В прошлом году на конкурсе “Новая волна” г-жа Пугачева по просьбе “ЗД” вышла во внутренний дворик зала “Дзинтари” попозировать для фото с г-ном Лопатиным. Сбежались, естественно, и другие журналисты, фотографы, защелкали затворами и вспышками камер. Алла повертела, как она это любит, ручками туда-сюда, а потом набросилась на журналистов: “Вы не меня фотографируйте, вы его фотографируйте. Вы хоть знаете, кто это?”. Вопрос Пугачевой повис в тишине удивленного молчания.
Между тем десять лет назад, 8 октября 1999 г., о нем впервые написала именно “ЗД”. В репертуаре АБ появились тогда неожиданные и очень продвинутые по звучанию, ритмике и стилю песни — “Не сгорю”, “Непогода”, “Листопад”, “Белый снег”. Так ящерица после сезона засухи, сбросив загрубевшую кожу, обретает свежий и эластичный вид. Новое музыкальное эго эстрадной Королевы было связано с Анатолием Лопатиным, молодым саундпродюсером. “Умница и талант, — сказала она тогда о нем кратко и предсказала: — Ничего, Толик, прорвемся”. Это было накануне сенсационного выступления Аллы в зале Чайковского с гей-хором из Лос-Анджелеса, для чего она выбрала пронзительный и одновременно помпезный “Белый снег”. На волне воодушевления даже раздухарилась чуть больше обычной меры, заявив в интервью “ЗД”:
— Я могу стать мировой звездой просто каждые пять минут. Вот сейчас. Вот с “Белым снегом” могу — пшик — и стать… Но не хочу — нет сил! Хочу в доме жить и ничего не делать. Я уже обленилась…
К счастью, облениться вдрызг у Аллы не получилось. Пантеон “мировых звезд”, правда, так и остался пустовать без сиятельной АБ, но за десятилетие крайне продуктивного сотрудничества с креативным саундпродюсером родилось почти 80 песен, которые стали яркой главой в многостраничной летописи Эпохи Аллы Пугачевой.
В то время, пока Алла занята разъездами с прощальным туром, “ЗД” повстречалась с Анатолием Лопатиным. Разумеется, начали разговор с поздравлений.
* * *
— Толик, творческие юбилеи обычно празднуют с размахом. А ты, как всегда, скромничаешь. Ни фанфар, ни брызг шампанского…
— Для Аллы, кстати, это тоже было сюрпризом, потому что никто не вел подсчетов. Помнил только я. Приехал к ней домой в начале сентября, когда был небольшой перерыв в графике гастролей. Она удивилась: что это ты с подарками, цветами? Что случилось? Я и говорю: вот, мол, 31 августа 99-го года в 7 часов вечера в моей студии прозвучала первая нота песни “Белый снег”. “Как? — говорит. — Неужели прошло десять лет?! А откуда ты знаешь, что именно в 7 часов?”. А у меня же все в компьютере записано. В файле каждой песни все по минутам. Не считая ее альбома с Любашей, мы сделали 78 песен, включая все дуэты с Галкиным и те, что она записала к юбилейным концертам с Ротару, Кобзоном.
— У Аллы сейчас юбилейный тур “От апреля к апрелю”, а у тебя, выходит, — от “Белого снега” к “Вишневому саду”. Кажется, так называется ваша последняя работа?
— “Сады вишневые”. Тоже, кстати, достаточно символично — от зимы к весне.
— У нее, стало быть, весна? Мы еще тогда, в Юрмале, слушая техноремейк на “Аллё”, рассуждали, как она с годами молодеет…
— Когда мы познакомились, ей было 50, сейчас 60. Но даже если смотреть с точки зрения музыкального материала, она действительно молодеет. У нее появился кураж, которого раньше не было. Раньше, например, она не хотела трогать старые вещи. Отказывалась от ремейков. Хотя многое из прошлого, что было записано не в таких студиях, какие есть сейчас, можно было, на мой взгляд, улучшить, “осовременить”. Она об этом и слышать не хотела. А потом как-то прониклась идеей, перепела и “Айсберг”, и “Аллё”, и “Поднимись над суетой”. Порядка десяти старых песен. На мой взгляд, она в этих ремейках звучит моложе и лучше оригиналов. И это не хитрости студийного сведения, компьютерные примочки, а качество внутреннего состояния.
— Раньше она говорила, что хорошие песни не стареют, а просто становятся классикой. Теперь классику можно и улучшить?
— Мне кажется, она еще захотела напомнить о каких-то песнях, которые подзабыты. Мне самому было интересно, как будет реагировать, например, молодежь, которая и не помнит-то тот же “Айсберг” или “Годы мои”, которые она заново спела к своему юбилею. Реакция удивительная. Молодым пацанам, которым по 20, ставишь, а они удивляются. Они этих песен раньше не слышали и говорят: надо же, какие крутые треки Пугачева забацала!
— Это где ты таких пацанов нашел?
