Ну раз Коган, то непременно скрипач или на худой конец виолончелист. Такая фамилия как-то созвучна именно чему-то серьезному и возвышенному. Наверное, поэтому, когда Александр в ранней юности делал только первые шаги в музицировании и были они для него больше забавой, а не делом всей жизни, Алла Пугачева придумала вместе с ним странный псевдоним Кристиан Ако. Тогда модны были всякие такие псевдоизысканные штучки. Но об этом чуть позже…
А в Юрмале, когда Коган вышел на сцену и заговорил на чистом русском, все очень удивились, а когда запел на чистом американском, удивились еще больше: «Да кто он такой в конце концов?». Г-н Иглесиас из угла сцены с пытливым взором неравнодушного наставника наблюдал за выступлением молодого «друга и талантливого парня» и первым, опережая на доли секунды зал, начинал аплодировать по завершении каждой песни. Был, в общем, полностью погружен в процесс. Зал заводить, впрочем, особой надобности не было, и хотя выйти к нашей публике на сцену в статусе «неведомой зверушки» — дело опасное, г-ну Когану после его короткого сета хлопали искренне. Бархатный уверенный голос, сдержанная, почти академическая манера поведения, под стать великому визави, но при этом адекватность своим молодым годам (артисту 34 года) и contemporary look — вид современного денди, когда он пел и американскую эстрадную классику и свои шлягеры на русском. Потом богоподобный Иглесиас вернулся к своим обязанностям почетного гостя фестиваля, а интрига осталась: кто же такой этот «талантливый друг» великого маэстро? За суетой фестиваля загадка подвисла в воздухе.
Прошел год. За это время на радио и телеканалах зазвучали песни артиста. Клип «Кто придумал мир?» настолько раскрутился в эфире, что на Александра «свалился» полноценный «Золотой граммофон» за 2013 г., и он был номинирован на музыкальную премию RU.TV в дебютной категории «Реальный приход». Многие полагали, что именно он и заберет призовой самовар. Его обошла «ВИА Гра» с «Перемирием», но, по признанию артиста, «это тот случай, когда уступить пальму первенства было не жалко». «Темная лошадка» музыкального сезона уверен, что главным призом в жизни стало сотрудничество с грандом мировой эстрады Хулио Иглесиасом.
С другой стороны, когда на руках уже позвякивают престижные музнаграды за премьерный хит, следующий лирический боевик от хитмейкера Виктора Дробыша «Кто кого бросил?» «увековечен» на видео знаменитым киевским клипмейкером Аланом Бадоевым, а еще один дробышевский вирш «Я жду звонка» готовится превратить в захватывающий мини-фильм культовый режиссер Гоша Тоидзе, можно сказать, что «реальный приход» состоялся, даже не ссылаясь на великого Хулио. Между «баловством» Кристиана Ако под присмотром Аллы Пугачевой и сегодняшним «приходом», где ожерельем нанизаны не имена, а глыбы (Иглесиас, Дробыш, Михайлов и т.д.), у Когана был почти десятилетний период самообучения и самосовершенствования, когда в учителях, наставниках и партнерах у него оказались профессионалы мегауровня и супермасштаба: от великого русского американца Уолтера Афанасьева, двукратного обладателя премии Grammy, до продюсеров Кары Диогварди, Рэнди Джексона или Ли Хоррокса, сотрудничающих с Кристиной Агилерой, Бритни Спирс или Леди Гагой. С ними Александр занимался композицией и сочинением песен, а после удивленного вопроса «и где же все это?» объясняет, что в России всегда путаются с понятием «музыкальный продюсер», задача которого не раскрутка артиста (чем занимаются издатели и лейблы), а создание музыкального продукта, а с этим, мол, «все в порядке».
Создавая с такими профи «музыкальный продукт», сочиняя совместно песни, музыкант и певец уверен, что «набил руку и набрался опыта», который теперь намерен использовать в творческой карьере. Его жизнь, к счастью для него, сложилась так, что, живя в силу семейных обстоятельств на две большие страны (Россию и Америку), он сумел использовать эти возможности для осуществления своей мечты о профессиональной музыке и сцене.
