Небольшой пятиэтажный дом на территории легендарного СИЗО «Бутырка» и есть та самая психиатрическая больница. Решеток тут еще больше, железные двери еще толще. Сбежать невозможно. Но лучше сюда вообще не попадать.
— Уникальная психбольница, — уверяет главврач Дмитрий Никитин. — Такого контингента пациентов больше нигде не встретите. Тут собраны люди с такими редкими расстройствами, что можно научные труды писать…
Контингент действительно интересный. Здесь оказываются заключенные, которые сошли с ума еще на воле. Сюда помещают тех, кто помешался уже за решеткой. И наконец, тут ждут окончательного диагноза те, в чьей адекватности сомневаются следствие и суд.
Каждый этаж «кошкиного дома» отведен для определенной категории пациентов. Мы начинаем проверку с того, где лежат заключенные, которые пытались покончить с собой на фоне острого психического расстройства или тяжелой депрессии. Таких много. Очень много. Есть среди них образованные, интеллигентные, для которых само пребывание за решеткой равносильно смерти. Врачи говорят, что мужчины более склонны к суицидам, потому как психологически они слабее… Женщин — несостоявшихся самоубийц тут совсем мало — меньше десятка.
Заходим в первую палату, которая ничем не отличается от камеры. Те же железные кровати, решетки… Только в двери вместо маленького глазка — окошечко, в которое через каждые 10 минут заглядывают надзиратели и люди в белых халатах. Кругом — видеокамеры.
— У меня на плечах люди сидели, — говорит бледная женщина замученного вида. — Я их прогнать не могла никак. Тяжело было и страшно. Дышать не могла. Вот сюда и попала. Здесь их сняли с меня. Но я боюсь: вдруг вернутся?..
Мы вместе с врачами уверяем, что «те люди» не вернутся, что все будет хорошо.
— А у меня нервы просто сдали, — говорит Ирина в соседней камере и показывает руки в глубоких шрамах. — Взяла лезвия и стала резать себя. Резала и резала... Остановиться не могла.
Мы пытаемся внести немного позитива, рассказываем о перспективах после освобождения. В конце концов прокурор запросил для нее всего три года, они пролетят быстро. А потом можно будет на роликах кататься летом, на санях — зимой… Ерунду, конечно, говорим, но она рассмеялась. Смех и улыбки для «кошкиного дома» — большая редкость.
— Я больше не могла находиться в камере на 45 человек, — рассказывает другая пациентка. — Там все женщины друг с другом ругались каждую минуту. У меня от криков крышу снесло. Нервный срыв... А я ведь была старшей по камере. Пошла ночью в туалет и петлю затянула. Но девчата увидели, охрану вызвали — и меня вот сюда...
Доктор говорит, что есть два типа самоубийц — истинные и показные. Первые действительно хотят уйти из жизни, вторые просто пытаются привлечь к себе внимание, шантажируют. Лечат их по-разному. Первым дают антидепрессанты, со вторыми много общаются психологи.
Наручники как средство усмирения?
Следующий этаж. Считается, что тут — самые опасные пациенты. Заходить в палаты нам не советуют, потому общаемся с больными заключенными через решетку в двери.
Один — с виду милый, рассуждает вразумительно, но глаза безумные настолько, что аж в дрожь бросает. Убил на воле 7 человек. Второй — ярко рыжий, кудрявый, с нереальными красными глазами (обвиняется в похищениях людей). Твердит о демонах. Третий качается из стороны в сторону, пытается что-то сказать, но рот будто зашит — не может вымолвить ни слова. И руки тянет к нам...
— Ему совсем плохо? — интересуюсь у врачей.
— Это действие лекарств.
Я вспомнила, как говорили мне заключенные во время проверок ОНК: «Кошкин дом» — страшное место. Там из людей «овощей» делают. Они когда потом возвращаются — только мычат».