— Ну, я же не с одной Аллой общаюсь. Я человек коммуникабельный. Вокруг меня много молодежи. На студии много начинающих музыкантов появляются, пробуются, модные, продвинутые. А потом ведь сколько песен Пугачевой разошлось, помимо, разумеется, Киркорова, по репертуару других артистов, и люди думают, что это новые песни. Вот сейчас в хит-парадах крутится “А-Студио” с “Так же, как все”, и многие даже не помнят, что это пугачевская песня.
— Да, это так. А что с новыми хорошими песнями? С ними дефицит?
— С точки зрения музыки дефицита, на мой взгляд, нет. Проблема в поэтах. Мало текстов, в которых Алла могла бы передать свои мысли.
— То есть новые Резники не родились?
— Жидковато с новыми Резниками, это правда. Например, “Приглашение на закат”, где потрясающая музыка Игоря Крутого. Но по тексту Алла не получила того, что хотела, и в итоге написала текст сама. Шикарно получилось! Точно так же — и в “Садах вишневых”. Песня лежала достаточно долго, лет десять она у нее уже была с одной только строчкой — “Мои сады вишневые, налетели вьюги грозные”. И всё. Потом ей предложила текст Джохан Поллыева, автор “Метели”. Но текст получился очень “взрослый” и слишком сложный. В результате Алла сама написала текст, простой и передающий ее нынешнее состояние: “Но не знали вьюги грозные, есть один секрет, слаще ягоды с мороза…”. Всегда, когда она берется, получается хорошо.
— Ну и бралась бы сама, тем более что композитор она блестящий…
— В “Садах вишневых” музыка, кстати, тоже ее. Если бы она сама бралась и тексты всегда писать, это было бы замечательно. Может, времени ей не хватает.
— Резник недавно говорил, что Алла и как композитор недооценена современниками. Сплошная недооцененка получается…
— Совершенно верно. У нее очень много материала лежит по многу лет. Такое музыкальное поле под парами. Очень много зарисовок. Они у нее в таком большом ящичке лежат. И она в этот загашник периодически залезает. Думаю, что все это еще ждет своего часа.
— Ваше сотрудничество началось с “Белого снега” и еще трех абсолютно революционных для Пугачевой треков, которые в 1999-м произвели эффект разорвавшейся бомбы. Верно ли сказать, что именно ты “повинен” в ее музыкальном преображении, которое на фоне предыдущих работ, вроде “Не делайте мне больно, господа”, выглядело достаточно радикально?
— До того как мы встретились, она записывалась на студии в Твери. Тогда туда ездили все ведущие наши артисты. Но там случились какие-то организационные проблемы, и полгода Алла вообще сидела без студии, не знала, где записываться. У нее уже был материал, но она не знала, с кем его делать. А я тогда работал уже с Филиппом. Алле понравилось, как у него получился альбом “Шикадам”. Хоть там музыка и турецкая, но продакшн по тем временам был очень свежий. Она спросила у Филиппа, кто это делает, мол, я тоже так хочу. И он раскрыл ей карты, сказал, что у меня. Она поступила грамотно. Сразу бросаться в омут головой не стала. Предложила сначала Кристине записаться. Мы сделали “Бесприютную душу”, получился тоже очень свежий брит-поповый стайл, хотя песня была абсолютно русская. Алла участвовала в работе, смотрела, прикидывала. Готовилась, в общем. И через неделю уже сама приехала петь “Белый снег”. Зашла в студию, подошла к микрофону, спросила: “Сюда, что ли, петь?”. И запела. Я стою, рот раскрыл. А она спрашивает: ну, как мне дальше-то петь? Я, мол, и так могу, а еще и так. “Вот тебе на! — думаю. — Сама Пугачева у меня спрашивает, как ей петь”. Она тогда напела три варианта, абсолютно разных. Один спела как Примадонна, второй абсолютно нейтрально, а третий совсем по-молодежному. В тот момент был очень моден Шура. Она и говорит: почему ему можно петь под Аллу Пугачеву, а мне нельзя? Давай-ка попробуем, изобразим, как Шура изображает Пугачеву. Приехала Кристина, послушала. Говорит, лучше, конечно, третий вариант, современный. Его мы и запустили в работу. Получилось необычно. Так и началось “осовременивание” Пугачевой.
— Случился бы этот эволюционный скачок в ее творчестве, если бы она осталась, скажем, работать в Твери?
— Скорее всего нет. Ее привыкли видеть только с одной стороны и работали по накатанной. У меня получилось посмотреть с другой стороны, безотносительно к тому, что это Пугачева, что у нее есть сложившаяся манера, я предлагал пробовать вещи, которые были мне интересны, современны, но на первый взгляд совершенно не сочетались с устоявшимися представлениями. Мне хотелось сделать ее немножко другой. Предыдущие сеты у нее были достаточно традиционные, а я хотел приблизить ее, скажем, к актуальному английскому звучанию.
— А ей-то нужно было это английское звучание?
