереальная, извещающая не о втором — о первом! — пришествии рок-божества, размашистая афиша “Нина Хаген и ее рок-кабаре” болталась над входом, раздуваемая осенними ветрами, столичная туса и просто преданные фанаты Ее рок-величества обрывали друг другу телефоны: как просочиться, есть ли концы?.. Просочиться хотели многие, концы искали все, но расстаться со стольником “зеленых” желали только самые отчаянные. Или самые богатые. Таких наскреблось немного. Зато те, кто “нашел” и “просочился” в числе двухсот (или чуть более того) VIP-гостей, которых клуб ну никак не мог не пустить-не пригласить, готовы были фонтанировать горячим кипятком. В итоге не бог весть каких размеров концертный зал “Б2” заполнился под завязку. А если бы ко всему распродали не несколько десятков, а все 500 выпущенных билетов? Туши свет! У входа самозабвенно медитировала дюжина кришнаитов — лысые, в розовых парчах-шелках, в цветочных ожерельях, с бубенцами да колотушками. Они пришли к своей маме, к своей спиритуальной сестре (или кем она им там является?) Хайдаханди Шивани — так нарек Нину где-то в Гималаях духовный наставник учитель Бабаджи. Многие же из желавших, мечтавших прикоснуться к рок-легенде и панк-мамаше так и остались за бортом тотального угара “рок-кабаре” и беспримерного буйства одухотворенного панка Нины Хаген. “Б2” хоть и не вытянул финансовый план по сборам, зато окончательно застолбил — если вспомнить еще и “Rammstein” — почетное место в категории особых культов местной рок-истории. Для многих, хоть и приехав, Нина Хаген так и осталась рок-мифом, недосягаемым и запрещенным...
Два дня, что занял у Нины Хаген визит в Москву, она везде опаздывала. Любит, оказывается, поспать. На полтора часа проспала пресс-конференцию, опоздала на радио, но так разговорилась в эфире, что вместо заявленных 45 минут просидела в студии целых 80, пустив в тартарары весь программный график. Почти не посмотрела Москву, вместо саунд-чека уехала в отель отдыхать, но на сцену вышла как штык, в 7.30. Все в тех же легкомысленных хвостах-шиньонах (которые утром на прессухе, поражая журналистов непосредственностью, весело стаскивала с головы и рассказывала, как накануне во время ночного ужина в клубе на нее набросилась рвать волосенки ревнивая жена какого-то поклонника, который, распознав Нину, ринулся лобызать ее звездную ручку: “Как у моего любимого Достоевского в “Униженных и оскорбленных”. Ревность — страшный порок. Уехать бы отсюда живой!”).
В шиньонах торчали коктейльный зонтик слева и пластмассовая бабочка справа. Cool! Черный полуджемпер-полуплатьишко с не менее легкомысленной меховой оборочкой, стройные ноги, затянутые в стрейчи, и массивные, на толстой подошве да в металле бутсы. Так, видать, и должна выглядеть панк-дива во все свои 47, которые ей никак не дашь. Хотя на руках и двое детей (дочь 21 и сын 12 лет), два бывших мужа, один из которых былой ассистент Жана Поля Готье, и нынешний бой-френд 25 лет от роду — “уж ничего с этим не поделаешь”. как сказала Н.Х.
— Панк — лишь частный аспект, — не согласилась с узким определением себя Нина. — А вообще мое творчество — бездонное, как море...
“Здравствуйте, — обратилась она на смешном русском к взвывшей в эйфории приветствия публике. — Это мая первый раз в Москва...” И, исказив в невообразимой гримасе свое миловидное, с огромными, широко посаженными глазами личико, завыла-зарычала заглавный трэк с нового альбома “Return of the Mother” (“Мамаша вернулась”), напирая на раскатистое “э-р-р” и коверкая все мыслимые правила английского произношения так, что каждый слог превращался в сочнейший и уникальный культурно-эстетический феномен. Это “коверканье”, собственно, одна из фирменных фишек Нины, но не единственная. Весь зубодробительный набор своих “мулек” и “приколов” она два часа напористо пихала в уши, головы и глаза млевшей в конвульсиях и оторопи публике.
Это была та Нина Хаген, которую ждали, знали, любили и боготворили. “Шиву”, к счастью, она оставила для Нью-Йорка, а здесь выдала свое классическое “рок-кабаре”. Что такое? Ни слова о любви (не считая любовь к человечеству, правде, справедливости и божественной сущности), море стеба, сарказма, иронии на любую тему, плюс беспощадная самоирония, реактивная энергетика и ужасные, нечеловеческие, на грани самоистязания голосовые упражнения: от архисложного тирольского йодля до оперного альта и высоченного сопрано с многочисленными остановками в диапазоне от рок-н-ролла и хэви-метала до ритм-н-блюза и регги. И впрямь бездонное море...