— Один раз мы сами увидели в психиатрической больнице парня в очень плохом, на наш взгляд, состоянии, — подтверждает правозащитник Анна Каретникова. — Его доставили сюда из СИЗО №5. Он не мог говорить, хотя до этого был очень контактен. На наш взгляд, его очень сильно обкололи лекарствами. Мы просили подобрать другую терапию, и доктор пошел навстречу, хоть и не сразу. На днях мы видели этого парня — он чувствовал себя гораздо лучше.
Врачи на это отвечают одно: все назначаемые ими препараты законны, и вообще есть особенности терапии подобных пациентов (иногда их нужно ввести в такое состояние, чтобы избежать других, более тяжелых последствий).
Когда-то буйных пациентов помещали в специальные боксы — камеры без окон с резиновыми стенами (чтобы заключенный не мог убить себя). Сейчас боксы на ремонте.
— Мы их приведем в порядок в ближайшее время, покрасим стены в бежевый цвет и будем использовать, — говорит главврач. — Закон это позволяет. Так же мы вправе надевать смирительные рубашки, что и делаем.
Чего закон точно не позволяет, так это применять спецсредства. Но жалобы на подобное, увы, были.
— Один заключенный как-то стал просить, чтоб его перестали приковывать наручниками, — рассказывает Каретникова. — На запястьях у него были следы от них. На вопрос, кто именно приковывает, он ответил, что люди в черной форме с белыми бирками. То есть осужденные из отряда хозобслуги, которые здесь работают санитарами. Администрация больницы использование наручников отрицала, а следы объясняла якобы тем, что они остались после конвоирования (хотя они были свежими). «Болотник» Михаил Касенко (его, правда, признали невменяемым и отправили лечиться в Чеховскую психиатрическую больницу) тоже говорил о применении наручников. Мы попросили администрацию впредь этого не делать.
— У нас нет небитых медиков, — говорит в свою очередь главврач. — Тот же Мохнаткин, когда у нас был, чуть мне ухо не откусил. Вы, кстати, уговорите его лечиться. Это для его же блага…
С удивлением узнаю, что лечение в Бутырке — добровольное. Каждые пациент может отказаться от принятия препаратов, и тогда есть два варианта: либо его выпишут и отправят в обычное СИЗО, либо доктора через суд будут ходатайствовать о принудительном лечении.
— К этой мере прибегаем крайне редко, — объясняет Никитин. — Обычно соглашаются принимать все препараты, что прописываем. Если от какого-то конкретного отказываются, мы предлагаем заменить на аналогичный.
Как ни странно, но жалобы на «кошкин дом» на этом заканчиваются. Плохая репутация осталась в прошлом. И в последнее время некоторые арестанты наоборот, умоляют, чтоб их направили сюда. «Заключенный такой-то жалуется на депрессию и галлюцинации, настаивает на лечении в психбольницу», — читаю в отчетах членов ОНК (общественно-наблюдательной комиссии).
Пациенты иногда сетуют на одиночество. Вот, к примеру, бывший майор ФСБ из Мурманска недавно делал официальное заявление, что в течение 30 дней он содержался в палате-камере один. Это явное нарушение, но его как бывшего сотрудника правоохранительных органов не могли посадить с обычными заключенными (во избежание конфликтов). А других полицейских и чекистов среди пациентов на тот момент в больнице не было.
Невменяем, но очень любезен
Еще одна категория клиентов «кошкиного дома» — заключенные, которым суд назначил психиатрическую экспертизу в НИИ им. Сербского. Они здесь как бы транзитом — находятся какое-то время перед самим обследованием и потом после него. Вот, скажем, недавно глава УФСИН Москвы Тихомиров публично заявил, что школьный стрелок, убивший учителя и полицейского в школе №263, помещен в больницу Бутырки после освидетельствования.
Открывается дверь очередной камеры, и… худощавый долговязый парнишка в очках поднимается с кровати. Немного взъерошенный, но очень опрятный. Выглядит точь-в-точь как на фото, которое облетело после трагедии все СМИ. Тумбочка уставлена книгами.
