Надо ли нам менять Конституцию и не вызовет ли такой шаг волнений в обществе? Почему многие юристы считают идеальной конституцией сталинский Основной закон 1936 года и чем наш нынешний хуже? Можно ли поправками в высшие законодательные акты искоренить коррупцию? Об этом мы поговорили в прямом эфире «МК-тв» с адвокатом, публицистом Дмитрием Аграновским.
– Дмитрий, совсем недавно первый зампред Комитета Госдумы по госстроительству Юрий Синельщиков предложил модернизировать нынешнюю Конституцию, взяв за основу сталинскую 1936 года. Она действительно в чем-то лучше?
– Все хорошо в свое время, и потом, критерии «лучше – хуже» не совсем подходят. Каждая Конституция выполняет свои задачи. Для 1936 года подходила так называемая сталинская Конституция, хотя на самом деле ее так называют просто потому, что Сталин был руководителем государства. На самом деле эта Конституция была Основным законом Советского Союза. Это был закон, который активно обсуждался более двух лет, собирались поправки, причем безо всякого Интернета. Поправки совершенно не носили формальный характер: их собирали и в городах, и в селах, и в чумах, и в ярангах – везде. Я думаю, те, кто ту Конституцию разрабатывал, хотели, чтобы она максимально полно регулировала общественные отношения, и в этом смысле она была инструментом для того, чтобы эти отношения регулировать, поскольку к 1936 году Советская Россия уже твердо встала на ноги, стала весьма сложным организмом. Предыдущая Конституция уже со своими задачами не справлялась. И те задачи, которые стояли перед страной, Конституция 1936 года регулировала блестяще.
– От представителей юридической науки я слышала, что сталинская Конституция – едва ли не лучшая. Это правда?
– Все в те годы признавали, что это был выдающийся документ, который обеспечил прорыв в отношении прав человека. И это признавали в мире. Сталинская Конституция намного опередила свое время. Поэтому взять ее за основу в принципе можно. В современной Конституции ведь не будет написано, что она санкционирована Иосифом Виссарионовичем Сталиным. К Сталину по-разному относятся сейчас – скорее больше позитивно, но кто-то и негативно. Но тем не менее эта Конституция действовала с 1936 по 1977 год. Это и годы Великой Отечественной войны, и время полета Гагарина. Она регулировала наши отношения и делала это блестяще. К той Конституции практически ни у кого не было никаких вопросов. Но потом времена изменились.
– Нынешняя Конституция ведь тоже принималась под влиянием серьезнейшего изменения, слома всех старых государственных устоев. Именно это и звучит из уст критиков как главный аргумент: писалась впопыхах, много несостыковок и так далее.
– Тут я немножко сделаю экскурс в историю, потому что мне в каком-то смысле повезло. В 1993–1994 годах, когда шел у нас конституционный процесс, когда шла подготовка к принятию Конституции, я как раз учился в МГУ, причем на кафедре именно конституционного права. Некоторые разработчики Конституции у нас преподавали. Я их знал лично и с некоторыми из них поддерживаю связь. Тогда тоже перед разработчиками стояла непростая задача. Мы переходили от социализма – кому-то это нравится, мне, например, совершенно не нравится, но тем не менее это факт – к капитализму. И перед новой Конституцией была поставлена задача: отрегулировать это новое, капиталистическое общество.
Мне лично Конституция 1936 года, конечно, ближе, чем Конституция 1993 года. Но те задачи, которые стояли перед страной, перед государством, которое переходило от социализма к капитализму, – я сейчас не обсуждаю, хорошо ли это, плохо ли, чем это сейчас обернулось, – но тем не менее тогда эту задачу нынешняя Конституция выполнила и, в общем-то, достаточно продолжительное время ее выполняла. Мы перешли от социализма к капитализму. Кто-то от этого выиграл, кто-то проиграл. Но такое общество сложилось, и Конституция в этом смысле сыграла свою роль.
– Сторонники изменения Конституции говорят о том, что в ней содержится очень сильный крен в сторону исполнительной власти. Это так?
– Знаете, такого рода конституции в курсе школьном и университетском – у нас все-таки читали в основном советские профессора – назывались реакционными. Их принимали после поражений в войне, после подавления народных бунтов... Там действительно был явный перекос, он и сейчас есть, к сожалению, – от представительных к исполнительным органам власти. Если до 1993 года у нас была ярко выраженная парламентская республика, то сейчас у нас республика даже не президентская. Мы тогда на кафедре обсуждали, и один молодой человек, отличник, вывел такую концепцию: есть разделение властей, а президент по нашей Конституции как бы над разделением властей, он еще выше – это отдельная, особая ветвь власти. Опять же с точки зрения тех задач, которые стояли перед страной тогда и во многом потом, это было адекватно.
– Нынешнюю Конституцию ее критики корят в том, что в ней недостаточно четко зафиксированы социальные права граждан.
