Телефонная няня
— Депрессия действительно усиливается весной. Но нельзя только этим объяснить причину самоубийств, — считает Ольга Гольдман, директор Всероссийской «горячей линии» психологической помощи для онкологических больных и их близких, чья миссия — помощь больным раком. — Много онкологических больных кончают жизнь самоубийством, но эти смерти проходят незамеченными. А сейчас человек, которому попалась информация, просто сложил два плюс два.
Моя собеседница знает ситуацию не понаслышке. На телефон линии 8-800-100-01-91 каждый месяц поступает около 80 звонков на тему суицида. Телефонная служба работает с 2007 года. За это время приняли около 50 тысяч звонков, и количество растет скачкообразно. На линии круглосуточно дежурят психологи, в сложных случаях возможна консультация юриста, а с 2010 года к благому делу подключились православные священники. Звонок, естественно, бесплатный, независимо от географии. Время общения не лимитируется: кто-то укладывается в несколько минут, а кому-то требуется не меньше двух часов.
Недавно позвонила молодая женщина из провинциального городка: последняя стадия рака. Она в панике: что будет с ее ребенком, который бывшему мужу не нужен? Психолог предложил выслать историю болезни в федеральный онкологический центр. Вдруг ошибка в диагнозе? Через некоторое время женщину вызвали в Москву на консультацию, но возникла новая проблема: нет денег на поездку. В процессе беседы выяснилось, что в городке есть кабельный канал, который смотрят все. Вместе с консультантом составили письмо-обращение и кинули клич о помощи на ТВ. Люди собрали деньги на поездку в Москву. Результат обследования: доброкачественная опухоль.
— Люди оказываются один на один с болезнью. Вот человеку объявили диагноз и отправили домой. Он находится в шоковом состоянии, глубокой растерянности и не знает, что делать, — рассказывает Ольга Гольдман. — Кому-то не выписывают рецепт, потому что нужного лекарства нет в аптеке. А это прямое нарушение прав пациента, который должен быть обеспечен лекарствами на основании медицинской потребности. Кто-то боится хосписа, думая, что там его похоронят. Есть лежачие больные. Они очень изолированные. Хорошо, если за ними ухаживают один-два родственника. Людям жизненно необходимо обыкновенное человеческое участие, поговорить, может быть, послушать стихи, а иногда слить злобу. Когда наш абонент ругается в трубку, это хорошо, потому что потом ему будет легче. Пусть он лучше выплеснет агрессию на психолога, чем на родных.
Существует международный протокол оказания психологической помощи людям с суицидальными намерениями. Сначала необходимо убедиться в том, что человек находится в безопасности. Чем больше абонент на линии, тем меньше шансов, что он прыгнет из окна. Здесь надо понимать: человек, который позвонил в глубоком отчаянии, все равно цепляется за жизнь. Значит, можно найти выход. Необязательно в окно.
Известно, что большинство больных проходит через пять основных стадий психологической реакции. Сначала отрицание или шок (человек не верит в диагноз), затем гнев (ищет виноватых), потом торг (если я брошу курить, уверую в Бога, я поправлюсь?), следом депрессия и, наконец, принятие (мобилизация сил).
Диагноз рак делает больного изгоем. Наступает изоляция. От человека боятся заразиться, хотя онкологические заболевания в подавляющем большинстве незаразны. Ему приходится пройти через унижения, чтобы получить то, что положено. Хорошо, когда есть близкие, готовые за него бороться, но и их силы не бесконечны. Любой родник может иссякнуть. В этой ситуации как кислород необходим человек, который понимает, что с тобой происходит, — онкопсихолог.
— Онкопсихология возникла в середине 80-х на Западе, и оказалось, что больные, которых сопровождают психологи, лучше вылечиваются, а у пациентов, находящихся в терминальной стадии, улучшается качество жизни, — рассказывает Ольга Гольдман. — Когда людям объявляют диагноз, они уверены в том, что умрут, и не хотят обрекать себя на страдания. Многие решаются свести счеты с жизнью в конце болезни, в ее терминальной стадии, чтобы не мучить близких. Количество заболевших в нашей стране несколько выше, чем в Европе, но проблема в том, что в России слишком много случаев диагностируется лишь на 3–4-й стадиях, когда лечение менее успешное и очень дорогое. У нас нет системы выявления заболевания на ранних стадиях.
