Мы встретились в Петербурге, куда Караченцовы приехали на юбилей к своему старому другу, известнейшему антрепренеру, худруку Рудольфу Фурманову. Петроградская сторона. Театр «Русская антреприза имени Андрея Миронова». Вот Караченцова ведут в зал: с одной стороны поддерживает Людмила, с другой — помощница, она сопровождает Караченцовых в поездках. Помогли сесть на первый ряд. На нем элегантный синий пиджак, шейный платок в тон. Артисты, тоже приехавшие на юбилей, подходят, жмут руку, он кивком головы отвечает.
— Мы недавно вернулись из Пекина. Мы там уже во второй раз: первый были весной просто в клинике восточной медицины и там обследовались, — говорит мне Людмила Поргина. — Пробыли месяц, а вот во второй раз уже поехали целенаправленно — в неврологическую клинику, у нее международный статус. Центр — в Гонконге, а в Пекин приезжают со всего мира.
— С какими заболеваниями?
— Есть такие же, как Коля, — после аварии. Потом люди с ДЦП, рассеянным склерозом, Альцгеймером… Я наблюдала поразительные результаты, особенно это касается ДЦП. При нас привезли четырехлетнего мальчика, который вообще не двигался (его при рождении уронили), — и уже через какое-то время он на наших глазах пополз, стал говорить «мама»…
— Давай по порядку: как китайские врачи нашли состояние Николая Петровича?
— Мы приехали со всеми своими документами, измерениями, но они сделали все свое полное обследование. У них потрясающая техника, и сразу видно на экране все.
— Что именно ты увидела?
— В левой стороне мозга сохранены нервные окончания, а с правой, отвечающей за движение левой части тела, — они как сгоревшие, причем наполовину. И цель у нас была — восстановить их. Врачи сказали нам честно: «Мы вам все проделаем и дальше смотрим в течение двух месяцев. Если в течение месяца изменений не будет, не стоит тратить таких больших денег».
— Если не секрет, о какой сумме за лечение идет речь? Что значит «дорого»?
— Дорого — 36 тысяч долларов за месяц лечения. И мы договорились так: ждем декабря, смотрим — и если есть прогресс (а я только на это надеюсь), значит, в апреле снова едем туда. «Но если ничего не произойдет — значит, смиритесь, — сказали мне врачи. — Вы женщина сильная, принимайте все как есть. Наша китайская медицина помочь вам не сможет».
— Лечение стоит дорого — кто помогает?
— Многие. Фонд Маши и Жени Мироновых — они тут же помогли, как я к ним обратилась; Никита Михалков помог и Православно-христианский фонд в Киеве.
— Какое лечение проводили китайские врачи?
— Нам делали внутривенные вливания каждый день. Но не лекарства, а травы. Потом массажи, по два часа физиотерапия — отдельно ноги и отдельно руки. Иголки постоянно.
— А речью вы занимались?
— Там нет логопедов, речью мы занимались самостоятельно дома, читали. Но у нас проблема: сейчас надо вставлять зубы передние — они у Коли выпали, потому что он не жует. И я очень надеюсь, что к декабрю пойдет улучшение. Но все равно вижу, что подвижность возвращается, улучшается…
Антракт. Мы не уходим из зала, хотя полтора часа, что шло первое отделение, Николай Петрович сидел ровно, не заваливался. Когда на экране показывали лица старых актеров, он вскидывал брови. А когда пошли кадры с его собственным участием, он опустил голову на грудь. Самое неприятное в антракте — это взгляды некоторых людей из публики: когда и хочется посмотреть, какой теперь их кумир, и вроде неловко впрямую таращиться. Тем не менее я вижу, как одна молодая особа задержалась в дверях и прямо пальцем показывает в его сторону. Противно.
