Кирилл мучился мыслью, как с этим наследием познакомить всех, в ком сохранился или пробудился интерес к драматургу. И однажды сыну в волнении показалось, будто он слышит голос отца. Путеводная нить повела за собой, но избрала дорогу не хронологии, а импульса, естественного интереса: что думал отец о себе? Сына влекло к внутреннему состоянию его духа. И читатель ждет с нетерпением: вот сейчас в книге «Разговоры с отцом» откроется душа! Поразительны строки Алексея Николаевича о муках творчества! «Ах, будь проклята моя творческая рахитичность, моя немота и косноязычие!»
И несколько декабрьских дней спустя совсем иное настроение отца: «Закончил «Наследство». Конец писал легко и с радостью. Очень свободно чувствовал себя, и то, что писал, нравилось». А вскоре вновь корил себя за «лень и беспечность». Сомнения в себе — признак требовательности, жажда превзойти себя.
Кирилл знал желание отца писать прозу. Ему были милы и дороги рассказы отца, и он включил их в свою книгу и мучился мыслью: почему же все-таки прозаических вещей у отца мало? В записях сын наткнулся на трезвое признание отца: «Деньги нужны, чтобы прозу писать». Как будто драматург заглянул в наши 2000-е. Ныне, если не обзавелся спонсором, издавай за свои деньги. Выпустят крошечным тиражом в 500 экземпляров. А что с ними делать? Раздавать знакомым?
Алексей Николаевич писал киносценарии. Это ведь тоже особый вид прозы. В оценках фильмов был строг и категоричен. В 64-м у него много записей блиц-впечатлений от западных фильмов, особенно итальянских и французских. «Журналист из Рима» Дино Ризи с Альберто Сорди в главной роли удостоился одной строки: «Вторично смотрю эту обнадеживающую штуку». Гадай, что бы это значило. Или вот еще одно восклицание: «…смотрел превосходный фильм «Когда уходит жена». Царственная Маргит Бара, у дверей которой стоило бы застрелиться». Убийственный итог. А по истечении десятилетий поди расшифруй его. Но какие-то импульсы решительного характера в нем просвечивают.
Кирилл не стремится к эмоциональному комментарию отцовских оценок. Профессиональному кинозрителю по душе пришлись «великие Тото и Фернандель»: «Хохотал до упаду». А в Лондоне его покорил «Этот сумасшедший, сумасшедший мир» Стенли Крамера. Алексей Николаевич был готов смотреть его «хоть каждый день».
А вот «Фантомас» ему решительно не понравился: «И это плохо. Детектив должен быть правдив, хорошо заземлен». И готова оценочная точка: «Что можно ждать от пародии». Вопросительного знака в конце фразы нет. Значит, эта оценка как оплеуха.
Досталось и нашему Чухраю за фильм «Жили-были старик со старухой»: «Не кинематографично, театрально, без крупных планов, без игры вещей — какой-то дореволюционный Ханжонков». Оценка категоричная, почти небрежная: «Слабая режиссура Чухрая при отличном сценарии». Кирилл назвал эти кинооценки отца «вдумчивыми и проницательными», не разъясняя, в чем проявилась эта проницательность.
Кирилл — сын Алексея Николаевича во втором браке. И с особым чувством он прочитывает в дневнике отца записи о его первой жене Татьяне Евтеевой:
«6–10 мая 1932 года. Татьяна переехала из общежития. Жила в квартире Оленина. 10-го переехала к нам. Тут. Пошло счастье.
14 мая. Сегодня ночью Татьяна стала моей женой…
16–25 мая. Живем так, что счастье лезет в карманы. Никуда не ходим. Это, кажется, называется медовый месяц.
24 февраля 1933 года. Сегодня в 4 часа 50 минут у меня родился сын! Имя Никита, что означает Победитель! Ну! Ну! Побеждай!»
В ранних коротких рассказах Алексея Арбузова покоряет лиризм, недосказанность, поэтичность восприятия природы. Он писал стихи лет до 20, а позже, на даче, где «вся природа то Поленов, то Саврасов», его вновь потянуло к стихам. Он переписывал в толстую тетрадь свои давние стихи, стараясь их улучшить. Но странное дело, дачного затворника тянуло на футбол, три раза в неделю гонял в Москву. Такая жизнь молодому Арбузову нравилась.
