«Остается надеяться только на чудо»
В конце марта 2022-го Наталье Костюковой и ее мужу Александру чудом удалось выбраться из горящего Мариуполя. Шли сквозь дым и пепел пешком. Дорога была разбита. Когда начинался обстрел, они прятались в воронки от снарядов. В поселке Мангуш они увидели блокпост с буквами Z и V. Российские военные подбросили их на машине до эвакуационного лагеря, где Наташа с Сашей первый раз за последние два дня поели.
Из Бердянска на гуманитарном автобусе супруги добрались до Джанкоя. На путях в Джанкое стоял поезд, который шел в Екатеринбург. Выбора не было. Так Наталья с мужем через трое суток оказались на Урале.
Их поселили в пункте временного размещения в Нижних Серьгах, в 98 километрах от Екатеринбурга.
И Саша почти на 7 месяцев попал в больницу. У него в Мариуполе при обстреле на лице разлетелись очки, пришлось доставать осколки из глаза. А при рентгене медики обнаружили затемнение в легких. Саша с Натальей при бомбежках укрывались в подвале девятиэтажки, который примыкал к «Азовстали». Когда на заводе взорвалась цистерна с аммиаком, Саша, по всей видимости, вдохнул ядовитые испарения. Получил химический ожог легких. Из больницы его выписали тогда, когда раны на легких полностью зарубцевались.
Спустя год пункт временного размещения в Нижних Серьгах расформировали. Наталью с Александром перевели в Екатеринбург, в ПВР. Саша стал работать на «Уралмаше» водителем на бетономешалке.
— Мы сейчас немного успокоились, — рассказывает Наталья. — Уже не так боимся громких звуков. Не бежим к подоконнику, чтобы спрятаться под него и закрыть голову руками. Но когда взрывают петарды или пускают салюты, сердце по-прежнему начинает колотиться.
Наталья говорит, что и местные жители к ним уже привыкли.
— Было такое, что нам под окнами кричали: «Хохлы долбаные, валите к себе на Украину». И к нашим мужикам цеплялись. Случалось, говорили: «О, хохлы, это из-за вас наши ребята гибнут на Украине». Сейчас такого уже нет. Разногласия как-то сгладились.
Перед «Прямой линией» президента, как рассказывает Наталья, они отправили Владимиру Путину обращение.
— Потому что на большинство вопросов ответов так и нет. Нам выдали только единовременное пособие в 10 тысяч рублей. И все. Никаких жилищных сертификатов, в отличие от беженцев из Херсонской области, мы не получили. В российских паспортах нам поставили мариупольскую прописку. В Екатеринбурге нас не регистрируют. А без местной регистрации мы не можем встать на учет в центре занятости, а также на учет как малоимущие.
Как говорит Наталья, они пытались попасть на прием к губернатору.
— Там сначала надо записаться, указать, какой у вас вопрос. Они видели, что мы беженцы с Украины, и потом шли сплошные накладки. То губернатор срочно куда-то улетел, то отлучился по неотложным делам…
Многие беженцы, как говорит наша собеседница, по-прежнему живут в пунктах временного размещения.
— В Свердловской области ПВРы располагаются в семи городах, в каждом из них живет по 100–300 человек. Нам говорят: «Что вы плачете? Берите ипотеки, так живет вся Россия. Потом как-нибудь все уладится».
Как говорит Наталья, в Екатеринбурге очень дорогое жилье.
— Самая «убитая» квартира стоит в среднем 3,5 миллиона рублей. А ипотека на рынке вторичного жилья сильно подорожала. Мы с Сашей поехали в банк, нам насчитали базовую ставку — 17,6%. А в качестве первоначального взноса надо внести 350 тысяч. Эти условия пока не для нас. Хотя у Саши — хорошая работа. Пока не было сильных морозов, пока была работа, муж в среднем получал 70 тысяч в месяц. Конечно, мы стараемся сейчас откладывать каждую копеечку, экономим по максимуму на всем.
