«Я вижу тех, от кого отмахивается наша медицина, о ком говорят: «Он наркоман. У него СПИД. Зачем лечить? Сам виноват». Я устала хоронить молодых и не потерянных людей, которые могли бы жить, приносить пользу обществу».
Это слова соцработника из Калининграда Ларисы Соловьевой. И сегодня она рассказывает в «МК» о той цене, какой удается сохранить жизнь человека, употребляющего наркотики. Пусть запутанную и даже нелепую. Но все равно — единственную и бесценную...
«Что ты подписал?!»
«Егор все время бросался в крайности: то перекумаривался, начинал спрашивать совета, выполнял все рекомендации (послушно ходил на консультации, посещал врачей, собирал справки о состоянии здоровья, подыскивал работу). А то вдруг становился недоступен, и позднее я узнавала, что он снова сорвался в употребление и закалывался до полусмерти.
В этих срывах он доводил себя до коматозного состояния, ходил обросший, жалкий и еле живой. Потом как ни в чем не бывало выныривал из небытия, снова начинал что-то делать — пытался попасть на лечение или реабилитацию или вдруг вставал в группу снимающихся с наркологического учета, звонил мне, советовался, а затем писал обращения в прокуратуру, пытаясь добиться справедливости.
Я наблюдала за этим полтора года подряд, пока шло следствие, — с 5 марта 2011 года, момента его задержания. В тот день он был арестован после очередной покупки героина, на которую они, как повелось, отправились все вместе — он, Иван и Эля. С этой покупки он вернулся только утром, Иван оказался в следственном изоляторе. Одна Эльвира осталась на свободе — оказалось, что она действовала по заданию оперативников, а на покупку героина скидывалась с ними деньгами, полученными в наркоконтроле.
В отделении Егор подписал показания, будто он продал ей героин.
На следующий день Егор обратился ко мне за помощью, и я взяла его на сопровождение. Уже в который раз…
— Что ты подписал? Ты хоть сам–то понимаешь? Тебя задержали за приобретение, а ты подписал намерение на сбыт? Ты же покупал!
Он молчал, уставившись в одну точку, пытаясь в очередной раз спрятаться в свой иллюзорный мир, спасающий от жизненных проблем. Потом, словно очнувшись, ответил:
— Да я и не помню толком. Через несколько часов в камере меня так скрутило от кумара, что я понял — сдохну с моими болезнями. Подписал все, не читая, лишь бы уйти домой до суда.
— А дальше?
— Суд разберется, что я Эльвире ничего не продавал, что это неправда.
Он снова замолчал и сидел, понурив голову. Последовала долгая пауза: «Если я доживу до суда… Но в зоне я точно не выживу…».
«Если умрешь, мне тебя хоронить не на что…»
В зоне он был полтора года до этого. Тогда он был «освобожден от отбывания наказания по заболеваниям», а вернее, был актирован на смертельной стадии — с 14 клетками иммунки (у здорового человека их 600), циррозом и целым букетом заболеваний, сопутствующих СПИДу. Надежды практически не было. Но мы с его матерью продолжали его тормошить — восстановили паспорт, добились, чтобы он начал прием АРВ-терапии, оформили инвалидность. Егор же таял на глазах: уже не вставал, перестал есть, потому что не мог глотать пищу, почти не ориентировался в пространстве, а его глаза, казалось, смотрели не на тебя, а в вечность, и он уже не противился ее зову.
Его мать вроде уже приняла неизбежность, а в один из дней, увидев, что он перестал сопротивляться, сказала ему: «Как хочешь. Если умрешь, мне тебя хоронить не на что». Наверное, это и стало той отправной точкой, которая вдруг затронула его и разозлила, заставила задуматься, подтолкнула. А может — обида и понимание того, что даже мать, которая любила его так сильно, смирилась. Он стал выгребать и выжил вопреки всему. Через полгода он стал выходить из дома, самостоятельно гулять, а иммунка выросла до 50 клеток — и пусть мне кто-нибудь скажет, что АРВ-терапия бесполезна! Иногда он звонил, о чем-то спрашивал и, как бы приняв от меня эстафету, стал навещать друга, прикованного к постели, и помогать уже ему.
И главное — он полностью перестал употреблять наркотики.
Все закончилось через полгода, может, чуть больше. Потому, что такой позитивный конец был бы прекрасным концом для сказки. А жизнь снова и снова проверяет на прочность, возвращая к исходной точке.
В один из дней это прекратилось. Открылась дверь остановившейся машины, он немного удивился предложению «проехать», но подчинился. Затем оказался в кабинете госнаркоконтроля (ФСКН), где состоялась беседа с оперативником.