Шлягер «Кто кого бросил?» уже уверенно вошел в топы текущих хит-парадов, артист в качестве «открытия года» приглашен на «Славянский базар», а «Новая волна» ждет его уже как дорогого гостя с распростертыми объятиями. Однако в «тайне с Иглесиасом», которая так разбередила в прошлом году фестивальную публику, по-прежнему остаются любопытные вопросы, ответы на которые «ЗД» попыталась найти сегодня в интервью с Александром Коганом.
Проклятие мягких кресел
— Саша, не мелковато ли уже для тебя, выступающего на одной сцене с Хулио Иглесиасом по всему миру, было оказаться номинантом российской музыкальной телепремии, например?
— Правильное слово на английском — challenge, вызов. Для меня это жизненный вызов — самому себе что-то доказать. В личностном и творческом пространстве всегда есть место или цель, которые хочется преодолеть, достичь. Для меня каждое такое событие — определенное «преодоление»: выступать ли на одной сцене с Иглесиасом, петь ли в Кремле, или участвовать в гостевой программе на фестивале «Новая волна» в Юрмале. Я, конечно, улыбался, когда читал о себе как о «темной лошадке» — во мне ничего темного нету. Несмотря на все разъезды по миру с Иглесиасом, я даже и не думал забывать о «делах домашних». Для меня важно выступать именно в России на концертах и с концертами. Поэтому не меньшим событием для меня, чем любое достижение где-то в мире, был и премьерный клип «Кто придумал мир» и номинация. Я же стремился к такому результату, к отклику со стороны слушателей, потому что в этом смысл творчества — делиться своей музыкой и рассчитывать на понимание.
— Когда Иглесиас представляет тебя на своих концертах в разных странах как творческого визави и просто друга, какая реакция у публики? Тоже называют «темной лошадкой»?
— В любом случае не темной! Все видят: парень не выглядит как испанец, как американец, а выглядит русским. Нет ничего темного! (Смеется.) А потом они видят, что парень любит петь и доказывает это своим творчеством. Там, кстати, даже нет такого понятия — «темная лошадка». Авторитет мэтра — я имею в виду Иглесиаса — имеет, конечно, громадное значение. О таком можно мечтать, и эта мечта в моем случае стала реальностью. Но никакая рекомендация не заставит публику тебе аплодировать и делать комплименты, если ты не сумеешь доказать свою состоятельность как артист и певец, тем более на фоне такого гранда мировой эстрады.
— Это ты так изящно сам себя похвалил, понятно! В прошлом году, когда Хулио представил тебя на «Новой волне», публика, не очень знакомая с хроникой его мировых гастролей, гадала: в чем интрига? Подозревали, что Игорь Крутой «подсунул» мэтру своего протеже…
— На самом деле я благодарен Игорю за то, что он дал мне такую возможность. Но у нас любят все превращать в некую «интригу» — философия желтой прессы проникла уже и в обыденное сознание. На самом деле речь вообще не идет о каких-то обязательствах кому-то, а есть просто хорошие отношения и хорошо знакомое любому музыканту такое понятие, как творческий кураж. Все увлечены делом, идеей, музыкой. У нас и с Иглесиасом так началось…
— А как, кстати? В мире немало артистов и звезд, которые не отказались бы постоять на одной сцене с таким мэтром, но выбор пал на тебя — совсем не звезду мирового масштаба, по крайней мере пока…
— Ключевое слово «пока»! Я к этому стремлюсь — стать звездой международного уровня. И, кстати, без поддержки моей страны, ее зрителей и поклонников музыки достичь этого будет труднее. А с Иглесиасом все очень неожиданно вышло, как и многое в жизни творческих людей. В Нью-Йорке мы выступали на одном концерте, на празднике у наших общих друзей, которые любят, как поет Иглесиас и как пою я, и мы оказались в одном лайн-апе. До меня репетировала Натали Коул, потом на саундчек вышел я, не подозревая, что за кулисами находится Хулио. В тот вечер я пел одну из моих самых любимых песен — Smile Чарли Чаплина. Оказалось, что и он эту песню очень любит. После репетиции Иглесиас пригласил меня к себе в гримерную. Говорит: я знаю, что