Херсонцы, переселенцы второй волны, получили, как говорит Наталья, и жилищные сертификаты, и денежную компенсацию. Это решение было принято на федеральном уровне.
— Они все уже разъехались. Получив миллионы, купили себе квартиры. Выбирали только большие города: Москву, Питер, Екатеринбург, Тулу, Ростов-на-Дону, Краснодар. А беженцы из Запорожской, Донецкой, Луганской областей — все здесь.
По словам нашей собеседницы, те, у кого большая семья, двое взрослых работают, у них нет проблем со здоровьем, дети учатся, — уходят на съемные квартиры.
— Я еще не слышала, чтобы кто-то из беженцев взял ипотеку. Знаю тех, кто, используя материнский капитал, купил дома в деревнях. У них по двое-трое деток. Неказистые деревянные дома в бывших колхозах стоят 500–600 тысяч рублей. А остальным в ПВРах, особенно матерям-одиночкам, у кого на руках бабушки и больные дети, остается надеяться только на чудо.
«Вы же не наши»
У Натальи на Украине была вторая группа инвалидности. Но никаких документов не осталось, они сгорели. В Екатеринбурге ей инвалидность не дают.
— У меня медицинская карта со всеми выписками из больниц, с анализами и заключениями, как два тома «Войны и мира». Но врач говорит: «Да, у вас сахарный диабет, бронхиальная астма, но «диабетической стопы» еще нет. Вы хоть и плохо, но ходите. Болевой синдром с помощью обезболивающих препаратов купируете. Показаний к инвалидности нет».
Как говорит наша собеседница, в различных инстанциях продолжают делить людей на «своих» и «чужих».
— Нам говорят: «Но вы же ДНРовские, у вас же донецкая прописка, вы же не наши, не свердловские…» Мы все время с этим сталкиваемся. У людей еще нет осознания, что мы теперь тоже ваши. Особенно здесь, в Свердловской области. Нам остается только разводить руками: да, у нас донецкая прописка, нас здесь не прописывают… Хотя мы, например, в Екатеринбурге уже почти два года живем.
В ПВР беженцев три раза в день кормят. Но все они скучают по домашнему уюту.
— Недавно волонтеры привезли кое-что из посуды. У нас ведь даже кружек не было, мы пили из пластиковых стаканчиков. Девчонки наши так обрадовались, говорят: «А можно я возьму вот этот бокал с кошечкой?», «Ой, какое милое блюдце в горошек!» По этим домашним мелочам в пункте временного размещения сильно скучаешь.
Недавно Наталье исполнилось 50 лет, к ней приехали волонтеры и привезли утюг.
— Радости было! Я погладила все футболочки, все рубашечки, все носовые платочки… Я благодарна всем за помощь. Без простого человеческого милосердия, сочувствия и доброты все было бы здесь по-другому.
Наталья говорит, что все они скучают по Мариуполю. Но по тому цветущему Мариуполю, который остался в прошлом.
— Я поддерживаю связь с теми, кто там остался. И инфраструктура в Мариуполе во многом еще остается разрушенной. В городе мариупольцев сейчас немного. Люди среднего возраста уезжают на Север, работают там вахтами. Мои друзья отмечают, что в городе очень много приезжих, строителей и военных.
Наталья с семьей жила в Кировском микрорайоне, который располагался около завода «Азовсталь», где шли интенсивные бои. Как говорит наша собеседница, там было шестнадцать 9-этажек, две 12-этажки и две 14-этажки.
— Можно сказать, что нашего микрорайона больше нет. Наш дом стоит обугленный и пустой. Там нет ни света, ни воды, ни газа. Дом перекосило от взрывов. Соседние дома снесли. А наш стоит в очереди на комплексное обследование. Экспертиза, как нам сказали, назначена на 2026 год. Только через два года соберется комиссия и будет решать, что с домом делать — восстанавливать или он пойдет под снос.
Как говорит наша собеседница, если дом снесут и на его месте построят новый, нет гарантии, что старые жильцы получат в нем квартиры.
