Завтра бойцы вспомнят минувшие дни: исполняется 60 лет со дня нашей победы в Сталинградской битве. Она продолжалась двести суток и один день и стала поворотным пунктом Второй мировой. Падение Сталинграда должно было сделаться, по замыслу Гитлера, символом окончательного крушения СССР, однако вышло наоборот.
Потери и с той, и с другой стороны были огромными: во время Сталинградской битвы отдали свои жизни почти полмиллиона наших бойцов и полтора миллиона немцев и их союзников — румын и итальянцев — были убиты, ранены и пленены...
Двум русским ветеранам и одному гражданину ФРГ, с которыми встретились корреспонденты “МК”, повезло. Сегодня они могут рассказать о “неизвестной войне” — той, которую не вмещают сухие параграфы учебников и аккуратные карты сражений...
Юрий ШТОЛЬ: “САМОКРУТКИ ДЕЛАЛИ ИЗ НЕМЕЦКИХ ЛИСТОВОК”
— На войну я попал в двадцать лет, после Ленинградского военно-топографического училища. Под Сталинградом я, младший лейтенант, возглавил отделение, в котором были мужики на 15—20 лет старше меня. В разговорах вечная тема была — женщины. Нам, молодым, жизни не видавшим, старшие мужчины часто рассказывали о том, как это хорошо — быть с женщиной, какие при этом испытываешь ощущения. Помню, слушать было очень интересно... Командирам частей с женским полом было гораздо проще. У многих были так называемые “полевые жены”, которые обычно работали в медсанчастях. Остальные имели дело с прекрасным полом редко. Очень хорошо помню момент: наш эшелон едет мимо поля, а в поле работают женщины. Увидев солдат, они легли на траву, задрали юбки и раздвинули ноги. Мы все стали кричать, махать руками. Да что толку: поезд едет быстро — не спрыгнешь...
На войне забывалось такое чувство, как отвращение. Будучи под Сталинградом, в Городище, мы с товарищами чуть не столкнулись с въезжающими в город немецкими танками. Спрятались в каком-то подвале и лежали там прямо на человеческих фекалиях. Никто в тот момент не думал о том, что это противно... Часто были перебои с водой — так пили из луж. Проблемы с хлебом? И из этой ситуации был выход: под Сталинградом (наше подразделение пришло туда еще в августе 42-го) было много арбузных бахчей — собирали арбузы и меняли у местных пекарей на хлеб. Или еще: среди солдат было много таких, которые родом из деревень, так они прекрасно знали, куда крестьяне обычно прячут запасы зерна. С помощью этих солдат мы находили в брошенных деревнях заначки и “добывали” там зерно. Брали, конечно, не все — люди ведь оставляли запасы в надежде, что вернутся... А мололи добычу так: находили два пня, разбивали чугунную кастрюльку. Потом ее куски втыкали в один из пней, а на второй клали зерно и оба бревна крутили. После этого в печи на листе лопуха пекли хлеб... Светильники у нас тоже были своеобразными: расплющенная гильза от снаряда, куда заливалось дизтопливо и поджигалось. Не спичками, а так называемым кресалом: куском кремня, который нужно было потереть о камень. От них и самокрутки прикуривали. Вот только бумаги часто не хватало. Поэтому на самокрутки пускали немецкие листовки, которыми иной раз земля была просто усеяна. Правда, командование нередко запрещало листовки не то что читать, но даже подбирать. Но я таких приказов не отдавал — считал, что если солдат и прочитает, то хуже от этого не будет.
Страх... За все время по-настоящему я испугался лишь однажды — возможно, потому что был очень молод. Это было, когда наши войска отходили к Сталинграду. Я находился в открытом поле и попал под бомбежку. В тот раз немцы использовали бомбы, которые отскакивали от земли и разрывались в воздухе шрапнелью. Страшная штука. Я каким-то образом умудрился залечь в картофельную борозду, просто вжался в землю. И обратился за помощью к Богу, хотя был неверующим. И что вы думаете — я не пострадал. Бог меня спасал и после этого: в Сталинграде мы прятались от бомбежки в церкви, в какой-то нише в стене. Правда, после этого я все равно не стал верующим человеком...
Николай МЕЛЬНИКОВ: “В НАСТУПЛЕНИИ НАС НАКОРМИЛИ ЛЯГУШКАМИ”
— Двадцатого июня я окончил школу, а двадцать второго — война. Когда меня призвали, на призывном пункте нас, 18-летних, построили, и я по росту оказался предпоследним. Вышел старший сержант, осмотрел строй и последнему парнишке говорит: “Забирай свои документы и мотай домой — не подходишь”. На меня посмотрел критически, потом головой мотнул: ладно, мол, годишься...
В июне сорок второго нашу 43-ю бригаду уже отправили под Сталинград. И всю дорогу, пока эшелон туда добирался, мы видели, как наши отступают: потрепанные, половина без оружия...