И главное, что еще в далекие 80-е возвело мадам Хаген в здешний рок-культ и заставило фэнов воспринимать ее совершенно особо, — многочисленные русские словечки да фразочки, которыми девушка сыпала в своих искрометных панк-рокерских виршах, порождая подозрения то ли в спровоцированном абсурде, то ли в маниакальном маразме. В 1983 году в здешней глухомани, за железным занавесом, при абсолютной информационной блокаде люди с удивлением выуживали на своих пиратских кассетах звонкоголосо-хриплые рулады типа “Нина, Нина, там картина, это тракторрр и моторррр...”, или “This is again Радио Ереван. My name is Нина Ивановъич Хаген, and this is a News...” Похоже, оттуда пошли слухи об армянских корнях еврейской девочки из Восточной Германии, которые лишь усилились после того, как двумя годами позже, в 85-м, на самом, пожалуй, великом и крутом ее альбоме “In Ekstasy” она переложила в панк-хард-роке “Танец с саблями” Арама Хачатуряна, сопроводив классический музон разнузданным текстом собственного сочинения.
На концерте в “Б2” “русская тема” обозначилась многочисленными фразочками и междометиями во время разговора с залом, самым сочным из которых стало восклицание “Это — бесчиеловиечно!”, завершившее англо-немецкий рассказ Нины о том, как она мерзла под дождем у посольства России в Берлине в ожидании визы, потому как внутрь не пускали, а некая “Наташа — вумен фром Раша”, подруга Свена, ее знакомого таксиста, объяснила, что это немцы начали первыми, держа в Москве у своего посольства людей на улице — поэтому, мол, и русские в Берлине заартачились. “У нас, похоже, еще остаются шероховатости в отношениях, думаю, мы еще не до конца друзья, это надо устранять, поэтому я здесь”, — умозаключила Нина уже на английском.
“NunSexMonkRock!”, — возопил кто-то под ухом, требуя непонятно чего (это — не песня, а название всего альбома). Нина, видать, тоже не поняла и мило крякнула: “Кажется, мне надо пописать” (на английском). Пипл хохотнул. Но писать она не пошла, а вдруг затянула на тарабарском (как “Ногу Свело!” в “Харемамбуру”) “Катюшу”, тянула долго, рассчитывая, видать, на хоровое пение с залом. Но зал лишь истошно вопил. Рефрен из “Эй, ухнем!” она то ли понарошку, то ли нечаянно перепутала с “Эх, раз, еще раз, еще много, много раз”, но пропела безукоризненно и весело, и, конечно, главный хит сего зажигательного сегмента ее творчества — “Russian Reggea” с трогательным перечислением целой обоймы русских имен: “Тамара энд Татьяна, Ольга энд Марина, Павел энд Григорий, Юрий энд Владимир...” В оригинале (на альбоме “In Ekstasy”) все это еще вкуснейше размешано в коде “Калинкой-малинкой” и даунообразным цитированием “Пуззь всида будьет сунце, пуззь всида будьет мама...”
Где-то схоже измывается так над всяческой рок- и поп-классикой теперь Кирилл Немоляев со своим “Бони Нем”. Его глаза на концерте Хаген светились обожанием, а лицо излучало детский трепет. Он притащил 15 вкладок из Нининых компактов, чтобы подписать у главной героини своей жизни. Подписал и свои труды не преминул презентовать со словами: “Вот, Нина, результат вашего заочного обучения”. Признался потом “ЗД”, что “рожи снимал” с клипов Нины, до 10 лет был влюблен в Людмилу Сенчину, а когда увидел на ужасного качества кассете “Zarah”, где Нина из расфуфыренной оперной дивы в одну секунду превратилась в лысую уродливую панкершу с животной мимикой, отдал ей безраздельно свои помыслы и сердце на веки вечные. И Сенчина в пролете, стало быть, оказалась... “На мой взгляд, Нина практически единственный музыкант в мире, имеющий право на эпатаж, — делился Кирилл выстраданным. — Такой базы — вокальной и артистической — нет ни у кого. Ну, все отдыхают просто...”
Очередь дошла до “My Way”, классики эстрады, которую после Фрэнка Синатры перепело полмира, но действительно так, как это сделала Хаген, не под силу ни Бэт Мидлер, ни Лайзе, извините, Миннелли, ни даже Людмиле Сенчиной. Разве только Александру Ф. Скляру. Он тоже стоял как завороженный и вдруг запричитал: “Как бы мы с нею спели дуэтом! С нашими-то голосами!”
