Коса сменилась элегантной прической, а все остальное неподвластно времени: та же стать, те же великолепные, выразительные руки, тот же гордый, покоряющий взгляд. Любое фирменное “березкинское” движение — жест, поворот головы, плывущий шаг — Мира Михайловна и сегодня показывает юным танцовщицам так, что сразу понимаешь: она здесь по-прежнему первая.
— Мира Михайловна, знаю, что почти двадцать лет “Березка” не имела своего пристанища в Москве, кочевала по разным ДК, и вот сейчас мы с вами сидим в вашем кабинете в Леонтьевском переулке, за стеной идет репетиция… Как живется на новом месте?
— Помните, гравер Савва Игнатьевич в фильме “Покровские ворота” говорил про новую квартиру: “Хожу и жмурюсь!” Вот так и я. Мы ведь в самом деле бомжевали почти двадцать лет. Репетировали сначала на ледяном полу в ДК на “Серпе и Молоте”, потом арендовали зал на Волгоградском проспекте. Все это время наши сценические костюмы, весьма, кстати, дорогие, дирекция и прочие службы оставались в подвалах Высокопетровского монастыря. Спасибо директору “Березки” Сергею Героновичу Азовскому — он все сумел сохранить. И когда наконец по личному распоряжению Владимира Владимировича Путина нам выделили это помещение в самом центре столицы, мы довольно быстро в него вписались.
— О том, как родилась “Березка”, ходят такие легенды, что никакой “Фабрике звезд” и не снилось. Шестнадцать никому не известных девушек из Калинина одним-единственным выступлением покорили московскую публику и вместе со своей руководительницей Надеждой Надеждиной в одночасье из самодеятельного коллектива превратились в профессиональный государственный. Не ошибаюсь?
— Действительно, похоже на легенду. Но, как ни странно, именно так все и было. Шестьдесят лет назад в Москве очень популярны были сборные концерты в театре “Эрмитаж”. Там выступали не только эстрадные корифеи во главе с Утесовым, но и оперные певцы, артисты балета, цирка. И вот в мае 1948 года среди этого звездопада вдруг появился хоровод прелестных девушек в красных сарафанах с березовыми веточками в руках — и поплыли, и заворожили. На следующий день только и разговоров было: видели “Березку”? Результат последовал незамедлительно: Надеждину пригласили к высокому начальству и предложили возглавить государственный ансамбль народного танца. Основа — девушки из Калинина, а пополняли коллектив уже воспитанницами балетных училищ.
— И вы оказались в их числе?
— Я как раз заканчивала последний класс, уже успела перетанцевать множество амурчиков и пажей в спектаклях Большого театра, подготовила несколько взрослых партий, но пробиться в основной состав было очень трудно. И тут одноклассницы говорят: “Мира, что ты сидишь? Репертуара тебе не дают, иди к Надеждиной”. Мы с мамой пошли. Надеждина вела репетицию. Посмотрела на меня: “Пройдись”. Я прошлась. “Достаточно. Что еще умеешь?” Я говорю: “Петь”. А что мне терять? Села за пианино и затянула: “Как боится седина моя твоего локона…” С выражением. Она хохочет. Потом говорит: “Все. Я вашу девочку беру”. — “Но ей еще учиться полгода”. — “Ничего, я позвоню”. Позвонила, устроила мне выпуск экстерном, и через месяц я уехала с “Березкой” в Париж на первые в своей жизни гастроли.
— Фантастика! И не боялись?
— Еще как боялась. Комплексовала до дрожи. Все-таки воспитана на пуантах, а тут народный танец, совсем другой рисунок… Но очень скоро почувствовала, какая во всем этом сердечность и какая великая мощь. И пришло ощущение счастья, которое меня до сих пор не покидает.
— Много пришлось танцевать?
— Все сольные партии без исключения. Некоторые Надежда Сергеевна ставила специально на меня. Мне нравилось быть лидером. Надеждина это почувствовала и, когда возникали какие-то конфликтные ситуации, посылала меня разруливать. Пришлось походить по разным совещаниям. Помню одно такое в Министерстве культуры. Обсуждали деятелей искусств. Известного балетмейстера, живого классика “поставили на ковер” за то, что во время заграничных гастролей у него убежало несколько танцоров. Он не выдержал: “Убегают, потому что мало платят!” И какой-то чиновник из президиума тут же на него прикрикнул: “Сядьте!” Не дали даже договорить.
