"Ольга, мое письмо вас удивит. Это отклик на одну вашу публикацию прошлого года. Год я думал — писать, не писать, а потом решил, что надо кому-то про это рассказать, потому что внутри уже не держится, лезет наружу. Ответа не жду, а вы найдете, что делать с моими писаниями, в корзину бросите, а может, кому покажете или так запомните.
Мне сорок три года. Родился в Москве, мать была учительницей начальных классов, а отец инженером-технологом. Семья у нас была хорошая, родители жили дружно, и мы с сестрой дружили, ни водки, ни грубостей дома у нас не было. После школы я выучился на повара. Учился с удовольствием, занимал места на конкурсах, один раз даже в Прагу поехал — наградили. Со временем я попал в ресторан, где мне начали платить хорошие деньги. Как я радовался тогда!
Помогал родителям, построил в деревне дом, купил машину. И через год сбил на трассе человека. Банальная история: я ехал в потоке машин в конце воскресенья с дачи. Человек, которого я сбил, был сильно пьян, он вырос, как говорится, из-под земли, сделать я ничего не мог. Может, все и обошлось бы, но денег на взятку у меня не было — мне в милиции намекнули, — а погибший работал в каком-то закрытом институте, и в суд посыпались коллективные письма. Был и общественный обвинитель.
Я получил восемь лет, которые провел в колонии общего режима от звонка до звонка. И вот вы мне объясните: зачем я сидел? Какая была цель? Убивать этого человека я не хотел, сам пьян не был, то есть перевоспитывать меня не было необходимости. Наказание за прерванную — не по моей вине — человеческую жизнь? Хорошо. Но почему в зоне? Почему для этой цели не подошло поселение? Ведь единственный результат, которого очень успешно добилось государство, — это то, что я превратился в тюремное существо.
Это существо, полностью сломленное условиями вольера, переполненного озлобленными и всегда готовыми к нападению человекообразными животными. В тюрьме и на зоне все другое: правила, законы, язык. Я вошел в тюрьму человеком, подавленным горем, а из зоны вышло существо, говорящее на непонятном языке и полностью изуродованное физически и морально. На зоне меня изнасиловали за то, что я имел глупость встать посреди дороги местному авторитету.
У меня почти нет зубов, зато есть язва желудка и туберкулез. Говорят, что при желании можно вернуться к нормальной жизни. Я не смог. Я живу по законам зоны, никому не верю, не реагирую на чужую боль, людей воспринимаю как движущиеся помехи. Я привык к тому, что окружающий мир заинтересован в моей смерти, так было много лет на зоне, а для меня моя теперешняя жизнь от зоны отличается только свободой передвижения. Как человек я ничто. Кому это было нужно? Астахов Николай Евгеньевич".
Несколько недель назад произошло ничем не примечательное событие. При думском Комитете по законодательству состоялся экспертный совет, на который были приглашены ведущие юристы страны. Предстояло решить вопрос: менять ли принципиально карательную политику пенитенциарных учреждений, то есть мест лишения свободы, или, наоборот, еще ужесточить?
Не поверите: с инициативой срочного и кардинального изменения карательной политики выступило Министерство юстиции. Минюст подготовил пакет законов, которые предусматривают изменения уголовно-процессуального, уголовного и уголовно-исполнительного законодательства, в конечном итоге меняющие уголовную политику в отношении людей, совершивших преступления небольшой или средней тяжести.
Разыгрался форменный скандал. Царских ключников (так называют Минюст) обвинили в заискивании перед общественным мнением. Преступность растет, а вы выступаете за послабления для преступников! Люди вас не поймут! Как выяснилось, Верховный суд категорически против принципиальных изменений, а у Генеральной прокуратуры отношение, так сказать, индифферентное, она ратует за микроскопические изменения, не поддерживая глобальных. Об МВД и ФСБ и говорить нечего. Сажать, сажать и еще раз сажать.
И никому не приходит в голову задать вопрос: почему растет преступность? Только ли потому, что для этого созданы все экономические предпосылки? В начале двадцатого века Россия считалась наиболее цивилизованным государством по части организации и исполнения наказаний. Сколько осужденных было в царской России? В десять раз меньше, чем у нас сегодня.
Причем в местах лишения свободы было все: и нормальная еда, и медицинская помощь, и библиотеки, и, разумеется, трудовые мастерские. То есть: мировое пенитенциарное сообщество признавало Россию передовым государством. Произошла революция. И первое время в тюрьмах и колониях все было по-прежнему.
Но в 1928 году было принято постановление ЦИК и Совнаркома об усилении карательной политики — появились первые лагеря. За ними — десять лет без права переписки, а потом и смертная казнь. Что такое сталинские лагеря, объяснять не надо. В 1947 году ввели санкцию 25 лет лишения свободы, в том числе "за колоски". В конце 50-х годов началась "оттепель" — за ней новое устрожение политики наказания: в 1956 году началось усиление борьбы с хулиганством, потом — с изнасилованиями, потом пришла очередь борьбы с хищениями.