ты из России, откуда у тебя такой интерес к этим песням? Я ответил: мне эти песни нравятся, я рос на них. Так завязался разговор, а потом и дружба. Он человек с огромным опытом, поэтому, пользуясь, так сказать, нашей дружбой, я позволял себе обращаться к нему за разными советами. Он ими щедро делился, а спустя какое-то время предложил представить меня публике на одном из своих концертов. Я был, честно сказать, обескуражен этим предложением. Не то чтобы колебался, но, конечно, волновался — неожиданный полет на какую-то фантастическую музыкальную планету. Но в итоге все прошло здорово. Хулио представил меня, я спел, публика реагировала очень доброжелательно, я был счастлив, мэтр доволен. И, не откладывая дела в долгий ящик, он решил мне устроить еще один «удар судьбы» — предложил и дальше, если я сочту для себя это возможным и интересным, быть в составе его гастролей. Вот уже два года мое выступление является составной частью всех больших концертов Иглесиаса. Судьба в этом смысле меня действительно поцеловала. Хотя я думаю, что у музыки нет какого-то определенного возраста, а с другой стороны, я всегда люблю слушать мудрых людей, их советы — это уроки жизни, творчества, которые помогают быстро расти.
— Это понятно. А у Хулио-то в чем интерес?
— Это уже его надо спросить. Мне кажется, у нас с ним есть правильный энергетический и человеческий взаимообмен. Он мне часто говорит, что видит во мне отголоски того, что и как он делал в моем возрасте.
— И вот ты ездишь теперь по миру с испанским эстрадным грандом… Насколько это похоже на реалии нашей эстрады, в которой ты теперь так настойчиво прорываешься в топы?
— Ничего не похоже! Там люди, даже не зная меня, сразу начинают, когда я выхожу на сцену, со мной и петь, и аплодировать, не отпускают со сцены, что мне очень приятно. Там с публикой всегда и в любой стране очень легкий и позитивный контакт. Наша публика в силу определенного темперамента более сдержанная в проявлении своих эмоций. Многие иностранные артисты, кстати, тоже обращают на это внимание, даже спрашивали у меня: «Александр, мы что-то делали не так?». Я их успокаиваю: все в порядке, вы работали здорово, просто, когда в зале мягкие кресла, зрители у нас часто ленятся пускаться в пляс или подпевать. В общем, особенности национальной эстрады. У нас грани, скажем, между традиционными музыкальными жанрами и каким-нибудь прогрессив-роком, где все в угаре «колбасятся и плющатся», действительно более резкие. Эти условности надо понимать и принимать. Выходить на сцену там и здесь — совершенно два разных мира, которые на самом деле мне очень хочется соединить. Надеюсь, это получится.
Электрошок от Преснякова или следы Пугачевой?
— Подмывает провести какую-нибудь параллель с Николаем Басковым…
— ???!!! (Выразительный взгляд на собеседника.)
— Нет, исключительно в благопристойном смысле! У него Монтсеррат Кабалье — творческая мама. У тебя, стало быть, Хулио Иглесиас — творческий папа и тоже, кстати, испанец. Масса поводов пародистам для какой-нибудь язвительной мизансцены…
— Параллели, конечно, провести можно, и не только пародистам. Николай — филигранный певец и замечательный артист, а их тандем с Кабалье действительно феноменальный. Но я бы лучше употребил не «родительский» термин — мама, папа… Скорее учитель, наставник. Уроки мастерства, которые могут дать люди масштаба Иглесиаса или Кабалье, бесценны. Они учат правильному пониманию не только неких технических тонкостей, правильной постановке голоса или правильному звукоизвлечению, а страсти в музыке, смыслу музыки. Хулио мне часто говорит: не забывай, почему именно с этой музыкой ты выходишь к зрителю, что хочешь этим сказать. Он рассказывает очень много историй из своей жизни, мораль и выводы которых сами по себе уже прекрасные учебники жизни и секретов мастерства. Часто вспоминает Фрэнка Синатру, который в свою очередь тоже делился с ним наставлениями, когда Иглесиас сам был начинающим исполнителем. Получается такая преемственность поколений и диалектика.
