Марина Влади не обрадовалась
— Как проходил кастинг на главного героя?
— Проблема, кто будет играть, встала, как только Эрнст предложил делать художественный фильм о моем отце. Несколько проб были блестящими, и мы даже приняли положительное решение по одному кандидату. Но потом вдруг остановились, еще раз пересмотрели пробы известных артистов и убедились, что никого из них нельзя назвать Володей Высоцким.
— Почему?
— Высоцкий слишком узнаваем. Мы затормозили съемку и стали работать над портретным сходством. Грим усложнил актерскую работу в тысячу раз. Я считаю, что сыгравший папу человек совершил практически подвиг. Он работал не просто с наклеенной бородой и усами, он подчинил свою природу чужому внешнему подобию. На презентации фильма прокатчикам мы выпустили «Высоцкого» на сцену. Это был шок — люди не понимали, что происходит.
— Но почему вы держите имя главного героя в секрете?
— Чтобы люди видели в кадре Высоцкого. При этом сам актер готов к тому, что его даже не назовут, чтобы не было дополнительных сравнений. Так что секрет я не раскрою, и не просите.
— Знаю, что вы уже показали фильм узкому кругу близких людей. Как на картину реагировали друзья отца?
— Остро. Для них это не фильм, а часть жизни. Отец и дружба с ним, может, для кого-то самое яркое воспоминание. Все они хорошо ко мне относятся, ведь я сын их друга. Но на просмотре я видел реакцию людей и понимал, что со многими отношения после премьеры усложнятся. Не потому, что мы сделали картину плохо, а потому, что для них это очень болезненно и лично. Тем более кое-кто был прообразом наших героев. Я ведь сам остро реагировал, когда вышла книга воспоминаний Марины Влади, а огромное количество близких мне людей вообще были в предынфарктном состоянии. Не из-за того, что их обидели, а из-за того, что их частную жизнь сделали всеобщим достоянием. С Мариной у меня и по сей день непростые отношения. Но мне кажется, что эта книга написана кровью, и я не имею права ее осуждать. Я сообщил ей о том, что скоро выходит фильм, она не пришла в восторг.
— Золотухину кино понравилось?
— Я его звал, он не пришел. Дела какие-то были. Но, думаю, он в итоге посмотрит.
Девяносто процентов фантазии
— Чем для вас отец-Высоцкий отличается от того Высоцкого, которого вы показали в кино?
— Художественная правда иногда бывает выше документальной. И лучшее, что написано о Моцарте, это «Маленькие трагедии» Пушкина, хотя то, что Сальери отравил композитора, факт недоказанный. Мы тоже сделали не документ, а художественное произведение, образ. Я, глядя на экран, вижу там человека, которого называю своим отцом. И мы добились того, что про героя можно сказать: «Это Высоцкий». Сам отец сказал когда-то, что «художественное произведение — это 10 процентов того, что человек пережил сам, а 90 процентов — фантазия».
— Значит, в фильме точных фактов из жизни Владимира Семеновича вы не придерживаетесь?
— Тут главное, чтобы картина была художественной правдой, а не художественной неправдой. Ни я, ни мои соратники не ставили задачу «опрокинуть» образ, который существует в душе каждого. Да, фильм, так скажем, жесткий. Но кино и должно быть таким — волновать, провоцировать.
— Какой момент в фильме самый тяжелый?
— Наверное, все, что связано с личной жизнью. Каждый имеет право закрыть ее от посторонних глаз, а мы, наоборот, приоткрыли. И там есть информация и о его проблемах. Надеюсь, мы были достаточно тактичны. Многие уже сейчас бросают обвинения: «Вы зашли на территорию, на которую заходить не надо». А я думаю, что это неправильно. Фильм — не газетная статья или какой-то панегирик. Это рассказ о жизни и смерти человека. И в любом случае мы должны были показать все его стороны. Его обаяние, его свободу, его творчество, его идеалы.
Высоцкий был лишен семьи
— Каким было первое воспоминание об отце?