И за все годы советской власти, приблизительно до 1987 года, все время речь шла только об одном: об усилении и ужесточении. И этот "фирменный знак" Советов, эту бессмысленную жестокость мы аккуратно и бережно перенесли в сегодняшний день. И новое российское законодательство, как ни парадоксально, оказалось намного жестче, чем советское. В нашей стране никогда не было наказания в виде 30 лет лишения свободы — сейчас есть. 20 лет лишения свободы в судах "дают" с олимпийским спокойствием.
И получилось, что жесткость карательной политики, вместо того, чтобы быть рычагом управления, как понимает его законодатель, превратилась в тормоз. И у людей сформировано соответствующее правосознание: с преступниками надо обращаться как можно более сурово. Уважения закона добиться не сумели, а жестокости добились. Что дальше?
Все с удовольствием повторяют уверенно произнесенное Жегловым выражение: вор должен сидеть в тюрьме. И ни у кого это не вызывает никаких возражений, тогда как во всем мире это далеко не обязательно. Вор и в цивилизованной стране будет "сидеть", будьте спокойны, но не за кражу ящика пива или бидона молока.
В Минюсте все знают историю женщины, которая за бидон молока сидит три года. А в Верховном суде не так давно изучали тяжкое преступление: кражу шнурков и тюбика зубной пасты. Это не анекдот. Вот бы задать Жеглову вопрос: как понимать, что перед распадом СССР во всей стране было столько же осужденных, сколько их сегодня в одной России?
Сегодня у нас в следственных изоляторах, тюрьмах и колониях находится один миллион тридцать пять тысяч человек. Мы, наконец, заняли первое место в мире по числу лиц, содержащихся в этих учреждениях на 100 тысяч населения. И другая цифра: в нашей стране каждый четвертый взрослый мужчина поражен клеймом судимости.
Что же за общество мы строим? Одна половина населения сидит, а другая колючую проволоку натягивает, трудится над возведением забора? Получается, что государство, вместо того, чтобы решать социально-экономические проблемы (для решения которых оно и создано нашими мудрыми предками), берет в одну руку топор, а в другую — плеть, и начинает бить, полагая, что так все проблемы решатся уж наверняка. А они не решаются, а только умножаются. Что же делать?
Почему-то этот вопрос сегодня, кроме осужденных, разумеется, больше всего заботит царских ключников, Министерство юстиции, в ведение которого передали все места лишения свободы. Я не идеализирую Минюст, просто ситуация приняла такой оборот, когда откладывать решение этой проблемы просто невозможно.
В советский период тюрем не строили: тюрьмы, вместе с преступностью, согласно программе КПСС, должны были вот-вот исчезнуть. Таким образом, за редчайшими исключениями, все нынешние тюрьмы — тюрьмы старые. Причем треть этих "памятников старины" пришла в полную негодность. Начальство белеет от бешенства, когда совершаются побеги, стены разгребают ложками и т.п. — а как вы хотели? Ведь все тюремное хозяйство России дышит на ладан, сколько бы ни укрепляли всю эту рухлядь. Но и это еще не все.
Мало того что тюрьмы пришли в полную негодность — их мало. А именно: в следственных изоляторах приходится менее квадратного метра площади на человека. А есть и такие, где меньше полуметра. Представили? Чудовищная скученность, естественно, вызывает массовый туберкулез. Каждый десятый болен туберкулезом в открытой форме. Специальные исправительные учреждения для таких больных есть, но их не хватает, а отделять больных от здоровых некуда.
Раньше правозащитники обвиняли администрации тюрем в том, что неугодных заключенных специально бросали в камеры к больным. Сейчас больных просто некуда деть. Появилась и "новинка": лекарственно устойчивый туберкулез. Методики разработаны, но на Западе, и они очень дорогие.
Российским тюрьмам, как могут, помогают "Врачи без границ", помогают и тюрьмы-побратимы, у нас стали применять новейшее лечение против новейшего туберкулеза, и результаты хорошие. Но цена! Лечение одного такого больного стоит 5 тысяч долларов. Кстати, раньше туберкулез считался тюремной болезнью, а сейчас почти половина "тубиков" приходит в тюрьмы с воли. Инспектора Совета Европы дали заключение: следственные изоляторы россии являются местом пыток. Возразить нечего.
Но с каждым днем изоляторы и колонии неуклонно пополняются вновь прибывшими. Только за девять месяцев этого года прирост составил 21 тысячу человек. К концу года "новеньких" будет уже около 30 тысяч. Сколько же миллиметров площади будет приходиться на каждого? А решения у этой задачи всего-навсего два. Первое: строить новые тюрьмы. Второе: кардинально изменить государственную карательную политику.
Тюрьмы строить, конечно, можно. Это привычное решение. Но строительство одной колонии на тысячу человек стоит столько же, сколько возведение провинциального университета. Накладно. Да к тому же не до университетов: уже в этом году, несмотря на неиссякаемый оптимизм МВД, произошел обвальный рост преступности, а тенденции на ближайшие два-три года исключительно неблагоприятные. То есть похоже на то, что, если выбирать первый вариант, придется прекратить строительство жилых домов и строить одни только тюрьмы и колонии.