— Ей было интересно это попробовать. И ведь здорово получилось с тем же “Белым снегом”. Сидел у меня как-то на студии француз, который когда-то был бас-гитаристом в Scorpions, совершенно фирменный парень. И он сказал, что “Белый снег” — это классический брит-соул, спетый филигранно, и, если бы эта песня в таком исполнении вышла на Западе, она бы стала хитом номер один.
— Тогда как раз подоспел этот гей-хор из Лос-Анджелеса…
— Да, 110 человек и Алла в зале Чайковского. Это, конечно, был уникальный сет. Они очень удивлялись, что в России есть певица, которая настолько органична в понятной и привычной для них музыке.
— Насколько ты доволен результатами вашего совместного с Аллой труда за эти десять лет?
— Непокоренные вершины, конечно, всегда есть. Но то, что произошло у меня, наверное, даже больше того, о чем я мечтал. И главное все-таки не то, как я пытался повлиять на Пугачеву, а как она повлияла на меня. Вот мы говорили о брит-попе. Когда мы познакомились, я ведь был немножко снобом. Меня, например, нельзя было заставить сделать песню “Мадам Брошкина”, которую в итоге мы сделали. А она всегда говорила: модность — это замечательно, но нельзя быть таким узким. Надо пробовать что-то и в другой канве. Попробуй, говорит, аккордеон. А я хоть и народник по образованию, но стеснялся это делать. Аккордеон мне казался чем-то ужасно чудовищным и лубочным. Потом в каких-то песнях мы играли и французский аккордеон, и чисто русский — и отлично получалось. Так что влияние было обоюдное. Я очень это ценю. Друзья мне говорили: сейчас ты познакомишься с Пугачевой — и вся твоя фирменность уйдет. Она никуда не ушла. Просто Алла всегда говорит, что народу надо давать и то, что он хочет, а не вариться только в своем снобизме. И они дают — дуэты с Галкиным. Но при этом есть “Водяные и лешие” с абсолютно экстремальным роком, и “Зачем”, где потрясающая духовая секция и классический американский саунд. “От боли я пою” — совершенно “квиновская” история. Ее баллады — вообще отдельная тема. Она научила не ограничиваться чем-то одним.
— А зачем она запела с Галкиным? Он же не певец.
— Я думаю, он дал неожиданное настроение. И по жизни, и в творчестве. Он ведь не старался какие-то там вокализации делать. Песни были очень простые. И он сам не воспринимает себя серьезно как певец, с иронией к этому относится. Хотя, на мой взгляд, зря. У него есть интересные вокальные интонации, которые я заметил, когда мы записали с ним пару сольных песен.
— Все переживают из-за того, что у Аллы голос уже не тот…
— Помню, когда она записывала дуэт с Борей Моисеевым “Две свечи”, я ее спросил: Алла Борисовна, а почему вы не даете вокал? Она говорит: ну не могу же я забивать Моисеева своим вокалом, что тогда получится? Она бывает очень корректна в таких, например, ситуациях, и вовсе это не значит, что она разучилась петь.
— Не часто ли она в последнее время идет на поводу у не очень хорошо поющих артистов, давая тем самым повод людям говорить: мол, Пугачева сдулась?
— Люди забыли, как в 77-м она спела песни для фильма “Ирония судьбы”, и никто даже не понял, что это была Пугачева. Потому что Таривердиев ей тогда сказал: не пой. Там по настроению была совсем другая задача, не требовалось какой-то отчаянной вокализации, и Пугачева с этой задачей справилась блестяще. Не во всех песнях нужно показывать вокал. Люди просто об этом забывают. А потом по радио часто крутят именно простые песенки, а последних серьезных работ Пугачевой практически не слышно. Валерия вон в Юрмале услышала “Зачем” и очень удивлялась, почему она не звучит по радио. Жалко, что какие-то ее эпохальные работы можно услышать теперь в основном лишь на концертах.
— Юбилеи юбилеями, но на Аллу и Кристину навалилась сейчас эта драма с Дени. Это сказывается на работе?
— Всегда было так, что артисты такого уровня, как Алла и Кристина, не могут позволить себе, чтобы личные переживания и жизненные испытания отражались на работе. Когда у Аллы были тяжелые периоды в жизни в эти последние десять лет, то, может, это отражалось чуть большим эмоциональным надрывом в песнях, как в “Непогоде”, например, или на концертах. Я, уже зная о ситуации с Дени, когда встречался с Аллой, старался сам не говорить об этом. Она тоже ничего не говорила. Они стараются держаться, не выказывать излишних эмоций на людях, но видно, что им очень тяжело. Наверное, так и должно быть, потому что это очень личное.
— Остается надеяться, что все разрешится благополучно, а ваш тандем с Аллой еще порадует неожиданными откровениями, несмотря на то, что она занята сейчас прощальным туром.
— Мне хочется, чтобы было так, потому что для меня было бы катастрофой, если бы мы больше ничего не делали. Я работаю со многими, но без нее мне будет даже эмоционально тяжело. К счастью, у нас есть интересные планы, но об этом пока говорить рано.
