2. Тупик
Сделка. Ради чего идет на сделку с чертом Фауст? Конечно, не из-за личных выгод: золота, власти, славы и т.п. Фауст жертвует своей душой ради цели своей жизни — лучшего будущего для людей.
Сделка с чертом — это уже выход за пределы человеческого. Ради человека — но за пределы человека. Фауст готов к этому: “Я сын земли./И до иного света мне дела нет”. Мефистофель правильно замечает: “Там легче будет, при таком воззренье,/Тебе войти со мною в соглашенье”.
По существу все произведения Гете о Фаусте — анализ того, можно ли идти на сделку с чертом ради высокой цели.
Поразительно, что еще до начала Великой Французской революции Гете прозорливо увидел, что проблема “сделки” станет не только частью сказания о Фаусте, а реальной, практической.
Ради светлой цели казнили направо и налево якобинцы. Опять же во имя благих целей убивали русские народовольцы. И большевики, идя на красный террор и пытки в ЧК, конечно же, сделали это ради победы самых великих целей. И печи Освенцима питались не только топливом, но и верой в великую миссию нацизма. Творить “гомункулов” пыталась и хунвэйбиновская революция.
Бессилие разума перед реальными сложностями преобразований, разочарование реформаторов и революционеров, невозможность найти альтернативу самоубийству от бесперспективности — общая основа “сделок”.
Итак, по Гете — имеет ли смысл жертвовать человеческим ради будущего человечества? Что дала сделка Фауста с чертом?
Гретхен. Первой жертвой стала самый близкий, самый дорогой Фаусту человек — Гретхен. И не только она: и ее мать, и брат, и сын Фауста. Таков итог при самых лучших чувствах Фауста.
В Гретхен — лучшие черты немецкого народа: трудолюбие, аккуратность, верность. Но она ищет обычного, человеческого личного счастья. А Фауст ищет счастье для всех. И это счастье для всех приводит к трагедии отдельного человека.
“Большое царство мечется в бреду”. Но быть может, в больших масштабах оправдалась сделка с чертом? Тем более что “поле” для усилий — целое государство.
“И при начавшемся развале/Несостоятельную власть/В стране сменило безначалье/Всех стала разделять вражда/...Достигло крайнего размаха укоренившееся зло./Все потеряли чувство страха... Шло, падало, плелось, тащилось,/Пока совсем не развалилось”.
“Преступники возмездья не боятся/И даже хвастают своей виной/... Когда судья карать не смеет,/С преступником он заодно”.
“Хозяйство все по швам трещит/Спим на заложенной перине/И даже хлеб едим в кредит”.
“Пришел конец союзным взносам/И денег никаким насосом/Теперь в казну не накачать”.
“У нас что город, то и норов/И своевольничает знать”.
“Из партий, как бы их ни звали,/Опоры мы не создадим”.
Этому государству Фауст и Мефистофель не смогли ничем помочь — кроме предложения организовать выпуск бумажных денег с перспективой безудержной инфляции: “И вместо золота подобный сор/В оплату примут армия и двор?” И в масштабе страны союз интеллектуала и нечистой силы не стал конструктивным началом.
Народ. Ну, с властью ничего не получается. Но ведь есть народ. Не ради ли простых людей пошел Фауст на сделку?
Во-первых, выяснилось, что многих волнует — как и Гретхен — только устройство собственного быта: “Я тоже так смотрю, сосед/Пусть у других неразбериха,/Передерись хотя весь свет,/Да только б дома было тихо”.
Во-вторых, народ легко обмануть, им легко манипулировать, он готов поверить во что угодно: “Людей лечили этой амальгамой,/Едва ли кто при этом выживал./Так мой отец своим мудреным зельем/...Самой чумы похлеще бушевал./ И каково мне слушать их хваленье”.
Но самое главное — третье. Даже изменив жизнь, люди меняются мало. И в новой жизни воспроизводятся беда за бедой прошлого. “Ни слова о веках борьбы!/Противны мне тираны и рабы./Чуть жизнь переиначит по-другому,/Как снова начинают спор знакомый”.