— Как это случилось с теми, кто жил в доме №82 на проспекте Нахимова. Это нашумевшая история, которая дошла до Москвы. Дом признали аварийным и снесли. Земельный участок под ним передали в аренду для реализации инвестпроекта. Там построили новый дом под ипотеку, которому присвоили новый адрес — улица Черноморская, 1б. Старым жильцам в этом доме квартиры не выделили. Предложили им жилье в новостройках, которые были возведены на колхозных полях. А люди хотели остаться жить в родном Приморском районе. Поэтому вышли на протестную акцию с плакатами.
«В Мариуполь точно не вернемся»
Наталья говорит, что они не хотят возвращаться с Сашей в Мариуполь по ряду причин.
— Мы оба — коренные мариупольцы, знаем, какая в городе была прекрасная инфраструктура. Может быть, все там и будет отстроено, но на это уйдут десятилетия. Мы уже взрослые, мне — 50, Саше — 52. Нет теперь завода «Азовсталь», разрушен завод имени Ильича. Хотя там какие-то цеха сейчас запустили. Это были два гиганта, на которых стоял Донбасс. Если мы вернемся, где муж будет работать? Он возил слябы — стальные заготовки, а также рулонный прокат из «Азовстали» в порт, в Днепропетровск и Никополь.
Но самое главное, почему Наталья не хочет возвращаться в Мариуполь, — страшные, болезненные воспоминания, связанные с боями.
— Знакомые присылают видео из Мариуполя, рассказывают: вот тут дом отремонтировали, вот на этой площади положили новую брусчатку. А у меня перед глазами — вспышка, прямое попадание в дом, где в подвале завалило людей. Затыкаю уши и все равно слышу чей-то отчаянный крик. Мариуполь тогда был весь серым: гарь, дым и месиво из кирпича, бетона и стекол, над которыми оседала пыль.
Тела с улиц не убирали. Люди сами во дворах закапывали погибших. Наталье с мужем за своей девятиэтажкой пришлось похоронить 17 жителей соседних домов.
— Как ни стараюсь все это забыть, не могу вычеркнуть из памяти. Все время перед глазами стоят люди в крови, наскоро перевязанные, с собаками, с детьми. И — зарево над городом.
Дочь Натальи с мужем до сих пор числятся пропавшими без вести.
— Они жили от нас отдельно. Каждые три месяца я связываюсь с МЧС, но новостей нет. Если бы дочь была ранена или у нее была амнезия, они бы ее уже нашли. В Мариуполе в то время погибло очень много людей. При прямом попадании снаряда в квартиру там выгорало все внутри. От людей оставался пепел. Никто ведь тогда ничего не тушил. Дома так и горели, сутки-двое. Прицепом горели соседние строения.
Наталья говорит: если когда-то они в Мариуполе и получат жилье, то будут его продавать или менять.
Такое же решение приняли еще две семьи из Мариуполя, которые живут сейчас в Екатеринбурге.
— Они говорят, что не смогут в Мариуполе жить. Одна семья, Ира и Андрей, ездила туда летом, им нужно было подать документы на получение компенсации за поврежденное жилье. Андрей рассказывал, что, как только они въехали в город, у него руки начали трястись, он не мог держать руль.
Пережив сильнейший психологический стресс, Ира вернулась в Екатеринбург, как говорит Наталья, «зеленого цвета». Неделю «сидела» на успокоительных.
Их семья сейчас снимает квартиру.
— Ира работает парикмахером, Андрей — сапожником. У него здесь очень много работы. Ему все нравится. Сын у них в Екатеринбурге пошел в школу. Они ушли на съемную квартиру из-за Ириной мамы, которая перенесла два инфаркта. Один — в Мариуполе, второй уже здесь. Также у нее случился инсульт, у нее отказала вся правая сторона тела. Врачи говорят, что все это последствие сильнейшего стресса.