Как-то, под Сталинградом уже, комбат меня вызвал — нужно было идти в разведку. Смотрю в бинокль, а в километре уже идут развернутым строем немецкие танки, на нас идут. Комбат мне тогда сказал: “Если мы сегодня выживем, то до конца войны доживем”. Так и вышло. Спасло нас то, что уже темнеть стало и они остановились, стали маскировочные сети натягивать — немцы тогда по ночам не воевали, все у них по плану шло.
А потом август, приказ №227 “Ни шагу назад”, собирали всех отступающих, формировали из них новые части. Так мы дошли до города. 23 августа — день, когда немцы прорвались к Волге, сражение страшное было, бомбежки. Мы тогда у Волги были, помогали сдерживать этот коридор. И вот помню, с одной стороны гигантский костер — Сталинград горит, а с другой стороны другой костер — немцы разбомбили нефтяную вышку, нефть по Волге течет и горит.
И вот всю осень: днем в окопе, укрывшись шинелью, сидишь, а ночью минируешь. С едой, правда, нормально было — у нас свои запасы были. Когда мы уже наступали, была такая история. Завтракали мы как-то пшенной кашей, и наш повар Гриша кричит: “Кому добавки?”. Желающие, конечно, есть. И вдруг кто-то кричит: “Ты почему нас лягушками кормишь?”. Подходит наш политрук, ему говорят: “Вот в котелке лапки лягушачьи”. Он: “Ну-ка, я попробую”. Попробовал. “Рыба!” — говорит. Ну, все смеяться — спас, в общем, Гришу. А тот просто ночью в темноте воду из колодца таскал, вот лягушку в ведре и не заметил...
А как-то ушла одна группа вперед на задание, возвращаются в часть на немецкой машине, и за рулем немецкий солдат. Оказалось, наши были в засаде, шла машина, они ее обстреляли, немцы побежали — их убили, а шофер — он на самом деле румын был — руки поднял, сдался и привез наших в батальон. И этот румын Жора так с нами и остался, при кухне, помощником повара. Гимнастерку ему дали, и так он с нами до Крыма дошел, потом уж его отправили в лагерь военнопленных...
Ханс КАЛЬВАЙТ: “ОТ ХОЛОДА Я ЕДВА МОГ РАССТЕГНУТЬ ШТАНЫ”
Редкое немецкое издание не вспомнило в эти дни Сталинградскую битву. Пытаюсь связаться с героем одной из таких публикаций: бывший рядовой Зигфрид Лессей был среди тех, кто в середине ноября 42-го года попал в сталинградский котел, а оттуда — в сибирский плен.
“Я понимаю вас, но вы поймите и меня, — вежливо отказался от беседы с корреспондентом “МК” 87-летний Лессей. — Это был ад! Смерть друзей, ледяной холод, всюду снег, и нечего есть. Мне не хочется снова вспоминать это...”
А вот у Ханса-Эккерта Кальвайта из Ганновера уже нет столь панического страха перед Россией. Я разыскал в Интернете его сайт. Звоню. 80-летний пенсионер не прочь вспомнить сталинградские дни. Кальвайт считает, что ему фантастически повезло: хлебнув сталинградской мясорубки сполна, он все же избежал плена и смерти.
В приволжских степях Кальвайт оказался, будучи радистом в танковых частях, осенью 42-го. Лютые морозы января 1943-го он вспоминает как один непрерывный кошмар: “Руки примерзали к металлу. От перчаток остались лохмотья. Обморожены были почти все... Один из солдат был заядлым курильщиком, но курить уже не мог: его руки и ноги стали черными от холода — видимо, началась гангрена. Мы скручивали ему папиросу из бумаги и травы и привязывали ее к палке. А саму деревяшку прикрепляли к почерневшей руке”.
В середине января сам Кальвайт обессилел настолько, что едва мог передвигаться. “На одной ноге у меня был дырявый ботинок, на другой — одеяло. В день давали по небольшому куску хлеба. Вместо воды мы ели снег. От холода едва мог расстегнуть штаны, чтобы отправить естественные надобности”. Рассказывая это, Ханс-Эккерт вдруг умолкает. “Я был в таком отчаянии, что попытался покончить с собой, — продолжает он дрожащим голосом. — “Ты должен умереть!” — сказал я себе. Чтобы побыстрее замерзнуть, я начал раздеваться: перчатки, куртка, свитер...”
Санитар, оказавшийся неподалеку, привел его в чувство. Потом Кальвайта эвакуировали на переполненном “юнкерсе”. После Сталинграда он полгода пролежал в лазарете. Ему ампутировали пальцы на ногах.
Но ему было суждено вновь увидеть Россию. В 1999 году Ханс-Эккерт Кальвайт в составе группы из 700 туристов из ФРГ присутствовал на открытии немецкого кладбища в Россошке под Волгоградом: “Тогда я впервые увидел Волгу. В 42-м мы до нее не дошли”.
Смотрите в номере материалы, подготовленные журналистами "МК" к юбилею победы под Сталинградом:
"БЕЗЫМЯННЫЕ МИЛЛИОНЫ"
"ЖИВЫЕ ПОЗАВИДОВАЛИ МЕРТВЫМ"
"ДИВИЗИЯ ПРЕДАТЕЛЕЙ"
"НАТЮРМОРГ"
