Далекая близкая Римма Федоровна, у нас на дворе другая теперь эпоха, но вы попали в анналы и той, и этой; той — как поэт и гражданин, этой — как поэт и добрый человек. Жуткое «никогда больше» пляшет сейчас в сознании тех, для кого Римма еще живая, кто ее знал, был знаком с ней, бывал с ней в Переделкине на съездах молодых писателей, пил чай с ней на кухне в квартире на втором этаже...
Александр Коровкин, драматург, руководитель драматургического семинара в рамках съездов молодых писателей в Переделкине:
— Она была необыкновенный человек, как с другой галактики. Ты туда с чем-то обращаешься — и всегда есть ответная реакция. Помогала, хлопотала за всех в Союзе писателей Москвы. Помню, как я добивался квартиры, принес все справки известному чиновнику. Он мне сказал: «Вам что, 17 лет? Знаете, где такие вопросы решаются? В бане!» Иду, грустный, в союз, рассказываю все Римме. Она говорит: «Ну, что делать, скажи ему, что я готова с ним в баню пойти. Он вроде мужик ничего...» Она была смешливая, юморная! И женщина до мозга костей, до корешка волос, любила мужиков, знала про них все.
И всегда, кажется, была влюблена. В
«Почему-то у нас сложилась традиция, что если любишь, обязательно надо жениться или выходить замуж. Как можно крепче скрепить чувства всякими формальностями, которые часто убивают любовь. В моем понимании любовь — это когда я вижу красивого человека, восхищаюсь им, я счастлива, он меня окрыляет. Но я не хочу приобрести его в собственность».
«За стихами стоят мои довольно-таки серьезные переживания: „Отчего, ну отчего ты сердце губишь? Стала странная душа твоя слепой. Я хорошая, а ты меня не любишь. Я люблю тебя, а ты такой плохой“. За это ведь заплачено кровью. Потому что влюбляешься иногда в какого-нибудь идиота. Вообще, видимо, по сути своей я женщина-мать. Я всегда выбирала себе мужиков — самых таких поганеньких. Мне их было жалко. А еще мне нравились красивые дубины».
«Жизнь меня лупила и била, как хотела. Я же некрасивая женщина. Я такая звезда, которая всегда хотела взлететь на пьедестал, для нее не предназначенный...»
«Я всегда понимала, что я не тяну. Всегда понимала, что я хуже тех-то и тех-то. У меня всегда были кумиры. Но я заметила: если ты терпишь поражение, как бы ни было тяжело, скажи себе об этом. Истерзай себя, рань себя, сделай себе больно — вот единственный путь перешагнуть свой промах. Я очень высоко ставила Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину, Юнну Мориц. Но годы шли, и постепенно я осознала: чего я, как бедная родственница, как горняшка, кручусь у стола бар, господ. Пускай они живут сами по себе. Не знаю, какое место я занимаю в современной поэзии, у меня нет ни званий, ни наград, но иногда я понимаю, что у меня есть свой читатель. Он сохранился».
Повезло тем, кто успел зацепить четыре года назад маленькую красную книжечку. «Пора...», тираж всего тысяча экземпляров. Последняя книга последних стихов Риммы Казаковой, она была подготовлена за несколько месяцев до ее поездки в санаторий Перхушково, где у нее оторвался тромб — и ее не стало. В этой книге вся она как есть — великий поэт в своей великой простоте, который пишет так, что, как говорит ее подруга, поэт, драматург Елена Исаева, «поймет любая баба». «Если не спросят, я промолчу, горло глотком тишины промочу...» — это великое в простоте. «Размышляя о тебе, отдала метельной ночи сердца маленький комочек, отогревшийся в тепле» — это простое в великом.
В целом последние годы Риммы Федоровны — горькие годы, посвященные работе над тем, что пора полюбить не страну, не родину, не народ, не другого, не другую, не других — а себя. Но, как мы услышим от любого, кому сегодня 80 лет, — «нас этому не учили». Вот и Римма Федоровна учится — с обидой и болью.
...Надоел этот путь,
этот ветер наждачный,
эта жажда, бесплотная, как во сне.
Но живет человечество, не нуждаясь, —
беспробудно, наотмашь! —
не нуждаясь во мне.
Ну и я не вздохну о нем больше ни разу...
Ни человечество, ни государство, от которого Казакова, едва возглавив Союз писателей Москвы, просила, стучалась, долбилась во все двери в поисках поддержки для подопечных писателей, как ей казалось, не отозвалось. «И пускай оно не отвечает, нас не замечает, не венчает... Но сама любовь — и есть ответ». Мог бы стать гимном России ее стих, написанный на музыку Глинки? Мог. Но не стал. Новая эпоха принесла новых людей — чужих, другой крови.
Молодая гладкая кобылка
к нам из фитнес-клуба прибрела
и вещала ласково и пылко
про свои победные дела.
Рада я ее победам тоже,
и раздрая между нами нет...
Только мы — по гривам и по коже —
из конюшен разных
и планет!
Новая эпоха принесла новые отношения — особенно новое отношение к деньгам. «И ни шага, ни полшага я не сделаю туда...» Ощущение проигранной жизни горчит на страницах. Но — если б можно было утешить! Мятущееся, острое, не дающее покоя, сейчас слышно, есть и будут такие, о которых она писала:
Кто-то мне написал:
«Вот прочел... и — как током!
Как смогли вы узнать?
Про меня этот стих...»
«Про меня» — это самое верное из дефиниций, определяющих место Казаковой в русской литературе. И это — знаменитое — тоже.
Постарею, побелею,
как земля зимой.
Я тобой переболею,
ненаглядный мой.
Остается сказать ее же словами наше «Запоздалое заклинание» — так называется ее стихотворение, посвященное Высоцкому.
Какие песни ни пропеты,
лишь ими дни не исчисляй.
Не исчезай с лица планеты,
прошу тебя, не исчезай!