Новому оперативнику ФСКН Константину, недавно пришедшему из армии, были нужны свои «агенты», сведения и раскрываемость по сбыту, а перед ним был идеальный вариант, запуганный, едва выживший, не единожды судимый наркоман, не отсидевший до конца положенный срок. Слова «не знаю» и «болен» Костю не трогали. Он хотел, чтобы Егор стал его осведомителем и обещал в противном случае создать реальные неприятности.
Егор побоялся отказаться, сказал: «Согласен». Как всегда, по-наркомански подумал, что удастся проскочить, отсидеться дома, спрятаться за мать. Но уже на следующее утро зазвонил телефон, и голос опера Кости напомнил: узнавай, думай, ищи. Последовали визиты домой, звонки, беседы. Денег и закупок не предлагали, новенькому не нужна была мелочовка, ему был нужен крупняк, громкое и самостоятельное дело. Егор должен был выйти на крупного дилера и сдать его Константину.
То есть, по сути, ему надо было снова стать наркоманом.
Мать Егора просила оставить сына в покое, грозилась нажаловаться в прокуратуру, ругалась, но прессинг продолжался. Егор просил не вмешиваться, сам же — стал узнавать. Потому что понимал, насколько он уязвим. Если он откажется, его подставят и посадят. И кто потом будет выяснять правду на зоне? А то и после его смерти?.. А так — пока вроде не трогают.
Впрочем, кто там теперь разберется в его душе, в его мотивах! Может быть, подсознательно Егор уже давно хотел колоться. А теперь, получив задание, почти что индульгенцию, снова по-наркомански подумал: «прорвусь, выкручусь, отмажусь». В любом случае толчок был дан — и он снова оказался в той же среде, стал покупать, присоединяться, узнавать.
Сколько раз нужно уколоться человеку, чтобы стать зависимым? А сколько раз, после недолгой передышки, нужно уколоться тому, кто употреблял наркотики более 20 лет?
Оказывается, организм вспоминает сразу. И сразу куда-то летят благие намерения, и даже годы ремиссии не играют роли. Третий день употребления — это уже для того, чтобы удостовериться и понять, что ты «попал», и вколотить последний гвоздь в крышку гроба — и снова оказаться заживо погребенным.
Егор опять бегал по кругу, жизнь ради наркотиков снова началась, а может быть, продолжалась. Опера, требующие информации, водили его на удлиненном поводке, ждали. А потом арестовали, когда он покупал героин у цыган в компании Ивана и Эльвиры. Не можешь найти барыгу, сам за него сядешь.
Следствие, срывы, детоксы
После зоны я сопровождала Егора, чтобы сохранить ему жизнь. Сейчас — уже как общественный защитник.
Я пришла с Егором к дружественному адвокату и рассказала ему об аресте и признательных показаниях, которые Егор дал в состоянии абстиненции. Об «актировке» и всех заболеваниях. А еще о том, о чем прекрасно знают все адвокаты: если ты отказываешься от «сотрудничества со следствием», то никакие заболевания не станут препятствием для ареста по сбыту — самой тяжелой наркотической статье. Особенно если тебя защищает бесплатный, дежурный адвокат. Который не станет искать недостатки и нарушения в следственных действиях, а будет просто присутствовать и подписывать бумаги.
Тем не менее и вердикт дружественного адвоката был суров и неутешителен. Может, Егор и был в абстиненции и не помнит, что он подписал, но «признание — мать доказательств, а первые показания будут положены в основу приговора».
Егор даже растерялся: «Как?!». Он был уверен, что суд разберется. Тогда он еще не знал, что Эльвира, с которой он вместе закупался у цыган, по версии следствия, оказывается, «сделала» именно у них с Иваном пять закупок. Как не знал и о том, что в свое время она сама была задержана за сбыт и так же, как и он, очень хотела уйти домой, к ребенку, поэтому и согласилась на все — и участвовать в закупках, и свидетельствовать против других…
Егора оставили под подпиской о невыезде. Я пыталась направить его на детокс, но с его заболеваниями ему отказывали — у него ВИЧ-инфекция в крайней стадии 4В, цирроз печени, кандидоз, гепатит С, много чего еще... По этой же причине его не принимали и реабилитационные центры. С трудом Егору удалось устроиться на работу, но через полгода предложили уволиться, что-то узнав о его прошлом.
Следствие шло год, полтора. Срывы и депрессии у Егора чередовались с периодами ремиссий, попаданием в стационары, новыми срывами. Но об этом я уже рассказывала... Я то успокаивалась, то снова бесилась от его необязательности, от наивной глупой и полудетской убежденности в том, что все рассосется само собой, от его откровенного вредительства самому себе с точки зрения здравого смысла. В то же время я понимала, что ожидание расплаты в какой-то мере может быть намного хуже самого наказания.