Точка невозврата
Сколько россиян с онкологическим диагнозом совершают суицид? Официальная статистика, естественно, молчит. Известный психотерапевт из Санкт-Петербурга Андрей Гнездилов, более 40 лет работающий с раковыми больными, считает, что «мнение о редкости самоубийств среди онкологических больных абсолютно беспочвенно. Но оно существует — благодаря так называемым «анонимным суицидам». Таких случаев совсем немало». Причем далеко не всегда они связаны с сезонностью обострения депрессий.
По выборочным данным доктора Гнездилова, около 10–15% раковых больных на различных этапах осуществляют попытку самоубийства. Истинные цифры, конечно, латентные, потому что ни близкие, ни врачи не афишируют этот факт: человек ведь все равно был обречен, просто ушел раньше срока.
Особенно впечатляют данные опроса врачей-онкологов. В случае обнаружения у себя злокачественной опухоли большинство выбрали бы суицидальный выход.
Точку невозврата ставят не только больные в терминальной стадии, но и те, у кого были шансы если не излечиться, то прожить долгие годы. Ведь за последние 15 лет онкология невероятно шагнула вперед. Но каково это — потерять работу, поставить крест на привычном образе жизни, а потом непрерывно унижаться, вымаливая лекарства в бесконечных очередях, чувствуя, что ты теперь никто. Больному, которому прописаны наркотические анальгетики, приходится еще и отчитываться за потраченные медикаменты. Он может от боли лезть на стену, но не дай бог использовать лишнюю таблетку, ампулу или пластырь! Если человек попадает в больницу, его моментально снимают с обезболивающих в районной поликлинике. А вдруг он теперь получит двойную дозу! Но в стационаре практически не бывает морфина в таблетках — и больному будут колоть по часам внутривенно, то есть добавят новые страдания.
Экономия происходит еще и из-за отсутствия информированности врачей, а нередко и родственников больного, которые боятся, как бы он не стал наркоманом. Знаете, у скольких раковых больных, живущих на наркотических анальгетиках, развивается зависимость? У одного на 100 000 человек! Это статистика.
— Чтобы наркоману получить какой-нибудь кайф от пластыря, ему нужно обклеиться с ног до головы. Специфика этих анальгетиков в том, что препарат поступает медленно, маленькими дозами, а наркоману нужно большую дозу и прямо сейчас. Алексей Беляев, директор НИИ онкологии в Санкт-Петербурге, приводит цифры: доля медицинских анальгетиков в нелегальном обороте наркотиков составляет всего 0,7%. А онкологических больных 2,5 миллиона! Из них около 500 000 каждый год умирают, то есть проходят через сильнейшую боль, через все круги ада, чтобы 0,7 процента не получили эти препараты! — возмущается Ольга Гольдман.
Когда человек обрушивает на психологов ворох своих проблем, сбившихся в лавину, способную подтолкнуть любого на самый край, они пытаются отыскать хоть какой-нибудь позитив, соломинку, за которую можно ухватиться.
Есть технологии, позволяющие показать человеку его же ситуацию, но с другой стороны, под иным углом. И тогда он поймет, что есть вещи, ради которых стоит жить. Дождаться внуков, поговорить с другом, помириться с родными, увидеть летний дождь.
Очень часто на «горячую линию» звонят родственники. Рак создает полосу отчуждения. Каждая четвертая семья в нашей стране затронута онкологией. Отпуск по уходу за больным не может длиться бесконечно, и людям приходится увольняться. Жизнь в раковом поле затягивает в депрессивную воронку. Когда ситуация растягивается на годы, у многих элементарно кончаются силы. Они окружены частоколом официальных организаций, где нет ни одного человеческого голоса. И обычные вопросы психолога ставят в тупик, потому что эти люди выключили себя из нормальной жизни. Но если они сломаются, их больной погибнет. Он ведь больше никому не нужен, особенно если считается бесперспективным.
Первая заповедь
«Я очень люблю мужа и детей. И если я не сделаю «это», то через год-полтора умру сама, но умру в страшных муках и оставлю детей в нищете. Сейчас на мое лечение уходят все деньги, долги только лет через 5 отдать можно будет, но на новую химиотерапию и лечение нужно еще $100 000. Муж продает квартиру... Мы 10 лет платили кредит. Я все равно умру, еще нет лекарства от рака. Зачем мне оставлять семью в долговой яме? Только Бога боюсь».
Это сообщение появилось на одном из форумов в прошлом году. Не знаю, жива ли еще молодая женщина, отправившая SOS незнакомым людям. А в том, что это был именно крик о помощи, можно не сомневаться.