— Люда, продолжаем интервью. Ему сейчас лучше по сравнению с каким периодом? Я вижу, что вы Николаю Петровичу помогаете идти…
— До Пекина ему было значительно хуже. Сейчас он с палочкой, но ходит. Мы в Питер приехали два дня назад, уже успели сходить в Мариинский театр на оперу. Он стал более эмоциональным, более выносливым. Раньше пять шагов проходил — задыхался, а сейчас ходит-ходит кругами по даче — хоть бы что. И по лестнице заползает, в автобус залезает, чего раньше не было. Просит меня: «Пойдем туда, пойдем туда», — я-то его понимаю. Я вижу физиологические подвижки, но мне нужно левую ногу и руку вернуть ему…
У него спад, вообще потеря всего наработанного случилась два года назад — после тяжелейшего приступа: судороги продолжались два часа, и тогда мы потеряли левую руку и ногу, сгорели все нервные окончания в правом полушарии. Он не двигался неделю, хотя врачи Склифа успокаивали меня: «Все вернется». Вернулось, но не так, как было. И вот эти два года мы искали врачей, ездили по тибетским клиникам в Москве.
— О тибетских клиниках, которые вы прошли в Москве, — профанация за большие деньги или все-таки лечат с результатом?
— Когда мы прошли третью тибетскую клинику, одна врач сказала нам: «Зачем вы здесь тратите такие большие деньги? Лучшие врачи все равно не приедут сюда. Они все равно будут там».
— А в Китае ты видела примерно такого же тяжелого больного, после аварии, как Николай Петрович?
— Пожалуй, нет. Когда мы приехали в Китай, врачи сказали, что он, конечно, очень тяжелый, что он при таких потерях вообще-то не должен был выжить. Они его очень полюбили, очень хотели ему помочь, поэтому даже в выходные вызывали врачей. Я очень верю им, даже несмотря на их предупреждения, что может ничего не получиться. Но я уже сейчас достала адрес в Чехии — клиника, где делают как раз таким больным после аварии только физиотерапию. Потом мы поедем туда.
— Многие считают, что ты напрасно везде таскаешь Николая Петровича. На него смотрят, как на экспонат, а тебя ожесточенно осуждают…
— Я живу не для этих людей — я живу для него. Недавно я выступала в суде как свидетель: у моей соседки муж отнимал дом. Так вот, он громко, на весь зал, сказал: «Она таскается со своим мужем, как с мусорным мешком».
— Мерзавец!
— Я попросила его повторить, и этот человек не постеснялся — повторил. Я хочу, чтобы Коля продолжал ту жизнь, которая была прежде. Ведь они же не знают, что он так же продолжает чувствовать, страдать, радоваться. Он может разобрать тебе любой спектакль, любой балет…
— Как тебе удается его понимать — ведь он же очень плохо говорит?
— Я же девять лет с ним рядом, все понимаю. Так детей маленьких понимают. Когда он не может подобрать какое-то слово, то он мне пишет. И на тех, кому неприятно смотреть на моего мужа-инвалида, мне совершенно наплевать. Мне важно, чтобы он ходил в театр, на дни рождения... Когда он был еще никакой (прошло несколько месяцев после аварии) и мы пришли в цирк никулинский, там актеры цирка встали и аплодировали ему. Они сами бьются, ломаются, умирают на манеже… Почему они его принимают таким? А другие… Они хотят жить без болезней, без смертей.
— Они считают, что он — звезда, и в таком состоянии его нельзя показывать людям. Многим больно за него.
— Я очень горжусь, когда он идет в театр. Он входит, и люди ему аплодируют. Они его не жалеют. Они понимают, что он выживает. Они говорят мне: «Спасибо вам за него, спасибо, что он жив». Просто душу надо иметь. А не водить его никуда, никуда не отпускать — значит, погубить его душу. Я не хочу, чтобы он был животным. Хочу, чтобы страдал, плакал, радовался. Почему мы приходим в монастырь, и монахи бросаются к нему? Потому что они готовы сопереживать, полюбить. А наши не хотят, чтобы им мешали смотреть спектакль, чтобы смущали видом больного человека…
— После возвращения из Пекина какая его реакция или поступок тебя удивили?
— Я с подругами пошла в ресторан. Он спрашивает помощницу: «Где моя девонька?» — «А Люда ушла в ресторан». И он тогда пишет ей: «Не Люда, а моя любимая обожаемая девонька». Раньше у него такого не было. Звал Людой, девонькой, а сейчас постоянно — любимая.
— У него прошло стеснение своего состояния на публике, это раньше было?
— Прошло. Он привык, понимает, что так случилось в нашей жизни. Мы-то знаем, что все будет лучше. Будет ли лучше? Неважно. Мы живем.
