Гаврош цена такой заботе

Пора ли праздновать победу? “МК” решил выяснить, насколько успешно решена проблема беспризорности в столице.

Нынче в Москве не видно ни малолетних попрошаек, ни чумазых подростков, моющих машины или таскающих ящики уличным продавцам, ни мрачных кучек оборванцев, тусующихся по вокзалам.  

Однако в декабре уполномоченный по делам ребенка в РФ Алексей Головань озвучил результаты исследования по беспризорным детям. Оказывается, и сейчас в столице от двух до семи тысяч беспризорных ребят — более точную цифру не может назвать никто. Ведь теперь беспризорность ушла в подполье — в коллекторы теплотрасс, на чердаки и в подвалы. В общем, по сравнению с 2001 годом, когда таких детей было около 33 000 (и москвичей среди них насчитывалось 20%), — прогресс налицо.  

— Но сейчас такие дети еще больше подвержены наркомании, пьянству, тяжелым болезням, — вздыхает руководитель благотворительного центра для несовершеннолетних “Дом милосердия” Лилит Горелова, уже много лет помогающая беспризорникам. — Раньше таких ребят было проще найти, а значит, и помочь им. Сейчас же они научились хорошо прятаться.  

Лилит и ее помощники, сами бывшие беспризорники, уже много лет два раза в неделю кормят неприкаянных ребятишек. В такой день я напрашиваюсь вместе с ними.


Мороз, метель, от колючего снега некуда деться. По занесенному Арбату иду к стене Цоя — там собираются беспризорники, и там у нас встреча с Лилит. Приезжаю заранее, жду ее около часа — вокруг пусто, никаких детей и подростков вокруг не вижу. Наконец появляются мои друзья с бесплатной едой и огромным термосом с чаем. И тут же как из-под земли появляется несколько ребят — видимо, с какого-то своего наблюдательного пункта увидели, что приехали “свои”. Посиневшие от мороза лица, тонкие куртки, шапок нет, на ногах рваные кроссовки.  

— Где остальные-то? — спрашивает их Валера, ныне сотрудник благотворительной организации, а в недавнем прошлом безнадзорный мальчишка с богатой биографией.  

— Холодно, кто мог, вернулся пока домой, — принимая негнущимися пальцами чашку с горячим чаем, отвечает сутулый Миша в потертой косухе. — Пятерых загребли в ментовку. Так что на их долю тоже еды давайте, мы отнесем.  

Накладываем в пакеты коробочки с “быстрой” лапшой и супом. Пацаны, смущаясь, просят “сладенького” — Лилит сыплет им в коробку из-под чая кусочки сахара.  

— Наверное, хорошо, что они в такие холода оказались в отделении? — наивно интересуюсь я. Беспризорники смотрят на меня как на человека, ничего не смыслящего в жизни:  

— Не, у ментов хреново! Там и холодно, и голодно. И вообще — повезет, если просто отпустят.  

При худшем (по мнению ребят) раскладе, их пустят по “этапу”: сначала одна из трех детских больниц, где для таких, как они, зарезервировано 170 мест. Дальше пути московских и иногородних ребят расходятся. Первых передают органам соцзащиты по месту жительства или в один из городских приютов — например в Красносельский или под Ступино. Иногородних, если им повезет, отправят в социальный приют для детей и подростков “Алтуфьево”. Если же они совершили преступление — то в более суровый ЦВИН (Центр временной изоляции несовершеннолетних) в том же районе. Потом детей, за которыми не числится серьезных преступлений, ждет реабилитационный центр, где их будут лечить от наркомании, алкоголизма. И в конце — возвращение по месту жительства или в детский дом.  

Схема, принятая в Москве, считается одной из лучших в стране. Во всяком случае, именно благодаря ей в столице резко уменьшилось количество беспризорных и безнадзорных детей (отличие между этими категориями только в том, что у последних есть жилье, а первые являются бомжами). Но самим “детям улиц” она совсем не нравится:  

— Обычно, как поймают, в Морозовскую больницу везут, а там как в тюрьме — решетки на окнах, персонал грубый, еды мало, — заходясь в кашле, говорит 14-летний Никита. “Ему лечиться надо, — вздыхает Лилит, — но ведь не заставишь”.  

— Я лечился, честно, — божится парень. — В деревню к знакомому деду ездил, на печке отлеживался.

Из доклада уполномоченного по делам детей в РФ: “Практически всем “детям улиц” нужна помощь специалистов — психиатра, отоларинголога, нефролога и пр. Большинство же опрошенных специалистами детей (63,4%) если болеют, то не прибегают к медицинской помощи”.