Понятно, что системе исправительных учреждений такое решение просто не по карману. Между прочим, с аналогичной проблемой сейчас столкнулись и прагматичные американцы, которые любят считать деньги. В 70-е годы, при президенте Форде, за десять лет построили 700 тюрем, потратив на это более 800 миллиардов долларов. И все было в порядке. Но прошло время, и американские тюрьмы снова переполнены.
На встрече с российскими коллегами американцы сказали, что сейчас они тоже решают, что делать. Деньги на строительство у них есть, однако вопрос решается принципиально: побольше строить или поменьше сажать? А нам-то как быть? У нас нет ни денег, ни принципов.
Похоже, наступил момент, когда законодатель вынужден будет согласиться с тем, что принципы иметь гораздо выгодней, чем просто деньги. Наступил момент, когда нужно идти в тюрьму и смотреть, а кто все-таки "сидит" и не сидит, а стоит на полуметре жилой площади? Всех ли нужно "сажать"?
Начнем с "неосторожных" преступников. По действующему закону, если ты только ранил человека, пойдешь в колонию-поселение. Но если человек погиб — придется отбывать наказание в колонии общего режима. Срок — до десяти лет лишения свободы. Но вина-то неосторожная. Зачем человека сажать?
Если есть желание поспорить, можно оставить в колониях злостных пьяниц за рулем, но большая-то часть "неосторожных" что делает в тюрьме? Почему не отправить этих людей в колонию-поселение? При советской власти в таких колониях работали, и работали очень хорошо. Но в начале 90-х годов этот институт наказания отменили. Идем дальше.
Всем ли ворам место в тюрьме? Может, есть такая категория охотников до чужого добра, которым "хватило" бы конфискации имущества? Он наворовал — у него все ворованное конфисковали, плюс хороший штраф. Опять наворовал — опять конфисковали... Нет, кричат законодатели, ни в коем случае: мы строим новое общество, и этот вид наказания подрывает класс собственника!
По этой логике выходит, что в нашей стране собственник — почти всегда вор. И если у всех воров отобрать то, что они наворовали, то собственников не останется. А если поискать? Экономисты утверждают, что этот класс уже сформирован и составляет 23 процента. Теперь надо его воспитывать. Нет, надрываются законодатели, воспитывать не надо, надо сажать. Следуем дальше.
В действующем УПК и в проекте нового сохраняются нормы, которые позволяют арестовать человека практически за ЛЮБОЕ правонарушение. 96-я статья действующего УПК гласит: если правонарушение предусматривает наказание свыше одного года, человека можно заключать под стражу. А во второй части разъясняется: брать под стражу можно и в том случае, если подозреваемый просто кажется вам ненадежным. Понимаете? Наши органы внутренних дел просто привыкли работать с человеком в наручниках. Это удобно!
И вот что получается: ежегодно из следственных изоляторов освобождают приблизительно 125 тысяч человек. Или в связи с изменением меры пресечения (до суда), или в связи с прекращением уголовного дела. Зачем же было брать их под стражу? А ведь это — каждый четвертый вСИЗО. Считаете? И, наконец, может быть, самое главное.
Во времена советской власти срок содержания под стражей составлял в основном 2, 3 и 6 месяцев (последнее только с санкции Генерального прокурора). И был предусмотрен крайний случай: 9 месяцев содержания под стражей — но на это требовалось решение Президиума Верховного Совета Союза. В настоящее время полтора года под стражей до суда — это обычное дело.А суд вообще ничем не ограничен. При рассмотрении дела в суде человек может находиться в тюрьме сколько угодно.
В российских тюрьмах сегодня свыше тысячи человек ждут приговора 5-7 лет. Меньше 3 лет уже никто и не считает, пустяки. Российский суд стал властелином жизней, причиной мучений тысяч людей, вина которых еще не доказана. Несколько лет назад я встретила женщину, которая была судьей, но жизнь сложилась так, что она попала в тюрьму. Освободилась.
И вот крик ее души: судей нужно "сажать" хотя бы на неделю, чтобы это было испытание вроде экзамена. И чтобы в камере никто не знал, что это — будущий судья. Тогда и только тогда судья поймет, какая власть сосредоточена в его руках, и, может быть, увидит все в новом свете. Но это так, мимолетное воспоминание.
Пакет законов, внесенный в Государственную Думу Советом Федерации, осмеян учеными-теоретиками, которые о тюрьмах знают только из художественной литературы. Они убеждены в том, что изменение карательной политики — это неправильно. Надо строить тюрьмы и сажать, сажать, сажать...
В 127-й камере "Матросской Тишины" сидит молодой человек. Около четырех лет он ждет суда. В результате пребывания в тюрьме у него осталось семь зубов. Есть он может, только заложив оголенные десны ватой или туалетной бумагой. Полгода он добивался согласия тюремного стоматолога на лечение оставшихся зубов. Врач обещала помочь. Наконец он попал на прием, и врач сказала: "Я лечу зубы только осужденным, а ты подозреваемый. Подозреваемым я зубы только удаляю..."