— А Надеждиной что в упрек поставили?
— То, что она ввела в девичий ансамбль мужскую группу и организовала не положенный по штату оркестр народных инструментов. Ну народные инструменты — это еще как-то сходило с рук, а вот мужчины в девичьем ансамбле — уже “разрушение образа”. Возникли претензии: “Березка” перестает быть “Березкой”! Надежда Сергеевна совещание просто проигнорировала, пришлось мне идти. Перед началом Фурцева, она тогда была министром культуры, предупредила: “Вы будете говорить”. Ну я вышла. И 45 минут рассказывала этому почти сплошь мужскому залу, что такое сильный пол в русском танце. “Мы же не можем вечно мечтать о любви, дорогие мужчины! Да и в старину хороводы на Руси кто начинал? Мужчины!” Они сидят, молчат, а потом — аплодисменты. Надеждина, когда меня после этого встретила, заулыбалась: “Во что это ты была одета, что тебя так внимательно слушали?”
— Рано разглядела в вас свою преемницу?
— Нет, ничего такого не было, это постепенно определилось. Некоторое время я при ней была вроде “играющего тренера”. Когда Надежда Сергеевна перестала ездить на гастроли, начала по ее поручению вывозить “Березку” как руководитель, сама везде бегала, утрясала. И при этом еще танцевала, ставила какие-то фрагменты. Каждый день она что-то мне передавала и не уставала повторять свою главную заповедь: “Будь всегда недовольна собой!” И еще учила: сохраняй добрую атмосферу в коллективе, борись с лестью, завистью, интригами. Слава богу, у нас никогда ничего этого не водилось. Но ведь ничто само собой не создается.
— И у вас не было недругов?
— Да были, конечно. Многие после Надеждиной хотели взять ансамбль под себя. И — вперед, скакать по Европам. Страшная вещь — чес. Через несколько лет “Березка” перестала бы существовать.
— Пришлось бороться?
— Пришлось. Сейчас говорят: “Наследие Надеждиной живо”. Но его же надо было отстоять, творчески с ним работать, вводить что-то новое, а иногда, наоборот, возвращать старое, даже то, что сама Надеждина уже считала архаикой. Но оказалось, что никакая это не архаика, а самая настоящая классика. Нет, непросто все было. На меня и анонимки писали тогдашнему министру культуры Демичеву: “Кольцова нарушает наследие”.
— И что министр?
— Подошел после концерта и говорит: “Нарушайте. У вас это хорошо получается”.
— Верите в удачу?
— Мне кажется, она в меня верит. У меня были такие случаи — не приведи Господь. В пять с половиной лет я начала петь в хоре ЦДКЖ. Когда подросла, выступала в детских операх. Была одна такая, по белорусской сказке. Главный персонаж — Алесик, а у него сестричка Надейка, которую украл страшный Лиходей. Кошмарная история. Но самое кошмарное случилось, когда мы эту сказку представляли в Театре Советской Армии. Зал битком. В ложе — все мои родственники: “Мира поет!” Лиходей повержен, храбрые пионеры (подобрали самых высоких) выносят Надейку на руках, поднимают… Но что-то они между собой не договорились — и я со всего размаха лечу вниз головой. Удар, наверное, было слышно возле Кремля. Но я же артистка. Встаю и пою: “Ах, Алесик, братец милый…” Родственники в обмороке.