Двухчасовой бешеный сет из 22 песен (что для клубного концерта рекорд и сенсация, и опять же — в 47 лет!) завершала волшебная шубертовская “Ave Maria”. К концу второго часа Нина, конечно, охрипла и с трудом уже залезала в верхний регистр, а там, как назло, в “Аве Марии” все и происходит. Но прожженная мистификаторша, гениальная певица и великая актриса не струхнула. Она просто рухнула вниз и прорычала так, что Шуберта в гробу перекосило, заколбасило и протрясло.
Как и всех, кто имел счастье увидеть в своей жизни хотя бы раз Нину Хаген и ее рок-кабаре.
Ее мать — немка из Шлезвиг Гольштейна, немецких земель, отошедших к Польше после войны. Дед и бабушка по линии отца во времена Холокоста были уничтожены в концлагере Захсенхаузен, как и тысячи других немецких евреев. Родители развелись, когда Нине было два года, и вскоре у нее появился отчим Вольф Бирман, который воспитал Нину и по сути сформировал ее личность. “Я была так рада, что наконец-то в наш дом влилась позитивная, хорошая мужская энергия, — вспоминает теперь Нина. — Я вдруг начала подражать ему в разговорах, речах, свободомыслии, и меня в 1967 г. тут же турнули (из комсомола)”.
В общем, отчим — видный, статный, с усами — оказался певцом-бардом и диссидентом, врагом народа в ГДР, вроде Солженицына в СССР. Нина хотела стать актрисой, как и ее знаменитая мать, но секретная полиция “Штази” пакостила как могла, и ее, конечно, завалили на экзаменах в Государственную актерскую школу (типа нашего ВГИКа или ГИТИСа). Она подалась в Польшу, где порядки были либеральнее, пела там Дженис Джоплин и Тину Тернер, подумывая: а не сбежать ли на Запад? Но Польша со всех сторон была окружена Варшавским пактом. Вернулась назад, потусовалась с местными рок-бэндами, даже проникла на фестиваль партийной газеты “Neues Deutschland” (типа нашей “Правды”).
Тем временем отчиму неожиданно разрешили спеть в Западном Берлине, где он не только спел, но и всячески обстебал самым публичным образом родную ГДР. Ему сказали: “Лучше не возвращайся” — и он особо не кочевряжился. На дворе ведь стоял 75-й год — самый разгар, как выражается Нина, “социалистического фашизма” на Востоке. Нина искусала себе все локти и в конце концов отписала письмецо Хонеккеру — начальнику ГДР, в котором в слезливой форме поведала, что не ровен час помрет без папы, так он ей дорог и мил. Через два года, в 1977 году, Нину выпустили на Запад, и никаких стен, стало быть, она не перепрыгивала. Уехала на спецэлектричке, которая курсировала между восточной Фридрихштрассе и западной Цоологише Гартен. 10 минут, которые иные не преодолели даже за целую жизнь. Семья воссоединилась, и желанная свобода наконец обрелась.
Первый альбом “Nina Hagen Band” (1978) и “Unbehagen” на следующий год, по свидетельству очевидцев, потрясли ФРГ так, как когда-то “Rock Around Clock” — Америку. Началась блистательная карьера, расцвет которой, с самыми яркими и знаковыми шедеврами в творчестве, пришелся на 80-е годы.
В 1989 году, на волне горбимании, Нина поет “Gorbachev Rap” со стихами Вольфа Бирмана и использует излюбленный, десятилетием наработанный ход — разудалый хит начинается речитативом на ломаном русском: “Здравствуйте, Михаил и прекрасная Раиса/У меня Нина, Нина Хаген/Ой, ой, мама, хвати-хватит сил, в русской революции победит Михаил...” Ходили слухи, что впечатленная чета советского президента даже приглашала Нину в Москву с частным визитом, и якобы в 90-м году она здесь побывала-таки по зову Раисы. Ничего такого не было. В Москве с Горбачевым в тот год встречались только “Scorpions”.
А Нина все больше времени стала проводить в Гималаях, общаться с гуру и духовными учителями, даже дочь от первого брака назвала Космо Шива. Духовное очищение, антиглобализм, благотворительность, борьба за права животных — все как положено. Альбомы раз в два-три года выпускаются, сборники “The Best” штампуются, компиляции заполняются, концертики время от времени играются, но без былых откровений и ураганного успеха.
Тем не менее Нина Хаген остается одной из ярчайших и уникальнейших актрис и певиц в истории рока. Вершинами ее неподражаемого творчества остаются альбомы “NunSexMonkRock” (1982), “Fearless” (1984), “Nina Hagen in Ekstasу” (1985). В 2000 году вышел альбом “Return of the Mother”, воспринятый многими как многообещающий жест и намек, что, мол, есть еще порох в пороховницах и не иссякло бездонное море.
Гастроль в Москве этих ожиданий, по крайней мере, не обманула.