Даже в отдельно взятом ступинском социальном приюте больных детей столько, что пришлось там открыть свою поликлинику. Из 140 бывших беспризорников у 96 оказались серьезные патологии и хронические заболевания.  

— Я в больницу не пойду, оттуда сразу в детдом отправят. Я из них сбегал четыре раза и дальше буду убегать, — упрямо продолжает Никита. В последний раз парня упрятали в детдом седьмого типа — “в общем, для придурков”, как объясняет он. Естественно, Никиту это жутко обидело — Лилит говорит, что оснований для этого не было. Просто надоел органам опеки чересчур активный мальчишка. Раньше он жил вдвоем с 80-летним дедушкой в вымирающей деревушке в Новгородской области. Но их изба сгорела, и деда отправили в дом престарелых, а внука — в детдом.  

Тем, кого возвращают домой, тоже это не по душе.  

— Ну, отвезут меня к мамаше, — подключается к разговору 15-летний черноглазый Сережа — он из-под Тулы. — И что там делать? Мать пьяная, жрать нечего, в доме бухарики тусят. Через день-другой на электричках я уже снова сюда доберусь. Здесь мои друзья...  

Что ж, от некоторых родителей стоит держаться подальше. Руководитель ступинского приюта Сергей Альбертов впоследствии рассказал мне о вполне нормальной, хорошей 16-летней девочке, которую “исправившаяся” мама решила забрать из их приюта. А через месяц девушка зарезала сожителя своей матери. Почему, как? Был бы ювенальный суд, может, разобрались бы. А так девушка получила срок.


По мнению моих собеседников, интересная жизнь — это сборища вокруг костра где-нибудь в заброшенном доме или на стройке. Со всеми сопутствующими: выпивка, клей, лак, наркота.  

— Мы один раз на крышах гаражей около стройки трупы нашли, — взахлеб вспоминают мальчишки. — Один мужик взрослый был, а другой вроде парень — не разберешь. Их сжечь пытались и били по ходу перед смертью сильно.  

— Вам не было страшно?  

— А чего страшного? — хорохорится Сережа. — Вызвали труповозку, а сами убежали. А еще раз мой друган Васька клея нанюхался и полез по строительной лестнице, без перил, без ничего. Навернулся этажа с третьего, спина пополам. А там к стройке не подъедешь. Ну, мы с ребятами его через забор на улицу кое-как выволокли, потом “скорую” вызвали.  

13-летнему Васе тогда повезло, он поправился и даже вернулся домой. По прикидкам самих ребят, примерно пятая часть “детей улиц” гибнет. Естественно, чаще всего от наркотиков или алкоголя.  

— У нас такой хороший мальчик был, Игорек, — вспоминает Лилит. — Но вот напился в день своего 14-летия и пошел купаться на Борисовские пруды. И утонул...  

— А че, сегодня — живешь, завтра — нет, — философствует Леша в драных ботинках. — Разве у других не так?  

По словам директора городского центра “Дети улиц” Светланы Волковой, самое сложное в работе с безнадзорными детьми — то, что им в жизни ничего не надо. Ценности сиюминутные: выпить, покурить, еще как-нибудь кайф поймать, а главное, чтоб не трогали, не заставляли что-либо делать.  

— У таких ребят не сформированы “высшие потребности”: желание работать, делать что-либо полезное, — говорит Волкова. — Это как раз то, что закладывается в семье.  

И часто изменить это отношение бывает очень сложно, даже невозможно.  

По данным международных исследований, около 30% беспризорных и безнадзорных ребят никогда не становятся нормальными членами общества. И цифра эта примерно одинакова для разных стран мира.  

По словам руководителя приюта в Ступине Сергея Альбертова, знаковая особенность последнего времени — это то, что на улице стало больше детей, усыновленных несколько лет назад. Кого-то из родителей переходный возраст неродного ребенка раздражает (ведь ожидали-то, что он всю жизнь благодарить будет!), а кто-то чересчур избаловал “сироток”. Дети привыкают к мысли, что все, а в первую очередь приемные родители, им должны. И начинают шантажировать: “Купи компьютер, мотоцикл, машину. А если нет, значит, ты меня не любишь, лучше бы я жил в детдоме!”. Сергей Георгиевич рассказывает, что сейчас у них в приюте находится такая 16-летняя барышня, которая обиделась на свою приемную маму за то, что та отказалась отправить ее учиться в Италию. Девочка предпочла жить на улице.


