Скафандр-западня
Испытателей в ГНИИ авиационно-космической медицины было много, но для испытания скафандра, предназначавшегося для Юрия Гагарина, пришлось задействовать одного из молодых сотрудников института — Ефрема Ратнера. Оказалось, что только у него рост (164 см) и вес (69,5 кг) полностью совпадали с метриками первого космонавта Земли.
— Нам надо было отработать аварийную ситуацию, которая могла бы произойти с аппаратом при спуске, — вспоминает испытатель. — А именно: сымитировать горение его теплостойкой оболочки и накал металлической обшивки. И вот сижу я, облаченный в суперсекретный скафандр, в термобарокамере. Обшивка раскалена устройством, похожим на гриль, до 270 градусов. Если бы в скафандр не подавался комнатный воздух, сгорел бы сразу. Но и без того я чуть не погиб. Проходит 10 минут, и я чувствую — пахнет оргстеклом. Знаете, такой противный сладковатый запах... Пожаловался. Говорят: «Ты какой-то чересчур чувствительный, потерпи». Сижу дальше, приборы «пишут» мою кардиограмму, а стекло начинает покрываться мелкими пузырьками. Они со временем разрастаются, и стекло начинает плавиться. «А пошли вы все на!..» — закричал я нецензурно, выдергивая все штекера, и вырвался наружу. И в этот момент понимаю, что, крикнув, вдохнул последнюю порцию воздуха (кто-то по ошибке отключил воздуходув). Я задрал голову, чтобы отстегнуть защелку гермошлема, а та заела, из-за того что гермошлем резко остыл и перекосился. Все кинулись его отжимать, а у меня уже темно в глазах. Казалось, что прошла целая вечность до того момента, как кто-то крикнул: «Васька, тащи отвертку!». Я уже не выдержал, вырвал у него эту отвертку и как дал по защелке. Острие, пролетев в миллиметре от кадыка, попало точно, защелка отскочила и отстрелила окошко гермошлема. Стою весь синий, а на меня летит капитан из
Откачали меня, заставили выпить бутылку молока, домой отдыхать отправили. После сказали, что благодаря моему испытанию фирма Гая Северина (НПО «Звезда», где изготовили скафандр. — Н.В.) заменила в скафандре Гагарина простое оргстекло на термостойкое.
«Смотрю: на полу лежит труп»
Были испытания, которые так никогда никому и не пригодились. Ефрем Ратнер считает, что их проводили ради любопытства ученых, дорвавшихся до экспериментов над живым человеком.
— Такой прибор — трехплоскостной ротор, разработанный кандидатом наук из нашего института Суреком Маркаряном, первым и последним в мире я испытал на собственной шкуре, — рассказывает Ефрем Теодорович. — Предполагалось, что тренировки с вращением человека в трех плоскостях сделают из него супермена. Одна плоскость вращалась вокруг меня слева направо и справа налево, вторая — сверху вниз и снизу вверх, я же сидел в середине в «кивающей» вперед-назад кабине. Вот бы подумать тем специалистам сразу: ну где человек сможет испытать такие перегрузки? В жизни только летчики вращаются, когда входят в пике, но это считается двухплоскостным вращением. Третье измерение организм выдержать не в состоянии... Я, дурак, не знал этого и согласился на «истязание» за увеличенную квартальную премию. Как сейчас помню: вхожу я в лабораторию, где стоял ротор, а перед ним на полу лежит труп. Я встал, челюсть у меня отвисла. А Рая, лаборантка, говорит: «Ефрем, чего ты? Это же манекен». — «Предупреждать надо».
На испытании присутствовали только два полковника-отоларинголога, сам Маркарян не удосужился приехать. Когда постепенно были включены в работу все три плоскости, у меня в мозгах все смешалось, как в доме Облонских. Глаза смотрели, но ничего не фиксировали. Я не мог понять, где что находится. Казалось, что схожу с ума, начался гомерический хохот, и слезы неконтролируемо хлынули из глаз. Это потом медики догадались, что мозг не справляется с информацией, поступающей на него одновременно ото всех имеющихся анализаторов.