Протоиерей Андрей Близнюк, клирик московского храма Святителя Николая в Кузнецах, — куратор группы священников, дежурящих на «горячей линии». Несмотря на то что опыта разговора с больными у каждого батюшки предостаточно, потому что в храм в первую очередь идут люди за духовным исцелением, беседа с онкологическими пациентами имеет свои особенности.
— Мы научились лучше понимать больного на его стадии психологических переживаний, чтобы пройти с ним путь до принятия болезни и духовного усвоения. Каждая болезнь несет не только боль и страдания, но имеет еще и духовные свойства. Задача священника — помочь человеку воцерковиться, поучаствовать в таинствах: исповеди, причастии, что даст силы преодолеть страх болезни, страх смерти. А если он обречен и неизлечим, то подготовить его без паники встретить решающий момент своей жизни — вхождение в вечность. Смерть — не конец, а дверь в новую жизнь.
— Если тяжелая болезнь — расплата за грехи, то как быть с детьми? Они за что страдают?
— Приход болезни — это все-таки тайна судьбы. Но страдания посылаются не как наказание или кара, а как некая задача. Мы говорим, что в болезни есть опыт духовного роста. У ребенка тоже активная духовная жизнь. Через страдания он выходит на тот уровень, которого взрослым не достигнуть. У ребенка нет греховного опыта, ему не нужно воспринимать болезнь как искупление. Мы верим в то, что этим детям Господь готовит особенную судьбу, болезнь их приблизила к Богу, и вошли они в царствие небесное чистыми, как ангелы. В этом и есть духовный смысл болезни. Нельзя так понимать, что Он взял и наказал ребенка болезнью. Тогда мир был бы ужасен, а Бог невыносим.
Если бы этот ребеночек, который умер, дожил до 100 лет, он этих страданий не избежал бы или их больше было бы. Можно сказать, он экстерном прошел жизненный курс. Мне приходится посещать стариков, которые десятилетиями молятся о смерти, просят Бога избавить их от страданий. Но самые тяжелые переживания даже не у того, кто болеет. Порой человек готов отдать всего себя ради выздоровления близкого, и эти люди тоже нуждаются в помощи.
— Что самое главное в разговоре с человеком, готовым себя убить?
— Волшебных слов нет. Люди часто забывают, что помимо болезни тела есть еще болезнь души, нередко еще более сильная. Эта боль с суицидом не прекратится, потому что душа вечна. Поэтому нужно помочь душе не роковым способом, а средствами, которые предлагает церковь. Если боль связана с его грехами, неправильным выстраиванием отношений с близкими, самим собой, с Богом, задача священника помочь ему навести порядок. Тогда не захочется уходить из жизни, он будет терпеть боль, потому что увидит в ней духовный смысл. У нас был прихожанин Саша Стронин, который через болезнь вышел не только на новый духовный уровень восприятия жизни, он стал миссионером. Болезнь открыла ему возможность помогать другим людям. Немощный, в инвалидной коляске, он источал силу. Очень часто такие люди более чутки к страданию других.
— Люди звонят в отчаянии, дают выход негативным эмоциям, гневу, не считаясь с тем, что собеседник — священник...
— Даже сквернословят. Если бы здоровый человек позволил себе такое, я бы сразу прекратил этот разговор. Тут я не могу положить трубку, потому что я, может быть, поставлю точку в его жизни. Приходится терпеть.
— Отец Андрей, мы знаем, что самоубийство считается тягчайшим грехом. Но раковые больные испытывают такую адскую боль, которая может уничтожить человека как личность.
— Эта боль толкает больного к суициду. И осуждать этих людей мы не имеем права, потому что не знаем, что бы мы делали, если бы испытывали такие страдания. В каком-то смысле нельзя расценивать их поступок как чистый суицид. Когда человек кончает с собой из эгоизма, чтобы досадить близким — «вот вам всем хуже будет» — это одна ситуация, а здесь он не выдерживает, когда видит, что его болезнь превращается в страшное страдание семьи. Родные вынуждены продавать имущество, чтобы найти деньги на лечение, не спят ночами. Вся жизнь обваливается — и рядом никого нет. Это проблема, которую надо решать всем миром. Нельзя оставлять людей наедине с горем, а в нашей стране больные брошены. Сам акт самоубийства никогда в церкви не воспринимался формально. Есть еще вопросы духовные, которые нашему обществу предстоит осмыслить. Например, человек отказывается от лечения. Он самоубийца?
...По официальной статистике, 505 тысячам человек в России в год впервые диагностируют рак.
Выходит, примерно раз в минуту.
То есть пока вы читаете эти строки — один человек как минимум уже получил страшное известие.