Второй случай. Балет “Медный всадник” в Большом. Малышня из училища участвует в прологе и эпилоге, изображает детей, гуляющих с нянями по Сенатской площади. От пролога до эпилога пять действий. Самое впечатляющее — сцена наводнения. Я стою, разинув рот. Интересно же, как это все делается. Потом быстрая смена декораций. И вдруг мне кричат: “Голову! Голову!” Что такое, какую голову? Бах! Очнулась в красной правительственной комнате. Оказалось, на меня упала колонна Сенатской площади. Ну декорация, конечно, полотно, но снизу-то у этой тряпичной колонны груз, который должен встать на пол. А он с шестого яруса — на голову. Хорошо еще, что на мне была шапочка по моде пушкинских времен. Такой, знаете, киверочек с твердой верхушкой. С тех пор все свои чудачества (которые, правда, никто, кроме меня самой, не замечает) отношу на счет этой колонны, а на все упреки близких отвечаю: “Я жертва высокого искусства, вот мои боевые раны”.
— Развеселили. А скажите, у вас есть какой-нибудь рецепт: как преодолеть боязнь сцены?
— Ой, боюсь, тут я плохая советчица. Сама перед выходом всегда тряслась. Но, по-моему, это даже хорошо — немножко потрястись. Это спутник вдохновения. Я, кстати, вообще ценю, когда человек волнуется, переживает. Не показушно, а внутри, загораясь от этого. С такими работать интересно. И в “Березке” — такие, с божьей искрой. А когда кто-то становится слишком уж уверенным, спокойно-холодным, начинает думать о себе: я мастер, я великий — все! Искусство кончилось! Хотя лично мне, наверное, было бы намного легче, если бы я была самоуверенной. Нет, не получается! Приходится играть сильную женщину.
— Есть вещи, которые вы не простите?
— Предательство! Но вообще-то я склонна прощать, хотя и себе во вред — заноза ведь все равно остается.
— А что для вас счастье?
— То же, что и для всех нормальных людей. Любимое дело, любимая семья. Я счастливая мама и бабушка. Притом что всю жизнь в разъездах, этого не так просто было достичь. У меня замечательный сын: Филипп — композитор, пишет разнообразную музыку, от джазовой до симфонической. Чудесная невестка Наташа — красавица, кандидат наук, преподает в МГУ. Прекрасный внук Николенька — окончил ЦМШ, в этом году стал студентом композиторского отделения Московской консерватории.
— За то время, что вы руководите “Березкой”, в коллективе сменилось несколько поколений. На ваших “березкинских”, разумеется, “особый отпечаток”, а об остальной сегодняшней молодежи что думаете?
— Прекрасный народ! Хотя, конечно, молодежь, как и всегда это было, разная. Что, кстати, хорошо… слышно. Все эти чудовищные “сечешь”, “торчишь”… Я, наверное, немного в сторону уйду от вашего вопроса, но для меня нынешнее насилие над русским языком, а оно происходит не только в устной речи, но и в литературе, на телевидении, в театре, — болезненная тема. За границей я часто встречалась с эмигрантами, слышала их русский язык — тех еще времен. Как ни странно, но именно там, вдали от Родины, они смогли сберечь незамутненный, чистый, красивый “великий и могучий”. Помню, в Австралии в свободное время специально ходила в магазин вечерних платьев. Его содержали русские, внуки эмигрантов первой волны. Три платья купила, хотя мне и не нужно было столько. А знаете, зачем ходила? Чтобы послушать их русскую речь! Какое благородство интонаций, какая мелодичность, какая красота в каждом слове!
Мне кажется, мы теряем себя, когда начинаем сознательно или по недомыслию обеднять свой язык, сокращаем школьные уроки литературы, музыки, живописи. В конечном итоге это отдаляет подрастающее поколение от нашей великой культуры. Некоторые говорят: кому интересно, сами до всего дойдут. Нет, чтобы дошли — надо вести, дорогу показывать! И начинать с тех, кому пять, шесть, семь лет, когда маленький человечек открывает мир и можно развить в нем самые лучшие душевные и творческие качества, сделать ему прививку красоты — может быть, на всю жизнь.
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Мира Михайловна Кольцова окончила балетную школу Большого театра и ГИТИС. С 1957 года — солистка, с 1980-го — художественный руководитель Государственного академического ансамбля народного танца “Березка” им. Н.С.Надеждиной. В 1960 году снялась в главной роли в фильме “Девичья весна”. Народная артистка СССР и Украины, профессор Московского университета искусств, кавалер ордена “За заслуги перед Отечеством” III степени, лауреат премии “Рыцарь танца”.