8 лет за 5 граммов
На судах Эльвира путалась в показаниях, и их зачитали, освежив в ее памяти. Несмотря на это, было понятно, что она покупала героин совместно и по одной цене с Егором и Иваном. И деньги, выдаваемые ей на закупки, были изъяты у цыган, а не у Егора! То есть все-таки не он продавал!
В ходе повторного опроса свидетелей подтвердилось существование оперативника Константина. Оказалось, что он уволился из наркоконтроля за отсутствием раскрываемости.
В процессах судья откровенно скучала: показания свидетелей и понятых были идентичны — и повторялись они слово в слово во всех пяти томах дела, несмотря на годы разницы во времени. Только один раз я увидела ее внимательный взгляд: она слушала, когда я говорила о том, какое горе для родителей иметь сына, страдающего такой болезнью, как наркомания, о том, какая это мука и тяжкий крест. Но сейчас наказанием за болезнь может стать смертный приговор.
Обвинение настаивало на 5 эпизодах сбыта. Кстати, всего в них суммарно значилось... 4,997 г героина! Полтора года следствия, 5 томов дела, 5 граммов наркотика... Егору запросили 8 лет особого режима, Ивану — 8 строгого. На следующее заседание Иван не явился, сбежал от суровости и несправедливости запроса.
Егор остался, да и куда он мог сбежать — без денег и здоровья?
В январе 2013 года Ивана арестовали, и суды возобновились. Прокурор снова озвучила обвинение в сбыте и снова запросила обвиняемым по 8 лет.
Нам дали слово. Я говорила о том, что 8-летний срок наказания, запрошенный прокурором, будет смертным для Егора, и самое страшное, что этот приговор будет вынесен за преступление, которого он не совершал.
Я говорила о том, что за 1,5 года следствия убедительные доказательства сбыта так и не были получены; о том, что Эльвира действовала по заданию оперативников и являлась инициатором всех эпизодов; что вопреки поставленным задачам продолжение преступлений не пресекалось и необоснованно тиражировалось; просила суд признать данные эпизоды недопустимыми доказательствами.
А еще я говорила о его нелепой жизни, о хронической болезни и отсутствии возможностей лечения, о наказании неизвестностью, длящемся почти 2 года, о том, что оговорить себя при полном отсутствии доказательств в сбыте может только человек, не понимающий последствий. Или человек, способный признать все, чтобы выжить…
Свобода!
Вынесение приговора было назначено через 10 дней — на 6 марта 2013 года.
Мы с Егором ждали, не ожидая ничего хорошего, потому что судьи редко идут против запроса прокурора. На Егора было страшно смотреть — было ощущение, что он просто не в себе, отсутствующий взгляд и полная потерянность в глазах, как перед закланием.
В зале суда мы смотрели во все глаза, не зная, приедет ли конвой, чтобы забрать его на 8 лет.
Судья читала приговор так долго, что Егора пришлось усадить, он просто не мог стоять и был на грани приступа: что, что же его ожидает?!
Но последовало неожиданное! Судья не согласилась с прокурором. Она переквалифицировала преступление на попытку пособничества в приобретении, признала 3 эпизода ненадлежащими доказательствами, а затем вынесла решение: два года лишения свободы в колонии строгого режима. Но Егор был освобожден от наказания по истечении срока давности, ведь вынесение приговора было назначено ровно через 2 года после совершения преступления...»
■ ■ ■
Лариса закончила свой рассказ словами: «Это была наша победа! Победа, даровавшая свободу и жизнь тяжелобольному человеку, оговорившему себя при задержании!»
Да, она так считает. Но я знаю, что многие из вас не согласятся с Ларисой. Чего, мол, радоваться? Это ж не человек, это торчок, он и дальше будет торчать и все равно будет не продавать, так покупать. Ну подставил его опер. Так не надо было подставляться. О чем вообще сыр-бор? Стоило ли так пластаться ради человека, который сам себя губит?
Да, наверно, вопросы логичные. Вот только... Вы можете представить себе вереницу из полутора миллионов человек? А восьми миллионов? И вот все они — как Егор.
Это полтора или тем более восемь миллионов больных, неоднократно судимых, потерянных, никому не нужных людей. Это — целый социум. Несколько городов. И нет у нас ни врачей, которые их ждут, ни судей, которые справедливо разберутся в их жизни. Это все существует только в телевизоре, вместе с мифической системой реабилитационных центров.
Есть только Лариса. И то, что она делает, это все не зря. Даже не спрашивайте.