— Он казался нам с братом очень большим и сильным. В то время, когда я его уже помню, папа стал человеком крайне востребованным. (Хотя у него был период в жизни, когда он сидел без работы, денег, театра, кино и надежд.) Помню я год 66–67-й, когда снималась «Вертикаль» и песни папы звучали на всю страну. Я видел отца редко из-за его постоянной занятости, потом, когда мне было 4 года, родители развелись. Но мы все равно общались. Увы, традиционная семья со щами, прогулками и совместными отпусками — это то, чего папа был лишен. Ведь он жил в изматывающем ритме.
Мое первое воспоминание: папа перед бритьем намазывает лицо мылом. Тем самым, которого я очень боялся, оно щипало, попадая в глаза. Я был поражен его смелостью! И восторженно смотрел на него, раскрыв рот. Тогда я только ходить начал. Вообще папа был очень щедрым человеком. Он часто делал нам подарки. У меня был отличный велосипед, из-за границы он привозил нам игрушки, одежду. Он умел одаривать, и не только нас. У Валерия Золотухина до сих пор есть куртка, которую привез ему отец. Когда что-то ответственное предстоит, Валерий ее надевает. Папа старался не сувениры привозить и не мелкие знаки внимания делать. Он дарил вещи, которые ему самому нравились, дорогие. Причем огромному количеству людей — близких и не очень.
— «Мужские» разговоры отец с вами вел?
— Их было не так много: ведь мне было 16, когда он умер. Несколько раз мы говорили о моем будущем и о том, как у него складывается карьера. Он очень хотел мне помочь в выборе профессии. Но не успел. Похороны я помню как сквозь пелену. Когда мы были в квартире, занимались документами, возникло ощущение, что это наше семейное дело. Потом мы увидели народ перед Театром на Таганке и поняли, что это не только наша потеря. Тысячи незнакомых людей плакали. Это была акция солидарности. Так получилось, что нас с братом оттеснила от автобуса толпа. Я понял, что сейчас мы не попадем на кладбище, разволновался, и вдруг нам открыл дверцу своей машины Иосиф Кобзон. Из ее окна я видел, как люди прорвали оцепление и побежали. Я испугался: вдруг гроб сомнут? А они подбегали, бросали цветы и уступали место другим. Колонна ехала потом по этим букетам. Я думаю, даже те, кто всегда говорил, что знал масштаб отца, были шокированы таким количеством народа.
— Высоцкого мучила рефлексия?
— В
«Я пошел в маму»
— То, что вы — сын такого человека, на вас отражалось?
— Конечно, многие бестактно спрашивали: «Вот у тебя отец такой, а ты что из себя представляешь?». Это было неприятно. Но в чем-то мне фамилия и помогла: когда решил поступать в театральный институт, понимал, что меня не могут не взять. Иногда быть сыном Высоцкого тяжело, но иногда это и здорово. В школе старшеклассники меня просили взять автографы. Помню, во дворе был парень постарше нас с братом, и с ним складывались тяжелые отношения. Но мы как-то вышли с отцом (а у него тогда машина была «Рено»), парень стоял и разглядывал диковинку. Мы все сели в автомобиль и с обидчиком поздоровались. «Это ваш товарищ? — спросил папа. — Давайте его прокатим». Но парень отказался, отпрыгнул, у него в голове не укладывалось, что парни, с которыми он конфликтует во дворе, сидят с его кумиром в одной машине. С тех пор конфликты на корню прекратились.
— Когда вы смотрите в зеркало, наверняка невольно улавливаете сходство с отцом. Какие при этом испытываете чувства?
— Не думаю, что внешне я на него сильно похож. Я пошел в маму. Но человек интересен тем, чем он отличается от других, а не чем на кого-то похож. Папа был реактивный, а я медлительный, еще я на 20 сантиметров длиннее. Но это не важно. Главная мысль Высоцкого — идти своей колеей, то есть оставаться собой. Многие меня обвиняют в том, что я занялся отцовским наследием, музеем, фильмом и вроде как прячусь за него. Это обманчивое впечатление. На самом деле у меня довольно напряженная своя собственная жизнь, в том числе и творческая. Она — не в продолжении и не в копировании папы. Думаю, я состоявшийся человек, а не тень своего великого отца. Мы сделали картину о нем не потому, что я сын Высоцкого, а потому, что меня действительно волнует его судьба. Это мой долг перед папой.
