Остановка экономики произвела шоковый эффект: официальные цифры безработицы подскочили чуть ли не до показателей времен Великой депрессии; фондовые рынки рухнули на 30–40%; апрель–июнь 2020 года ознаменовались для большинства развитых экономик самым крупным квартальным падением ВВП. Остановились целые отрасли: ресторанный и гостиничный бизнес, авиаперевозки, общественный транспорт. Образование начало перестраиваться на дистанционку. Большинство экспертов предсказывали беспрецедентный глобальный экономический кризис.
Находясь в это время в Соединенных Штатах, я категорически не мог согласиться с таким предположением. Видя быстрый и масштабный ответ властей на экономические вызовы, я в конце апреля предположил, что чисто хозяйственный кризис будет преодолен менее чем за год, а фондовые рынки восстановятся еще до конца 2020 года. Основой такого предположения было понимание искусственности кризиса и того, что экономика не была структурно разрушена, а лишь поставлена на паузу. В целом этот прогноз сбылся — к концу прошлого года основные проблемы западных стран были преодолены.
Осталась другая сложность: новый образ жизни — маски, социальное дистанцирование, обслуживание навынос, конференции по Zoom, широко расставленные столики в ресторанах. Я был уверен, что и эти практики не проживут долго, эпидемия будет побеждена, вакцины окажутся эффективными и человечество вернется к нормальности просто потому, что десятилетиями устоявшиеся социальные нормы не могут быть отринуты за несколько месяцев. Информационная революция преобразовывает мир с конца ХХ века, но даже она не превратила нас в любителей дистанционного общения. Что же сможет какая-то эпидемия?
Сейчас, полтора года спустя, я бы сказал, что реальность одновременно и опровергла, и подтвердила мои оптимистичные ожидания.
Опровергла она их в том, что масштаб эпидемии оказался неизмеримо больше того, каковой я мог предположить. К сентябрю 2021 года официально заразились более 220 млн человек, из которых 4,65 млн умерли — но реальные цифры, скорее всего, как минимум в полтора раза выше. Не только в России, но и в мире победу над вирусом праздновали как минимум дважды: сначала после первичных успехов карантинных кампаний летом 2020 года, а затем после начала массовой вакцинации в конце весны 2021-го. Однако последние данные говорят о том, что во всем мире ежедневно «короной» заболевают около 700 тыс. человек, что не намного меньше пиковых значений в 900 тыс., которые достигались в апреле этого года. Смертность несколько уменьшилась — но она в пять раз превышает показатели апреля 2020 года, когда большая часть развитого мира находилась на строгом карантине/самоизоляции.
Подтвердила она их в том, что экономика практически везде вернулась в прежнее состояние — и если в Москве уже сложно обнаружить видимые признаки чрезвычайщины, то в Америке или Европе их больше, но не радикально. Учебный год в большинстве стран начинается в очном режиме, аэропорты полны народа, рестораны и гостиницы заполняются все больше. Конечно, и в ЕС, и в США до 70% взрослого населения вакцинировано — но вирус оказался коварным, и его новые штаммы появляются постоянно. В России, где, повторю, чрезвычайное положение осталось в прошлом, смертность находится на рекордно высоких уровнях и не собирается снижаться.
Основной неожиданностью этого года стало для меня осознание того, что люди в большинстве своем привыкли к изменившейся реальности и даже перестали обращать на нее внимание. Современного человека, судя по всему, если и можно напугать, то только один раз. Неизвестная угроза так шокировала людей полтора года назад, что первый карантин соблюдался даже там, где никто не пытался внедрять его силой принуждения. Но по мере того, как люди свыкались с происходящим, ограничения оказывались все менее эффективными. Власти и сами понимали, что предлагаемые ими меры не будут исполняться, — и чем более экзотическими эти рекомендации становились, тем более дискредитировали себя регуляторы (тут можно вспомнить, к примеру, московские требования не сидеть на скамейках в парках, которые продержались ровно один день, или QR-коды в ресторанах, действовавшие неделю или две). В результате сегодня можно констатировать, что общество смирилось с продолжающейся пандемией и уровни заболеваемости и смертности, даже превосходящие те, что были достигнуты в первую волну, не влияют ни на повседневное поведение людей, ни на экономическую активность — и даже новая волна, четвертая или пятая, вряд ли способна изменить такое положение вещей.
На мой взгляд, описанные тенденции нуждаются в объяснении не со стороны экономистов (тут все просто: экономика в большинстве стран выжила в связи с резким ростом государственного долга и невиданным стимулированием спроса), а со стороны социопсихологов. Совсем недавно доминировало представление о богатых и успешных странах как об обществах, не приемлющих никакую степень риска. Теракты 11 сентября, наезды грузовиков на мирно прогуливающиеся толпы, расстрелы в парижских ночных клубах или взрывы поездов в Испании — все это вызывало истерику, на фоне которой можно было вводить практически любые репрессивные законы (стоит вспомнить один только американский Patriot Act). «Борьба с терроризмом» привела западные державы в Афганистан и Ирак, а российское общество — к покорному принятию диктатуры силовиков. Эпидемия коронавируса показала обратное: угроза заболеть и умереть мало кого удерживает от похода в кафе, встречи с друзьями или пляжного отдыха (про упорное нежелание прививаться я и не говорю). И тут нельзя не видеть существенного отличия этих двух ситуаций.
Судя по всему, современный человек крайне болезненно относится к тому, что может восприниматься как не контролируемое им событие, угрожающее его жизни. После терактов 11 сентября авиасообщение не могло восстановиться почти три года; после пожара в «Зимней вишне» по всей России упала заполняемость кинотеатров. Однако тот же человек быстро привыкает к некоей «фоновой» угрозе, которую можно избежать, а можно и проигнорировать. Фактор свободы воли, который вмешивается в расчеты, становится, на мой взгляд, основным — и люди готовы рисковать собой, если рядом с ними в метро стоит кашляющий старик, а не бородач с поясом шахида. Аномалия, прошедшая через наше сознание и воспринятая им, становится новой нормой — и это один из главных уроков эпидемии для общества.
Данный тренд кажется мне крайне опасным, так как он замещает решение проблемы молчаливым фактом признания ее наличия как несущественного обстоятельства. Так же как люди привыкают к ежедневным объявлениям о 799 умерших за прошлые сутки соотечественников, они привыкнут и к сообщениям о том или ином числе выявленных «иноагентов», арестованных манифестантов или закрытых медиа. Если непосредственно вас проблема не касается, она как бы перестает существовать — разумеется, до тех пор, пока вы не сдадите положительный ПЦР-тест или пока вас не попросят «пройти» с ними парни в узнаваемой униформе.
Люди хотят жить так, как они жили прежде, — и для экономики это прекрасный знак. Никто не перестает ходить в магазины и кафе, ездить в отпуска, брать ипотечные кредиты, делать карьеру, играть на бирже или основывать стартапы. В финансовом аспекте наступившее десятилетие окажется одним из самых успешных за всю историю: фондовые рынки будут расти, государственный долг развитых стран будет обслуживаться бесплатно, практически наверняка появятся различные формы базового дохода, прорывы в технологиях будут следовать один за другим. Однако все это не гарантирует прогресса в общественных отношениях: мы прекрасно знаем, что великолепные автобаны или огромные заводы успешно строятся не только в демократических и гуманных обществах. Поэтому мне кажется, что в условиях продолжающейся пандемии основное внимание следовало бы уделить не относительно устойчивой экономике, а уверенно мутирующему сознанию.
