В октябре 93-го года на нашем телевидении произошла революция: появился абсолютно новый канал. Новый по картинке, по качеству, по духу. Канал из трех букв под названием НТВ. Очень быстро он стал лучшим. Но время распорядилось так, что теперь того уникального журналистского коллектива (УЖК, как они сами себя называли) больше нет. Пришли новые люди, делающие новый канал. Только он по-прежнему называется НТВ. Неужели, кроме этих трех букв, у “старых” и “новых” нет ничего общего?
Сегодня мы дали возможность высказаться звезде старого НТВ Павлу Лобкову и звезде нынешней, ведущему “Программы Максимум” Глебу Пьяных.
Глеб ПЬЯНЫХ: “Ненавижу поющие трусы!”
— Глеб, тебя называют лицом нового НТВ. Как ты к этому относишься?
— Это большая честь для меня. Но я не один. НТВ — это по-прежнему команда, которая очень профессионально работает. Я не много где проработал, не хочу говорить плохо про коллег, но так, как устроена работа на НТВ, больше нигде, никогда и никак ни у кого не получается.
— Ты согласен, что команда нового НТВ трудится совсем по другим принципам, чем старый и для многих знаменитый коллектив НТВ последнего десятилетия прошлого века?
— Нет, и легко это докажу. Многие ребята, с которыми я сейчас работаю, трудились у Парфенова. А сюжет про людоедов был именно у Парфенова в программе “Намедни”, такой культовой и интеллигентной. У меня сюжетов про людоедов не было.
— Я еще про людоедов даже слова не сказал, ты сам первый начал. Когда ты слушаешь и читаешь, что НТВ превратилось непонятно во что, типа канала для маньяков…
— …это частное мнение журналистов, и по ст. 7 Закона о печати они имеют на это право. Любой журналист может высказывать любые впечатления.
— В таком случае — в каком жанре ты работаешь?
— Когда говорят, что “скандалы, интриги, расследования”, я бы сказал, что в основном расследование. Я горжусь расследованиями и считаю, что это главный жанр журналистики. Например, пришел мой корреспондент в районное отделение Пенсионного фонда. Смотрит, а оно на третьем этаже находится. Он спрашивает начальницу: “Вы почему на третьем этаже?” Она говорит: “Вы знаете, нас так посадили, это к Лужкову вопрос”. Так вот, Лужков здесь совершенно ни при чем. Мы ловим управляющего этим зданием, а он спокойненько так: “Эти пенсионные начальники сами выбрали третий этаж, более того, они хотели бы повыше, чтобы как можно меньше пенсионеров до них доходили”.
Этот маленький эпизод, который мелькнул хронометражем 45 секунд в нашем эфире, многое объясняет и требует больших журналистских усилий. Это предмет гордости. Я считаю, что так должны работать все, только кишка тонка.
— То, что у вас настоящая репортерская работа, никто и не отрицает. Но у тебя есть список, кого ты можешь мочить, а кого нет? Ты не работаешь, случаем, по звонку, когда тебе говорят “фас”?
— Ну что ты, мы свободные люди в свободной стране! Америка вот рушится, ее уже практически нет. И если у кого-то есть еще доллары, так бросайте их в унитаз, это резаная бумага. Зато у нас царит свобода слова, и я абсолютно волен выбирать: кого и что. А если без шуток, то любая заказуха видна. Мы же разоблачаем только одни, больше никто этого не делает, потому что никому до этого дела нет. И это 100%-ное доказательство того, что мы занимаемся свободным журналистским творчеством.
— Догадываюсь, что твои коллеги-новостники этого не скажут. Давай об этике, хотя, наверное, по-твоему, двум журналистам об этике говорить позорно. Когда у вас проходили щемящие сюжеты о старых забытых актерах, про больного и уже умершего мальчика, к которому приезжал Дима Билан, — слезы наворачивались. Но у вас был, к примеру, маленький сюжет про Семена Фараду, и казалось, что это просто подглядывание за больным человеком.
— Телевидение работает телекамерой, у телекамеры есть объектив. Объектив — это глаз. А глаз либо смотрит, либо подглядывает. Вопрос формулировки. И как глазу оправдаться? Вот глаз смотрит на какое-то важное для людей явление, а кто-нибудь особо интеллигентный вдруг закричит: “Этот глаз подглядывает!”. Ну как теперь этому глазу доказать, что он смотрит? Более того, его профессиональный долг на это смотреть. И этим глазом смотрю даже не я, не оператор, этим глазом управляет страна. Это страна управляет телекамерой — куда ее направлять. Рейтинг — это даже не бизнес.
— Но ведь важно еще, как показать, с каким отношением!
— Фараду нам не менее жалко, чем всех остальных несчастных актеров.
— Этого было не видно.
— Тебе показалось. Я очень сомневаюсь, что там можно было увидеть какую-то другую интонацию. Мы не сумасшедшие, чтобы не пожалеть Фараду.
— Тебе не надоели эти попсовые звезды, которые то и дело пиарятся у тебя в программе?
— Не-на-ви-жу! На-до-е-ли! Ненавижу поющие трусы. А к поющим трусам относятся не только трусы, но и многие штаны. Глаза бы мои на них не глядели. Закрыть, запретить! Я прямо сейчас в Кремль буду писать телегу: “Прошу заткнуть эти розовые сопли”. Как только запретят и никто не сможет их показывать, не будет конкуренции — как я буду счастлив! И концерты запретить, чтобы народ живьем не ходил всю эту сволочь смотреть, безвкусную, вульгарную, неинтеллигентную, которая себя ни под Шостаковичем не чистит, ни под Прокофьевым.
— Ну а что ты думаешь о том самом, старом НТВ, на которое молились миллионы людей?
— Классное, профессиональное, замечательное. Там было очень много политики, но ее было так много, потому что столько было политики в стране, интереса людей к ней. Ну были недостатки. Например, то, что тогда нес Киселев про алюминиевые войны. На мой взгляд, Евгений Алексеевич — это позор телевидения. Я считаю, что такого человека нельзя было пускать в телевизионный эфир. А шедевров там было невероятное множество. Программу Парфенова я обожал, смотрел всегда.
— “Итоги” всегда считались лучшей аналитической программой на ТВ, ну а то, что Киселев занимался делами Гусинского, это понятно.
— Занимаешься делами — делай профессионально. Хоть копеечку фактуры про алюминиевые войны ты найди! Хоть чего-нибудь спродюсируй, хоть чего-нибудь узнай! А заклеиваться фуфловым архивом и чего-то там бубнить — это просто профессионально неприлично.
Павел ЛОБКОВ: “Мы до сих пор живем от пинка Гусинского”