И какой горечью веет от слов: “Как будто бредят все освобожденьем./А вечный спор их, говоря точней,/Порабощенья спор с порабощеньем”.
Последняя попытка. Фауст в отчаянии приходит к идее осуществить свои идеи хотя бы на каком-то куске земли. Так сказать, в отдельно взятой стране. В переходе реформатора к “отдельно взятой стране” Гете нельзя отказать в логике.
За помощь императору Фауст получает “участок”. На “участке” развернулось бурное строительство базы счастливого будущего: каналов, плотин, и т.д.
Но, во-первых, тяжело досталось строителям: “Бедной братии батрацкой/Сколько погубил канал!”
Во-вторых, в ходе строительства понадобилось снести дом двух стариков. Мешал великим планам. “Их выселить давно пора/В назначенные хутора/...Сопротивлялись эти люди/Мрачат постройки торжество/Они упрямы до того,/Что плюну я на правосудье”.
Но попытка насильно переселить стариков не удалась: “Конец желая положить,/Мы стали вещи выносить./Тогда их охватил испуг,/И оба испустили дух”.
И как знакомо звучит самооправдание Фауста: “Ошиблись, меру перешли!”
И в попытке создать “рай на участке” Фауст зашел в тупик. Теперь у него ничего не осталось, кроме смерти.
“Конечный вывод мудрости земной”. У Гете “конечных” выводов два. Один делает сам Фауст. Другой — Гете.
Умирая, Фауст говорит: “Я этот свет достаточно постиг./Глупец, кто сочинит потусторонний/...Стой на своих ногах, будь даровит,/Брось вечность утверждать за облаками!/Нам здешний мир так много говорит!”
Фауст с упоением оценивает свои усилия: “Как мне приятен этот стук лопат!/Кладут границы бешенству прибоя,/Возводят вал и насыпи крепят/...Стада и люди, нивы, села/Раскинутся на целине”.
Но даже если не удастся сделать мир раем — все равно надо работать: “Вот мысль, которой весь я предан,/Итог всего, что ум скопил/Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,/Жизнь и свободу заслужил”.
Этот вывод Фауста в советское время не раз цитировали, пытаясь “устроить” Фауста в социалистическое общежитие.
Но у Гете все иначе. У Гете говорит ослепший человек. Фауст ничего не видит. А стук лопат, так его умиляющий, — раздается от того, что роют могилу Фаусту. “На этот раз, насколько разумею,/Тебе могилу роют — не траншею”.
Фауст и в момент смерти терпит крах: “Часы стоят/...Молчат, как ночь./Упала стрелка. Делу не помочь.../Все кончено./А было ли начало?/Могло ли быть? Лишь видимость мелькала...”
Ангелы отбивают душу Фауста у Мефистофеля: “Спасен высокий дух от зла/Произволеньем Божьим./Чья жизнь в стремлениях прошла,/Того спасти мы можем”.
И в этом, на первый взгляд оптимистическом финале для меня и заключено самое ужасное. По Гете, Бог, не отдавая Фауста аду, как бы подтверждает, что Фауст был бессилен и потому не виноват. Мир на Земле никогда не может стать раем. Иначе потеряет смысл решение Бога об изгнании первых людей из Небесного рая. Земля должна быть для людей не раем, а источником испытаний, в ходе которых человек доказывает свое право на рай Небесный.
Прощая Фауста, Бог тем самым подтверждает, что на Земле невозможно построить рай. Невозможно сочетать счастье отдельного человека со счастьем всех. И, естественно, Фауст не мог — даже с помощью потусторонних сил — сделать невозможное.
Вот так и кончается “Фауст”. Взаимоисключающими идеями. Идеей о необходимости для человека постоянно бороться за лучшую жизнь на Земле. И идеей о невозможности устройства счастливой жизни на Земле — ни с помощью разума, ни даже с помощью черта.
Для меня “Фауст” — это потрясающая по трагизму история о тупиковости, безысходности судьбы интеллектуала в его попытках создать счастливую жизнь на этом свете.