– В Конституции 1936 года был большой блок – самый основной, – посвященный социальным правам. И, кстати, эти права с подачи Советского Союза попали в 1948 году во Всеобщую декларацию прав человека. В Конституции 1993 года эти социальные права были очень сильно ущемлены.
– Но ведь в нынешней Конституции сказано, что Россия – социальное государство.
- Понимаете, социальное государство – это вообще отдельная тема. Оно вроде не капиталистическое, не социалистическое, а социальное. Каждый вкладывает в это что-то свое. Да, вроде как мы больше защищены, но появились, например, формулировки, которые даже сейчас мало кто понимает. Я иногда встречаюсь с молодежью, говорю: «Какие вы знаете права из Конституции?» – «Право на труд». Я говорю: «Нет, как ни странно, вы отстали намного от жизни». Право на труд было в советском конституционном праве. А сейчас записано замечательно: «Труд свободен». Так говорит кадровик, который увольняет: «Свободен!» Здесь, наверное, имелось в виду, что каждый вправе распоряжаться своими способностями к труду, и принудительный труд запрещен. Но согласитесь, что формулировка получилась немного неудачная.
То же самое – и в отношении перекоса в сторону исполнительной власти. В самом названии заложен смысл: она должна исполнять. Но случился перекос явно в ее сторону: представительные органы власти, их полномочия резко были ущемлены. Ну и, конечно, вот этот пресловутый приоритет международного права над внутренним.
– Мы же его отменили поправками 2020 года…
– Извините, несмотря на все усилия, он остался. Потому что он есть в 15-й статье Конституции, а эта статья неизменяема. Саму по себе конструкцию приоритета международного права над национальным можно встретить очень редко. Например, такая конструкция была в послевоенной конституции Германии, когда Германия проиграла войну. А, скажем, в Конституции США и Китая прямо записан приоритет внутреннего права над международным. Мы сейчас пытались это положение исправить, потому что сейчас оно нам, извините, как корове седло. Но тут дело в том, что 1-ю, 2-ю и 3-ю главы Конституции нельзя изменить – можно только созвать Конституционное собрание и принять новую Конституцию. Эти положения очень жесткие. Поэтому нам пришлось в 2020 году, когда у нас была конституционная реформа, менять другие положения. И сейчас мы видим даже некоторые противоречия в Конституции.
– Получается, для достижения полного суверенитета ничего не остается, как менять Основной закон?
– Средний срок существования конституций во всем мире – 30 лет. В смене Конституции нет ничего страшного: это проходило и в Советском Союзе, и в других странах. И если сейчас будет разработана и принята новая Конституция, я в этом не вижу совершенно никакой трагедии, это не какое-то, знаете ли, потрясение основ. Но на сегодняшний день у нас даже нет закона о Конституционном собрании. С 1993 года – вот сколько времени прошло. Поэтому надо сказать, что государственное строительство у нас не совсем завершено. Надо принять закон о Конституционном собрании, чтобы в любой момент это общественное собрание было, что называется, на низком старте. Оно, может, нам вообще не потребуется. Но есть обязательные законы, которые должны быть приняты.
– Очень часто звучат тезисы о том, что у нас в стране есть проблемы с коррупцией, потому что законодательство несовершенно. Как вы считаете, можно ли в гипотетической новой Конституции прописать некие положения таким образом, чтобы коррупция была просто сведена к нулю, или все-таки это вопрос правоприменения?
– Это во многом вопрос правоприменения, но и Конституцией, как ни странно, тоже можно частично влиять на коррупцию. Капиталистическому обществу коррупция свойственна в гораздо большей степени, чем социалистическому, потому что есть больше экономической свободы. Это диалектика: достоинства – это продолжение недостатков. Есть больше экономической свободы, больше возможностей получать деньги – в том числе и нелегально; есть больше возможности тратить – в том числе и незаконно. Больше возможности влиять на государственные органы – тоже. Помните фильм «Красотка» – там есть такой эпизод, когда Ричард Гир хочет распилить большую верфь. А хозяин верфи говорит: «Вот нам два линкора заказывают». А Ричард Гир говорит: «Нет, этот закон лег под сукно». И хозяин верфи, которая должна линкоры изготавливать, в негодовании говорит: «Так у вас еще и сенаторы на содержании?..» То есть это совершенно не только наша проблема – она показана в мировом кинематографе, что называется, в полный рост.
– Чем Конституция может помочь в борьбе с коррупцией?
– Отчасти она и помогала. Прежде всего – свободой слова, гражданским обществом, независимостью судов. Для чего вообще нужно гражданское общество на Западе – совсем не для смены власти и не для того, для чего у нас пытались его использовать некие недобросовестные иностранные силы. Эти активисты нужны для того, чтобы осуществлять контроль. Контроль над контролем: у нас есть государственные органы, которые контролируют государственные органы, а над ними еще должен быть общественный контроль. Активисты должны не бояться совать нос в самые проблемные места, они не должны бояться, что этот нос прищемят. Как раз свободу для гражданских активистов, для прессы и должна гарантировать Конституция.