Как говорит Наталья, в гостинице все-таки шумно, в ней живут 150 беженцев, плюс постоянно заселяются гости, командировочные. Внизу там караоке, рядом — сауна, спорткомплекс с фитнесом. А больному человеку нужен покой. Вот они и решили уйти на квартиру, хоть это и дорого.
— Я всю жизнь прожила в Мариуполе, при этом плохо переносила жару. А тут мне неожиданно понравился местный климат. Правда, недавно бахнуло минус 35 градусов, я неделю вообще никуда не выходила. Но у снежной зимы своя красота. Беженцы в основном стараются здесь найти себя, работу. Детям, например, очень нравятся местные школы. Они говорят: «Кайфово, что здесь не заставляют говорить на украинском языке». Нет мовы, все кругом говорят по-русски.
Ребятишки, как говорит наша собеседница, отмечают, что здесь очень хорошие, добрые учителя.
— Никто в классах их не дразнит. Наоборот, всячески стараются наших ребятишек угостить. Кто-то приносит конфетки, кто-то вещи деткам передает. Очень доброжелательное отношение. Те, кто постарше, поступили в колледжи и институты. Ребята отмечают, что здесь очень большой выбор учебных заведений. Будем выдыхать и с новой надеждой двигаться вперед.
«Приходится буквально выживать»
Нам также удалось связаться с Аленой, которая раньше жила в Донецке. Когда город начали интенсивно бомбить, она вынуждена была уехать в Ростовскую область. На руках у нее сейчас трое детей: две девочки 7 и 3,5 года и семимесячный сын. С мужем она рассталась.
— Когда родился сын, мы вместе уже не жили, — рассказывает Алена. — Где он сейчас — даже не знаю. Мы не общаемся. Никаких алиментов он не платит.
За съемную квартиру Алена каждый месяц выкладывает по 10 тысяч рублей, плюс 3–3,5 тысячи платит за коммуналку.
— С нами живет неходячая бабушка. Когда мы уезжали из Донецка, у нее еще не было инвалидности. Она помогала мне с детьми. Оставалась с ребятишками, пока я подрабатывала. Когда бабушка узнала, что в ее дом в Донецке попали осколки от снарядов, у нее случился инсульт, бабушку парализовало. Ее еле удалось спасти. Сейчас она не ходит. Я ухаживаю и за ней, и за детьми.
Алене приходиться хвататься за любую работу.
— Я мою в домах полы. Если это много-этажка, то удается заработать 800–1000 рублей в день. Если уборка небольшая — 500. Старшую девочку я беру с собой на работу. За младшими в это время присматривает девушка-соседка. Оставляю детей на 3–4 часа. Слава богу, девушка-соседка понимает, что мне нужны деньги, чтобы прокормить малышей. В месяц удается в среднем заработать около 15–16 тысяч рублей.
Алена получает детские пособия, на каждого ребенка — 8700 рублей. Денег не хватает, она еле-еле сводит концы с концами.
— Надо за аренду квартиры платить, покупать детям еду, младшему — памперсы. Первые несколько месяцев нам помогали волонтеры, но потом появились новые беженцы, которые тоже сильно нуждаются.
Алена говорит, что также нужны деньги бабушке на лечение.
— Бывает, что мама, получив зарплату, присылает мне немного денег. Она осталась в Донецке. Ей сейчас надо ремонтировать бабушкин дом, менять там окна и крышу. В Донецк сейчас возвращаться опасно. Мама рассказывает, что ночью так бомбят их район, что рамы все дребезжат, гардины ходуном ходят. Когда мы там жили, один из осколков упал прямо около нашей калитки. Хорошо, что дети в это время были около дверей дома.
Алена говорит: чтобы понять, каково приходится беженцам, надо самим все это пережить.
— Мама сейчас делает все возможное и невозможное, чтобы отремонтировать дом, чтобы в нем было тепло. А пока нам приходится в Ростовской области буквально выживать. Я была бы благодарна за любую помощь. Особенно нам нужно детское питание и памперсы.