Вероятно, редко встречаясь с отцом, Кирилл не мог интересоваться философскими и личными вопросами, например, каким он себе представляет счастье. А вот в записи 37-летнего А.Н. есть достаточно определенная формулировка: «…здоровье и крепость духа. Азарт и упрямство — и я еще буду счастлив». А как измерить сугубо внутреннее, даже сиюминутное ощущение счастья? Таких инструментов не существует.
В день своего 52-летия А.Н. записал в дневнике взволнованное, нервное обращение к некой особе. Кирилл не уточняет ее личность. Арбузов явно испытывает сомнение в истинности ее чувства: «На что можно рассчитывать? На кого? Только на себя. Любит ли тебя эта чудачка? Может, и да, только уж слишком на свой фасон.
Тебе, в твои годы, он не подходит. Живи один и работай, работай, работай. Только в этом возможно для тебя счастье. Если возможно. И не позволяй никому лезть в душу. Отстреливайся лучше. Помни — если ты не чувствуешь любви (окружающих) — ее нет. Скрытой любви не существует. Любовь требует выражения».
Вероятно, мудрец Арбузов надеялся, что и его второй сын Кирилл когда-нибудь прочтет это его откровенное признание. Воскликнул же Кирилл в своей книге: «Как мало мы говорили с ним при его жизни о главном».
Нам, читателям «Разговоров с отцом», больше всего не хватает личного общения отца с сыном. Алексей Николаевич, конечно, жаждал этих встреч. Но какие обстоятельства этому мешали? Может быть, его третья семья? Кирилл не разъясняет. Вероятно, сын сам не искал встреч с отцом.
Смею утверждать, у Алексея Николаевича была отзывчивая душа. Однажды Арбузов благожелательно принял меня в своем большом кабинете в писательском доме у «Аэропорта». Как-то я загорелась поставить в своем школьном театре с 10–11-классниками «Город на заре», жаркую пьесу Арбузова. Именно тогда готовились ее поставить и поставили вахтанговцы. Я посмела позвонить А.И. И почувствовала сразу: мое намерение заинтересовало Арбузова. Вскоре он сам распахнул передо мной дверь. Холодом запустения повеяло на меня. Показалось, в этой квартире надолго поселилось одиночество.
Алексей Николаевич спросил меня, видела ли я «Город на заре» у вахтанговцев. Не видела. Боялась попасть в зависимость. И стала расписывать, как собираюсь поставить. Мои ребята были в том самом возрасте, когда не боятся Дальнего Востока и палаточной жизни. Арбузов оживился, стоило лишь признаться, что собираюсь поставить с песнями, включенными в пьесу. Но как они звучат? А.И. одну даже чуть-чуть напел. И обрадовал: «В Доме грамзаписи на улице Качалова закажите эти песни. Купите и пойте. Ставьте. Дерзайте!» — сказал он мне на прощание.
И мы дерзнули. Нашлись и музыканты — выпускники Жуковской музыкальной школы. Звонкий девичий хор, страдая, выводил жалобу: «Пойду брошусь под машину, эх, под большое колесо. Ты дави меня, машина, все равно нехорошо». А припев подхватывал весь зал: «Иди, говорят, ступай, говорят, гуляй, говорят, по свету, ищи, говорят, себе, говорят, долюшки-привету». Этот «Город на заре» стал для моих выпускников эпиграфом к судьбе.
Кирилл Арбузов настаивает, что записные книжки, дневники отца — тоже отличная проза, некое «воспитание чувств» по Арбузову: «как бы утверждение позиции одинокого в пустыне голоса человека, ворчащего свое, сокровенное».
И сын, написавший книгу «Разговоры с отцом», все-таки не смог ответить на естественный вопрос: «А был ли отец когда-нибудь, пусть даже ненадолго, счастлив? И может ли человек быть полноправным автором своей судьбы?» У каждого человека зреет в душе собственное измерение и счастья, и судьбы.
