Согласно легенде, Иван Калита однажды на месте села увидел высокую гору, покрытую снегом, внезапно на глазах растаявшим. «Гора высокая — это ты, князь, а снег — это я, смиренный. Мне прежде тебя должно отойти от сей жизни» — так истолковал сон князя митрополит Петр. По другой версии, сам он основал монастырь в честь апостолов Петра и Павла в 1315–1316 гг. Подобно им, митрополит писал послания, поучения, примирял враждующих русских князей. Почтение к нему в Москве было безгранично, и после его смерти Петропавловский собор переосвятили. И с тех пор называют монастырь Петровским.
Князь Дмитрий Донской основал в монастыре храм Боголюбской иконы Божьей Матери. В начале XVI века итальянский архитектор Алевиз Фрязин Новый, сотворивший в Кремле Архангельский собор, возвел в камне собор в честь святого Петра — митрополита. Век спустя неведомый зодчий декорировал его фасад и таким образом повлиял на облик всех возникших вокруг города церквей в стиле, получившем название «нарышкинское барокко».
Расцвет обители относится ко времени возвышения бояр Нарышкиных, породнившихся с царями. Мать Петра Наталья Кирилловна похоронила здесь отца и родных братьев, Ивана и Афанасия, убитых во время стрелецкого бунта. С тех пор монастырь служил усыпальницей Нарышкиных. Над могилами родственников Петр I повелел возвести в камне Боголюбский храм, сохранившийся до наших дней. И перенес сюда из древнего Боголюбова чтимую в народе икону Божьей Матери.
После спасения от гибели во время заговора царевны Софьи Петр заложил церковь в честь Сергия Радонежского. И ее можно увидеть за стенами монастыря, где сохранились, за исключением одной часовни, все храмы, оскверненные и разграбленные в годы советской власти и воссозданные после ее падения.
На Петровке и Петровском бульваре дома появились в новое время, в XVIII–XIX веках. А за воротами монастыря попадаешь в суровую средневековую пленительную Москву, не искаженную европейскими веяниями в архитектуре. Желающих узнать подробнее драматическую его историю отсылаю к изданному Русской православной церковью справочнику «Православная Москва».
Я же хочу обратить внимание, что и улица, и бульвар, и монастырь напоминают о Петре — митрополите и апостоле Петре, почитаемом в христианском мире православными и католиками, особенно последними. Самый большой и роскошный в мире собор, созданный в Риме титанами эпохи Возрождения, где происходят выборы Папы Римского, славит апостола Петра. Во имя его назван царь Петр Первый, основавший столицу России Санкт-Петербург, что значит город святого Петра.
Андрей Первозванный и его родной брат Симон жили до встречи с Христом бедными еврейскими рыбаками. Оба родились и росли на берегу не оскудевшего до наших дней Галилейского озера в Израиле, в семье иудея Ионы. (По сей день там подают в ресторанах довольно костистую «рыбу святого Петра», выловленную в озере.) Иисус дал Симону греческое имя Петр, что значит камень, и сказал: «Ты, Петр, и на сем камне я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее!».
В христианстве, по словам апостола Павла, прежде ревностного иудея Саула, «несть ни эллина, ни иудея». Национальности не придается значения, все равны пред Богом. А напоминаю я о происхождении апостолов разве что нашим антисемитам, носящим имена Петра и Павла, чтобы они это не забывали, борясь «с еврейским засильем».
Все храмы Петровского монастыря вернули верующим и монахам, за исключением протянувшихся вдоль улицы Петровки Нарышкинских палат. В них по-прежнему помещается Литературный музей, которому давным-давно обещано новое здание. Его основал член партии с 1895 года Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, родной брат генерал-майора царской армии Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, в числе первых военачальников признавшего советскую власть. Оба они достойны книжной серии «ЖЗЛ». По предложению генерала столицу советской России перенесли в марте 1918 года из Петрограда в Москву…
Литературный музей, согласно энциклопедии «Москва», основан в 1934 году, когда начались массовые репрессии и за заботу об архивах арестованных и погибших литераторов можно было поплатиться головой. К тому времени за плечами шестидесятилетнего «старого большевика» Бонч-Бруевича была драматическая жизнь несостоявшегося землемера по образованию и революционера по призванию: эмиграция, жизнь в разных городах мира, неоднократные аресты, организация типографий, газет и издательств партии, сидение в «Крестах», защита христианской общины духоборов и судимого по ложному обвинению Бейлиса.
