— Вот вы ушли из политической суеты, занимаетесь только тем, что вам нравится: снимаете кино, путешествуете, охотитесь… В моем понимании вы похожи на императора Диоклетиана. Помните: «Если бы вы видели, какую я вырастил капусту!» Вы, конечно, не император, но…
— Спасибо за сравнение, хотя любое сравнение хромает, как говорят французы. Я никогда не претендовал на роль императора, но то, что мне комфортно последние шесть лет, я не скрываю. Потому что действительно занимаюсь любимым делом — и, слава богу, получается. Зрители смотрят наши фильмы, на фестивалях за них мы получали призы. Так что вроде все в порядке.
— Одна из ваших коронных фраз по поводу Бориса Николаевича: «У него крепкое рукопожатие». У вас к вашим 60 — крепкое рукопожатие?
— Спасибо, пока жаловаться не приходится.
— Ну да, вы же охотник! Так рука тверда и глаз по-прежнему остер?
— Ой, охота — тема не очень популярная, прямо скажем. В том числе и в нашей стране. К сожалению, большое количество людей вообще ее отрицательно воспринимает. Но уж коль вы работаете в газете, главный редактор которой является страстным охотником, могу сказать честно: охота меня радует. Правда, ею я стал заниматься меньше, так как много времени уходит на экспедиции и съемочный процесс.
— Скажите, вы никогда не убивали незаконно маленького медвежонка, как это сделал светлой памяти Виктор Степанович Черномырдин?
— Я вообще не люблю охотиться на берлоге. Один раз взял взрослого медведя — больше не буду. Понимаете, нет больше таких егерей, которые по слуху могли бы определить, что в берлоге находится взрослый медведь, а не самка с малышами. Поэтому считаю, что охота на берлоги должна быть в принципе запрещена.
— Вы продолжали поддерживать отношения с Ельциным после того, как он ушел в отставку в декабре 99-го?
— Да, до самых последних дней его жизни мы поддерживали с ним очень хорошие отношения.
— Мне кажется, то, что он ушел из большой политики, пошло ему на пользу морально и физически. Даже чисто внешне он стал похож на того Бориса Николаевича, которого мы так поддерживали в конце 80-х, стал мыслить яснее, говорить лучше. То есть освободился от груза власти, который был ему уже непосилен, и вернулся к себе. Согласны?
— Да, мне кажется, что он раскрепостился. Во многом я с вами согласен: он действительно очень комфортно себя чувствовал в последние годы. Он стал хозяином своего времени и перестал быть рабом протокола, что неизбежно для людей, являющихся носителями высшей власти. У Ельцина появились возможности для общения с друзьями, для поездок, и мне кажется, что он просто воспрянул.
— Так вы тоже сейчас себя чувствуете свободным человеком?
— Да. Я лишь завишу от спонсорской поддержки моих проектов. Все в моих руках, а это огромное счастье. Есть возможности, есть здоровье, силы, азарт делать любимое дело, которое стало моей второй профессией. Можно сказать, что последние шесть лет я проживаю как бы вторую жизнь.
— Помимо спонсорских вы тратите и свои деньги? Если да, то вопрос из налоговой полиции: много ли вы накопили, будучи чиновником во власти?
— Да, я трачу какие-то свои деньги на творчество. Но, конечно же, мы бы не сняли все те фильмы для ТВ, а их больше 60, если бы не было поддержки друзей.
— Вот вы как-то были в Африке и посетили племя лози, где встречались с местным королем, выпускником Кембриджа. И вот вы рассказываете: «Согласно придворному протоколу наша группа приветствовала короля на коленях. И операторы снимали, тоже стоя на коленях. Когда король входил, мы должны были ему аплодировать». Вам это ничего не напомнило из нашей бренной жизни?
— На коленях я стоял впервые в жизни, поэтому стал объектом шуток и подколов всей съемочной группы, которая получала от всей этой ситуации колоссальное удовольствие. Руководитель протокола учил нас стоять на коленях и аплодировать при входе и выходе короля. Потом мы вошли во внутренний двор резиденции и тоже опустились на одно колено, вновь поаплодировав. Уходя — то же самое. Но мне это ничего не напомнило.
— Так я же фигурально выражаюсь.
— Ну, слушайте, конечно, насчет аплодисментов был явный перебор. Но это же Африка! Думаю, что эту стадию протокола мы уже преодолели. (Смеется.)
— Да ладно, разве Россия в этом не похожа на Африку?
— В России власть тоже очень любит, чтобы ее ласкали, любили, ей нравится чувствовать себя сакральной. Но почти любая власть любит так себя позиционировать. Только где-то протоколы более жесткие и демократические нормы более устоявшиеся — в этом разница.
— Соглашусь и даже скажу, что, возможно, и вы к нашим демократическим нормам тоже приложили свою руку.
— Ну, я считаю, что мы кое-что смогли сделать. Например, в России где-то года до 97-го не было принято, чтобы первое лицо государства принимало зарубежного гостя, своего коллегу, вне Кремля, за ужином, и притом в ресторане сохранялись бы места за всеми обычными посетителями. А мы решились. Помню, когда впервые таким образом Борис Николаевич в «Царской охоте» принимал Жака Ширака… Так что вы правы: мы приложили руку, чтобы демократизировать некоторые нормы.
— Немного о личном. Я прочитал, что вы как-то были у масаев в Кении, где распространена полигамия. И что главный босс там имел девять жен и, по-моему, 40 с лишним детей. А как вы относитесь к полигамии?
— Это интересный вопрос. (Смеется.) Вы намекаете на то, что у меня вторая семья? Здесь все зависит от того, в каких условиях проживают люди. Дело в том, что в данном случае полигамия у масаев идет не от внутренней распущенности, а от очень жестких условий жизни. Для них институт полигамии означает продолжение рода всего племени: чем больше воинов, тем более надежно будущее масаев. Я считаю, что в таких условиях это абсолютно оправданный подход.
— Ну, раз уж вы сами упомянули свою вторую семью… Заметьте, не я это сказал! Слышал, что вы познакомились со своей новой женой не так давно все в той же Африке, во время одного из путешествий. Это правда?
— Правда. Хотя «не так давно»… Все-таки 10 лет назад, а это уже срок.
— Да, наверное, 10 лет как один день?
— Совершенно точно. Но это вы сказали.