— Сейчас читаю Михаила Булгакова «Собачье сердце», — любезно показывает он книги. — Потом буду Жюль Верна. Книги не все мои. Многие остались, так сказать, по наследству от тех, кто был в камере раньше. И я, когда уеду отсюда, оставлю.
— Неужели целыми днями только и читаете?
— У нас есть настольные игры. Шашки, шахматы. Ну и общаемся. Так дни и проходят.
— Вы курите? — спрашиваю я, замечая целый блок сигарет.
— Нет, что вы. Это от прошлых пациентов осталось. А мы не стали выбрасывать.
— Я смотрю, вы обед не взяли, который разносили по палатам перед нашим приходом. Почему?
— Не хочется.
— Пища местная не нравится?
— А вы попробуйте сами…
— И что же вы — вообще ничего не едите?!
Подросток показывает на пакеты в углу. Там — готовые борщи и супы в вакуумной упаковке.
— Кипятильником разогреваю воду и бросаю в нее пакет. Обед готов. Есть еще вторые блюда — такие же. Ну и печенья всякие, чай, колбаса. Еды хватает. Не беспокойтесь, спасибо…
Выясняется, что родители передают передачки минимум два раза в неделю и постоянно навещают. Двоим его сокамерникам повезло гораздо меньше. Один (был задержан на краже) — из Донецкой области. Сирота, жил в доме инвалидов, откуда сбежал в Москву, потому как, по его словам, тяжело ему там приходилось. Передачки передавать ему некому. Впрочем, заключенные делятся друг с другом. Да и парень не унывает, говорит, что понимает: он больной, и его не посадят. Но просит, чтоб его на Украину не высылали и определили в какой-нибудь московский дом-интернат.
— Я Путину напишу, он поможет! — уверен он. — Только вот адрес дадите его прямой? Или просто написать: Москва, Кремль, президенту?..
Из психбольницы пациенты часто пишут президенту. Письма эти, разумеется, до адресата не доходят… А донецкий клептоман, несмотря на инвалидность по психическому заболеванию, в курсе последних новостей, следит за политической обстановкой и строит большие планы. Спокоен и умиротворен.
Пока мы его расспрашивали, «резонансник» (так в СИЗО называют заключенных, которые привлекают внимание прессы и общественности) почему-то занервничал. Стал повторять: «Спасибо, все хорошо, спасибо, не беспокойтесь». Резко как-то, так что слух резало. И в глазах, как мне показалось, — агрессия. Так это не вяжется с его внешностью «ботаника»...
Диагнозы конкретным пациентам в Бутырке вам ни один врач не скажет. И про него доктор лишь вскользь заметил: «Он действительно болен».
— Подросток признан невменяемым, — сказал мне потом источник в НИИ им. Сербского. — Он не осознает полностью, что натворил. Не сожалеет. Считает, что может решать судьбы людей, что у него есть такое право. Ему требуется серьезное лечение, иначе он может представлять угрозу и другим, и себе.
А мы — уже на следующем этаже. Тут — «хроники» и те, кому диагноз еще не поставили. Каждый готов рассказать всю свою историю жизни, она же — история болезни. Плачут, хохочут, размахивают руками, винят во всем следователя, просятся домой... Есть и такие, кто пытается «косить» под больных. Чаще всего так делают пожизненники (кому дали пожизненный срок). Главврач говорит, что «вычислить» таких можно в течение суток, но медики все равно наблюдают за ними дольше...
— На пятом этаже — рай, — сообщает мне, хитро прищурясь, один пациент. Я вся напряглась. Неужели там реанимация? Или морг?
Уффф! Оказалось, там реабилитационный центр для наркоманов. Аквариумы с рыбками, цветочки кругом, музыка приятная, диванчики… Открыли это отделение совсем недавно. Наркоманы, по слухам, пока идти сюда опасаются, так что есть свободные места…