— А его сыновья не ревнуют, что у папы такой творческий друг, а они даже на гастроли с ним не ездят?
— Нет, конечно! (Смеется.) У них все в порядке с собственными гастролями — и у Хулио-младшего и тем более у Энрике. У Иглесиаса вообще много детей, я знаю пятерых, но это, кажется, не все. Они живут своей жизнью, мы с ними дружим, встречаемся. А потом, как мне кажется, у них в семье происходило то же самое, что и со мной — делать, что называется, свою жизнь с самой ранней молодости и не быть тенью родителей. Это нормально. Так что они без претензий к папе. (Смеется.)
— Иглесиасу ты рассказывал, что рос на песнях Чаплина, а мне говорил, что вырос на песнях Преснякова-младшего. Он, конечно, обрадуется, узнав, что кто-то уже вырос на его песнях, но где правда?
— Это было больше образное выражение. (Опять смеется.) Да, я рос и на Чаплине и на Преснякове, и всё — правда. Диапазон, который я слушал в детстве, — от Фрэнка Синатры до «Нирваны» и все, что между ними. Когда я был в раннем отрочестве, а моя сестра работала в журнале «Крестьянка», Преснякова слушали все, и звучал он везде. Я помню, у нас даже пластинка его была… И правильнее сказать, что я не вырос на его песнях, а что его песни вдохновили меня на робкие тогда еще попытки собственного творчества. Был поиск. Было хобби. И песни Преснякова на самом деле помогли мне с этим поиском. Я начал анализировать, что же мне в них нравится — мелодии, гармонии, манера исполнения, очень прогрессивная по тем временам. «Зурбаган», «Странник». Мы с сестрой тогда оказались на концерте в «Олимпийском» за кулисами, и я стал свидетелем Володиного саундчека. Синтезаторы, которые ему подарил сам Принс, барабаны, все эти примочки, звуки… Для меня тогда это было как электрический разряд — краешком глаза посмотреть на этот волшебный процесс рождения живого звука, музыки.
— А ты ему говорил об этом?
— Мы пока не знакомы, и потом я не совсем уверен, что это нужно говорить.
— Удивительно, что вы не знакомы, учитывая, что на заре карьеры тебя, кажется, поддерживала его бывшая теща?
— Когда я стал работать с Аллой Борисовной, она сказала, что, наверное, у тебя это будет баловство, поэтому давай не будем светить твое имя, а придумаем псевдоним и под этим псевдонимом попробуем. Так появился проект Кристиан Ако, который просуществовал год. Но это время научило меня серьезности в отношении к самому себе. Первый раз я столкнулся со звукорежиссером, который поставил меня перед микрофоном и сказал: «Спой мне любимую песню». На что Алла Борисовна сказала: «У нас нет любимых песен, мы сейчас будем их сочинять». После этого начался поиск. Она в то время работала с Анатолием Лопатиным, очень талантливым саундпродюсером, который в итоге и сочинил одну из песен, и я ее спел.
Отпечаток во времени
— Она и сейчас с ним работает. А почему Алла решила тогда, что это баловство?
— Она мэтр, у нее опыт, она видит многое насквозь. В итоге она оказалась права. Тогда это действительно было больше баловством, в том смысле что ни опыта, ни знаний, как я понимаю сейчас, было недостаточно для серьезной карьеры. Но оставалась страсть к творчеству, к музыке. Надо было расти, образовываться, практиковать. Обучению и самообучению я посвятил много времени.
— Теперь доволен?