Накормив ребят на Арбате, отправляемся на Октябрьскую площадь, где по четвергам и пятницам собираются неформалы. А между неформалами, словно современные “сыны полка”, снуют маленькие беспризорники, им ничего другого не остается, как стать рокерами или готами — появляется свой круг защитников. Вот их мы сегодня и ищем.  

Вместе с Валерой идем по родным для него местам — к памятнику Ленину, в переход-“трубу”. По дороге расспрашиваю, как он сам попал на улицу.  

— Мама пила, отца не было, — рассказывает парень. — Первый раз все лето прожил на улице лет в 9. Осенью пошел в школу, потом пропустил четверть, еще одну...  

Валера подробно вспоминает годы учебы — в каком классе когда и сколько пропустил. По словам Лилит Гореловой, он — единственный из семидесяти ее беспризорных подопечных, который смог самостоятельно закончить школу.  

— К сожалению, нынешние наши воспитанники интеллектуально более слабые и больные, чем ребята, которые были у нас, например, 10—15 лет назад, — говорит и руководитель ступинского приюта Сергей Альбертов. — Если раньше из нашего приюта в вузы поступали 10—15 человек, то в этом году только четверо.

Из доклада уполномоченного по правам ребенка в РФ: “82% беспризорников, находящихся сейчас на улице, в школе не обучались. Только 7% из них сказали, что образование им нужно, но для чего — не смогли объяснить”.

Идем с Валерой по переходу, вдруг откуда-то из-за спины вырастают несколько пацанов. Как старые знакомые, здороваются с моим спутником, торопятся к нашей машине за тарелкой горячей лапши. Из огромного термоса Лилит прямо на обледеневшем тротуаре готовит нехитрый обед: в одноразовых тарелках заваривает суп из пакетика. Младшие ребята Витя и Макс, которым лет по 10—11, держатся подчеркнуто независимо, говорят грубоватыми голосами, а поев, сплевывают и курят одну сигарету за другой. У них есть дом, родители, но идти туда они не хотят.  

— Че с мамкой сидеть, — снова сплевывает Макс. — Здесь круто, здесь меня понимают друзья… И в принципе никто не бьет без дела.  

— Такие дети называются безнадзорными, — позже объясняет мне Светлана Волкова. — Вроде бы есть жилье, семья, но реально родители ими не занимаются, а часто еще и бьют. Иногда мы видим детей, у которых раны просто до костей. Бывает, неравнодушные соседи обращаются к нам, говорят, что за стенкой избивают ребенка. Но если родители не открывают нам дверь, то мы практически бессильны, ничего сделать не можем.  

— Как же вы живете, что обычно едите? — спрашиваю у мальчишек, с удовольствием попивающих чай из пакетика. — Ведь Лилит приезжает только два раза в неделю. 

— Ну, как придется — иногда из какой-нибудь забегаловки угостят, иногда денег заработаешь, что-нибудь купишь себе, — пожимает худенькими плечами Макс.  

“Заработаешь” — это он, наверное, сказал, чтобы мне понравиться. По данным все того же доклада уполномоченного, 64% беспризорников основным источником дохода назвали попрошайничество.


Среди замызганных курток и посиневших лиц замечаю барышню лет четырнадцати — с одутловатым лицом и волосами-сосульками. По наблюдениям Лилит, среди беспризорников девочек примерно пятая часть. Но в холода и морозы их что-то не видать. Эта же девчушка ведет себя активно и даже кокетливо, задирает то одного парня, то другого, жеманно просит сигаретку.  

Зовут ее Анжела, приехала с Украины вместе с дядей на заработки. Дядя, по ее словам, вскоре куда-то пропал, а она осталась. Домой не хочет — и здесь нормально.

 Иногда попадаются добрые люди (чаще почему-то мужчины), которые зовут в гости, дают помыться, кормят, даже на машине катают. Вспоминаю слова Ирины Рудой, больше 20 лет проработавшей в детской комнате милиции на Ярославском вокзале: “Беспризорные девочки чаще всего оказываются родом из стран ближнего зарубежья. Занимаются в основном проституцией”.  

Завожу с Анжелой разговор о любви.  

— У меня есть, — гордо хмыкает барышня и толкает локтями сразу двух кавалеров. Один из них, долговязый и тоже опухший, широко улыбается, другой, более юный, застенчиво опускает глаза.  

— Среди беспризорников такие отношения, что я даже говорить об этом не хочу, — позже вздыхает Лилит. — Долгие привязанности здесь редкость. Чаще всего все и со всеми.