В дни Февральской революции этот интеллектуал организовал выступление Волынского полка и пулеметного батальона, занял типографию газеты «Копейка» и наладил выпуск «Известий Петроградского Совета рабочих и крестьянских депутатов». В октябре 1917 года был с теми, кто с оружием в руках взял власть в Петрограде. Революция вознесла его на вершину власти. Три года Бонч-Бруевич ежедневно встречался с Лениным, управлял делами советского правительства — Совета народных комиссаров, руководил его переездом из Петрограда в Москву, многое для нее сделал. О чем написал книгу «На боевых постах Февральской и Октябрьской революций».
Другая книга, «Воспоминания о Ленине», вышла тридцать пять лет спустя, после смерти Сталина, не дотянувшего до автора руки. Сидела в лагере его дочь, расстреляли ее мужа.
Рискуя положением за интерес к жизни «врагов народа», в 1951 году, в разгар борьбы с «космополитами», Владимир Дмитриевич смог заполучить из архивов КГБ около 5000 документов, конфискованных карателями во время довоенных репрессий писателей и с тех пор хранимых Литературным музеем. Не все удалось спасти от забвения. Вдове Осипа Мандельштама не вернули рукописи и фотографии, унесенные во время ареста мужа. После распада СССР я побывал на Лубянке в надежде увидеть «дело», заведенное в 1938 году на Михаила Шолохова, когда агенты НКВД собирали на него и его арестованных друзей компромат. И этого документа, как мне официально сообщили, не нашлось.
Основатель Литературного музея, как пишут сейчас о нем, хотел создать колоссальный музейный комплекс, по площади равный Кремлю. По его идее, хранилище бесценных рукописей на случай войны должно было быть защищено от атак с воздуха. В стенах национального музея предполагалось вечно беречь все, что связано с историей великой русской литературы. Подобное убежище, способное выдержать любой удар авиации, построено в Иерусалиме, в Музее книги, где в недрах хранят кумранские рукописи Мертвого моря с самыми древними текстами Библии.
В Москве Литературному музею предоставили небольшой особняк на Моховой улице, где сейчас хранят книги стран Востока. На моей памяти этот музей помещался на Большой Якиманке, 38, до того, как его здание снесли, когда улицу расширили. В нем много лет служил научный сотрудник Николай Павлович Анциферов. «Московская энциклопедия», недавно изданная, представляет его «историком, краеведом, одним из основателей экскурсионного дела в России». Это неполная характеристика выдающегося краеведа, исследователя городов, успевшего до революции получить высшее образование на историко-филологическом факультете Петербургского университета. До начала репрессий у него вышло пять книг, признанных классикой: «Душа Петербурга» (1922) и «Быль и миф Петербурга» (1924). В следующем году последовал первый арест и ссылка в Омск. Вернувшись в Ленинград, он издал еще три книги: «Пути изучения города как социального организма» (1926), «Теория и практика литературных экскурсий» (1926), «Детское Село» (1927).
Этот творческий взлет прервала ссылка в Соловецкий лагерь особого назначения в 1929 году. С тех пор последовало еще три ареста за мнимое участие «в контрреволюционных организациях». Последний раз приговорили к 8 годам лагерей и отправили в Уссурийский край. На его счастье, в НКВД сменилось руководство — и в декабре 1939 года невинного освободили.
Жить постоянно Николай Павлович стал в Москве, но, как прежде, о душе, мифах, социологии не писал. В наши дни его наследие изучают, присуждают премии имени Анциферова. Хочу сказать о другом. Именно он посоветовал Музею Достоевского в Москве купить у студента художественного Института имени Репина Ильи Глазунова иллюстрации романа Достоевского «Идиот», увидев в его рисунках и яркий талант, и глубокое постижение творчества писателя, которого художник не изучал ни в институте, ни в школе. Никто из графиков не иллюстрировал романы писателя, чьи собрания сочинений с 1930 года четверть века не переиздавались, а роман «Бесы» считался клеветой на революционеров. А Глазунов представил на своей триумфальной выставке 1957 года в Центральном доме работников искусств цикл «Образы Достоевского», в том числе иллюстрации «Бесов».