— Я редко бываю доволен своим результатом. Всегда есть стремление что-то исправить и сделать лучше.
— Это важно. Обычно эволюция заканчивается тогда, когда наступает полное удовлетворение собой… В «экспортном варианте» ты работаешь на орбите такой звезды, как Хулио Иглесиас. Для «внутреннего пользования» сотрудничаешь с Виктором Дробышем, Стасом Михайловым. Круто, конечно, и не хочу принижать талантов и достоинств данных персонажей, но какие-то это параллельные миры — Иглесиас, Чаплин, Синатра и Дробыш. Разве не так?
— Я не понимаю, когда в музыкальном мире идут какие-то войны, противопоставляют одно другому или одних другим. Музыка должна объединять. Я уже говорил, что вырос на самой разной музыке, и для меня нет в ней жанров благородных или низменных. Есть произведения талантливые, интересные или, наоборот, примитивные и невыразительные. В любом жанре и направлении. Иглесиас — уникальная величина, с которым, наверное, нет смысла вообще что-либо или кого-либо сравнивать, судьба подарила мне возможность сотрудничать и работать с ним. Но это совершенно не отменяет моего права сотрудничать и работать с другими талантливыми и креативными людьми, которыми с полным правом я могу назвать и Дробыша, и Михайлова. У нас своя публика, свои предпочтения и свои правила игры. Я одно с другим предпочитаю не столько сравнивать, сколько принимать как данность. Главное — понимать, насколько это ответственно, когда ты подходишь к микрофону и записываешь свой голос, — это, как отпечаток, который ты оставляешь во времени, и всегда надо задумываться, а что ты хочешь оставить за собой.
— А ты отважишься, при всем твоем профессиональном чистоплюйстве, вынести, скажем, на суд публики на одном из концертов с Иглесиасом где-то в сугубом зарубежье что-либо из сочинений Дробыша?
— Конечно. И я это уже делал неоднократно. Есть хорошие и красивые мелодии, а главный вопрос заключается не столько в качестве музыки, сколько в качестве аранжировки. И над этим как раз я очень тщательно всегда работаю. Алла Борисовна в свое время познакомила меня с Уолтером Афанасьевым. С этим легендарным человеком и музыкантом я проработал потом в Лос-Анджелесе два с половиной года. Он очень многому меня научил, в том числе как определять звуки, что такое аранжировка. Аранжировка в американском понятии очень отличается от того, что под этим понимают здесь. Те, кто у нас, например, называются аранжировщиками, в Америке считаются продюсерами, а Уолтер может потратить целую неделю на поиски правильного звука барабанной бочки и найдет его в конечном итоге. У нас тщательности и щепетильности в таких деталях гораздо меньше, больше идут по пути простой имитации. Но с каждым годом в России появляется все больше проектов, которые соответствуют самым требовательным международным стандартам. Это очень радует.
— Ты имеешь в виду t.A.T.u, Serebro, Tesla Boy или еще кого-то?
— Их тоже. Не стоит забывать, что к русской музыке, и не только к классической, за границей всегда был стабильный интерес. Та же «Натали» Иглесиаса — это русская песня. И там на концертах, где аудитория совсем не эмигрантская, я вижу, как публика с большим интересом принимает и современные русские песни, не только классические романсы, вроде «Очи черные» или «Дорогой длинною»... Когда своим коллегам или друзьям на Западе я ставлю записи, например Аллы Пугачевой, они не то что впадают в ступор, но искренне удивляются и говорят, что такие мелодии и такой голос — это музыка настоящего мирового уровня и очень удивляются, что это не известно на Западе. Объясняю им, что, к сожалению, времена тогда были такие, что эстрадный артист в СССР не мог позволить себе зарубежную карьеру. К счастью, сейчас времена другие, мир глобален, и возможности для талантливой музыки, где бы она ни рождалась, практически безграничны. Я вижу, как идет этот процесс взаимовлияния, и нахожу в этом движении очень позитивные перспективы.
— Остается надеяться, что эти «позитивные перспективы» станут реальностью.