И снова данные последнего исследования: как правило, все “дети улиц” начинают свою половую жизнь в среднем с 12—13 лет. Примерно каждый третий либо болел, либо болеет венерическими заболеваниями.

— За все годы работы с этими ребятами я помню только один случай, когда беспризорник создал нормальную семью, — продолжает Горелова. — Было это давно, лет 15 назад. У нас был уличный патруль — мы с ребятами из нормальных семей помогали беспризорникам. Однажды нашли 10-летнего мальчика-токсикомана, у которого были отморожены почки, — ему от передоза стало плохо, и он целую ночь пролежал на газоне. Положили в больницу, стали навещать. Оказалось, у него есть старшая сестра-наркоманка. Разыскали и ее, убедили лечь в реабилитационный центр в Питере. В нее-то и влюбился один из моих помощников. Теперь у них уже трое детей. Эта девушка окончила институт, работает, к наркотикам больше не прикасается. Но ее судьба — исключение из правил, настоящее чудо.


Чаще всего беспризорники становятся или преступниками, или жертвами преступлений. Даже Валера, сейчас такой здравомыслящий и порядочный, рассказывает, что в свое время два года провел в местах не столь отдаленных — с приятелями ограбил несколько киосков. Говорит, это казалось геройством, к тому же взрослые друзья подначивали: мол, вы несовершеннолетние, отделаетесь условным сроком. По словам Ирины Рудой, поймать таких взрослых подстрекателей дело крайне сложное, они практически всегда остаются на свободе и находят себе новых малолетних исполнителей.  

— Часто мы упускаем ребят, когда им исполняется 18—19 лет и формально они считаются взрослыми, — говорит Сергей Альбертов. — Но им по-прежнему нужны советы и тактичная поддержка взрослых. Если у специалистов из органов опеки, каких-то других служб и общественных организаций складываются с ребятами теплые, доверительные отношения, тогда из таких детей будет толк.  

В противном случае, выйдя из сиротских учреждений и получив от государства подарок в виде квартиры, бывшие беспризорники часто становятся жертвами различных махинаций. В лучшем случае нечестные работодатели им просто не выплачивают заработанные деньги — и ребятам приходится кучковаться человек по 10—15 (к чему им не привыкать), а квартиры сдавать. В худшем… Сергей Георгиевич вспоминает, как в Сокольниках нашли тело одного из его бывших воспитанников. А в его квартире каким-то мистическим образом уже оказалась прописана неизвестная девушка.  

Другой бывший беспризорник женился — по “большой любви”. Со временем жена убедила его оформить квартиру на нее в собственность. А вскоре выяснилось, что казавшаяся такой любящей супруга продала квартиру вместе с ничего не подозревавшим мужем.


Мы едем на Курский вокзал. Там история повторяется, в условленный срок словно из-под земли около нашей машины вырастает стайка беспризорников. Среди них и весьма взрослые, лет за двадцать, граждане. Это те, кто вырос на улице и кому больше некуда податься. Один из них, Руслан, робко просит Лилит: “Вы бы мне ботинки какие-нибудь подобрали бы…” Я смотрю на его растрескавшиеся туфли и поеживаюсь от холода — не представляю, как он ходит в них в такой мороз! Лилит пишет ему на листочке адрес их благотворительного центра, где можно подобрать себе одежду, поесть и послушать лекции.  

— Неужели вы всерьез думаете, что кому-то из них интересны лекции о вреде наркотиков? — позже спрашиваю у Лилит.  

— Мы стараемся доходчиво донести до них информацию о гибельности такого пути, — говорит она. — Ставим им короткие, 15-минутные фильмы о вреде наркотиков, приглашаем хороших специалистов — врачей, священников, и некоторые ребята плачут во время просмотра или беседы, а потом просят направить их в реабилитационный центр. Ведь то, что мы их кормим и одеваем, — это совсем не главное. Хочется, чтобы хоть кто-то из ребят задумался, остановился.  

Пытаюсь понять, почему Гореловой и ее помощникам удается сделать то, что не получается у государственных, с большим бюджетом, организаций. Почему ее беспризорники слушают, а от людей, чьей профессией является помощь обиженным судьбой детям, бегут как черт от ладана? “Мы их просто любим”, — улыбается Лилит. Как и во многих иных сферах у нас в России, реальная работа держится на энтузиазме отдельно взятых людей. А те, кому выделяются немалые средства, тратят их на издание книжек, проведение встреч, фестивалей и широко разрекламированных акций — быстро, красиво, громко, и, главное, не приходится иметь дело с грязными и невоспитанными беспризорниками.