Невиданный успех открыл перед не прописанным в столице уроженцем Ленинграда двери квартир в Москве, где жили самые известные люди: Илья Эренбург, Сергей Михалков, Борис Пастернак… В это время сам Глазунов с красавицей женой ютился в «пещере 6 кв. метров» коммунальной квартиры и спал на полу. Он постоянно общался за дружеским столом с преуспевавшими сверстниками Вознесенским, Евтушенко, написал их портреты; рисовал с натуры Татьяну Самойлову, Анатолия Рыбакова, Павла Антокольского, Бориса Слуцкого, с которым подружился.
Но влияние на художника оказали не они, а Анциферов, чей портрет кисти Глазунова сохранил нам образ этого мыслителя. Выросший в городе XVIII–XIX веков, Илья не знал древней русской архитектуры чуждой ему Москвы. Анциферов подсказал путь познания города, круг чтения, рассказал о том, о чем умалчивали советские путеводители.
— Москва имеет свою душу, подобно всем великим городам мира, — говорил Анциферов и цитировал Верхарна: «Все пути в город ведут…». Он развивал мысль, что есть города, застывшие в своем облике, как Венеция. А есть творящие свой образ постоянно, с нарастанием культуры, как Париж. К таковым относил и Москву. Анциферов оказался знатоком русской иконы, плененным образом Владимирской Божьей Матери. И это чувство передалось Глазунову.
— Изучив Москву, вы обновите в себе национальное сознание, не изменяя родному Ленинграду, полюбите ее. Любить — значит знать… Глазунов ходил по старинным улицам и переулкам незнакомого города, простаивал часами перед иконостасами соборов Кремля. В Архангельском соборе увидел написанную Дионисием икону, на которой митрополит Петр закладывает Успенский собор…
Пытаясь найти в Кремле Чудов и Вознесенский монастыри, узнал, что они снесены, как и древний храм Спаса на Бору, сотни замечательных церквей, Сухарева башня, стены Китай-города, храм Христа Спасителя. У Глазунова пробудилась ненависть к власти, способной на такие злодеяния. На Старой площади на заседании интеллигенции в ЦК партии он первый в дни «оттепели» публично заявил, что надо восстановить храм Христа — памятник войны 1812 года. Это стремление сблизило нас до такой степени, что я взял интервью у художника и позднее написал книгу «Любовь и ненависть Ильи Глазунова».
Никто из современных живописцев не знает Москву так хорошо, как Илья Сергеевич Глазунов. Он основал академию в здании бывшего Училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой, подарил городу сотни спасенных им икон и своих холстов, создал музей на Волхонке, где выставлены картины, увидеть которые стремилась в дни выставок в Манеже толпы людей.
…Петровский бульвар медленно ниспадает по склону некогда буйной реки Неглинки, текущей под землей в трубе под Трубной площадью, куда ведет наш недолгий путь. Не потому что он короткий. По данным Дмитрия Бондаренко, на этом бульваре жило сравнительно мало замечательных людей. С ними мы встречались на других бульварах, где предпочитали жить аристократы.
Петровский бульвар, как Страстной, не успели застроить многоэтажными доходными домами, зданиями банков, редакциями газет на месте особняков. Поэтому бульвар во многом сохранился. Это обстоятельство прежде ставилось ему в вину. В «Истории московских улиц», изданных в 1958 году, Петр Сытин, имея в виду внешний проезд Петровского бульвара, без сожаления заметил, что там «доживают свой век старые дома, большая часть которых построена после пожара 1812 года». Опустошенные огнем земли перешли в руки московских купцов, которых привлекала близость рынка на Трубной площади, где продавали срубы изб, небольшие деревянные церкви, саженцы.
Юрий Федосюк в книге «Бульварное кольцо» (1972 года) высказал о внешнем проезде надежду, что ему суждена недолгая жизнь. «Сравнительно ограниченные капиталы новых землевладельцев, с другой стороны, их прижимистость и мелочная расчетливость определили характер застройки проезда: множество мелко нарезанных и плотно застроенных участков, отсутствие садов, тесные дворы, узкие лестницы, экономия на каждой пяди земли и каждом пятаке».
Самое старинное строение, появившееся в 1819 году, он назвал «примитивным двухэтажным домиком под номером 11». Окружавшие его здания «более богатые, но убогие в эстетическом отношении — постройки конца прошлого века». Такое отношение к старой Москве разделяло в массе своей архитектурное сообщество, желавшее снести до основания «убогую» «купеческую Москву». Но эти мечты не осуществились, и мы видим поэтому на Петровском бульваре довольно хорошо сохранившуюся старую Москву, какой она была. И какой останется в XXI веке.