Через полторы минуты я стал понимать, что мое тело стало подобно песочным часам: центр вращения переместился в область пупка. Вы никогда не вертели в детстве банку с водой на веревочке? В этом случае центробежная сила удерживает воду, не давая ей проливаться, а тут кровяной столб разделился: одна часть приливала к голове, а другая — к ногам. Такого, наверное, никогда ни с кем не бывало. Как ни странно, мне даже стало немного обидно, когда машину вдруг отключили. Смотрю: мои полковники стоят, не могут слова произнести, а техник-лейтенант Леонид (это он по собственной инициативе отключил ротор) кричит: «Вылезай немедленно!». Дернул меня за руку к своему столу и показывает мне электроэнцефалограмму. Там на всех 16 отведениях — медленные равномерные волны — первый признак наступающей потери сознания... Говорят, если бы скорость ротора была чуть побольше, разрыв кровяного столба был бы мне обеспечен, а с ним и гибель.
«Юрка очень веселый был...»
Ефрем Ратнер работал в группе вестибулярного отбора кандидатов в космонавты. Через его крутящееся кресло Барани прошло более 400 человек, и кто, как не он, знал, кого и с каким потенциалом отправляют в космос.
— Гагарин и Титов шли ноздря в ноздрю, — вспоминает сотрудник института. — Единственное, когда создавали для них искусственную невесомость в самолете, где они в течение 36 секунд должны были вращаться, делать кульбиты, у Титова появлялось состояние перевернутости: пол и потолок путались местами.
Юрка очень веселый был, всегда шутил, смеялся. Например, спустя пять лет после полета он приехал в институт, начальство накрыло стол, отмечают.
Мы, люди попроще, праздновали годовщину у себя в отделе. И вот меня отправляют за водой в генеральскую уборную — жидкость потребовалась, чтобы развести спирт... И только я выхожу с графином, как из кабинета напротив выходит толпа высокопоставленных чиновников, и с ними Гагарин. Мне стыдно стало за мое «задание», и я, как будто не замечая никого, тихонько пошел по стеночке. А Юра как закричит: «Доктор, доктор, постойте!». Я не оборачиваюсь — какой, думаю, я доктор, я инженер. Но он так и не отстал. Подходит: «Ты, — спрашивает, — за водой идешь, чтобы спирт разводить?» «Точно», — отвечаю я, куда уж деваться. «А можно я тоже к вам в отдел зайду попозже?».
В общем, никто из наших мне не поверил, что к нам сам Гагарин зайти обещал. А когда это произошло, все оторопели. Но он оказался очень простым человеком, которому в нашей незатейливой компании было гораздо комфортнее.
Неплохие отношения были у меня с Валентиной Терешковой. Она даже фотокарточку мне свою подписала: «Ефрем! Скорей женись, а то хуже будет!». Однако что касается дела, то прямо скажу: для полета в космос она не очень подходила из-за слабого вестибулярного аппарата. Я лично ее испытывал. К примеру, после раскрутки на кресле Барани она долго не могла восстановить равновесие. Я должен был зарубить ее. Но тут приходит мой начальник и говорит: «Из парткома звонили, просили поставить ей хотя бы «троечку». Что делать? Мы люди маленькие, что нам говорили, то мы и делали. Хотя переживал я потом за состояние ее здоровья. А вот у космонавта Быковского, с которым она летала на орбите, был очень скверный характер. Он ни в какую не хотел раскручиваться на кресле Барани. Все время твердил: «Не указывайте мне! Я не позволю делать из меня подопытного кролика!» В общем, дело дошло до написания на него жалобы, да к нам пришел Гагарин и, извинившись за Быковского, попросил, чтобы мы не отправляли письмо начальству. «А если он еще раз будет вести себя подобным образом, обещаю, что лично выгоню его из отряда!» — пообещал нам первый космонавт Земли.
Вспоминая о тех временах, Ефрем Теодорович, похоже, ни о чем не жалеет: великое было время. И это несмотря на три пережитых инфаркта, севший слух и продырявленную носовую перегородку после ожога в термобарокамере.
Сейчас медики признаются, что можно было бы вполне отказаться от лишних перегрузок при подготовке космонавтов. Но тогда другого выхода просто не было.
