Три переулка назывались Знаменскими в честь иконы Божьей Матери «Знамение». Краеведы обходили эти старинные проезды стороной, уделяя внимание соседним бульварам и Петровке. За ними укрывается конгломерат домов разной высоты и стиля, мало тронутый новостройками. А попав в гущу современного квартала, видишь сохранившийся с XVII века храм, поражавший иностранцев светоносными куполами и шатровой колокольней.
Блещет пятью золотыми главами вся в белом церковь, одна из самых восхитительных в пределах Земляного города, Садового кольца. Хочется думать, что спасла Знаменский храм красота. К нему примыкает придел в виде маленькой церкви, и над ним горят огнем пять куполов, радовавших стрельцов полка Никифора Колобова.
Все полки имели разную красивую форму. Стрельцы его полка носили желтые кафтаны с темно-малиновыми петлицами, темно-серые шапки и ходили в красных сапогах.
В начале царствования Федора, сына царя Алексея Михайловича, в 1676 году в слободе начали на деньги казны строить церковь в память удачного Чигиринского похода русской армии. В нем участвовал полк Колобова. На переправе через Днепр московские стрельцы и украинские казаки нанесли туркам, осадившим Чигирин, поражение, вынудив их отступить.
Спустя пять лет после начала кладки в центре слободы, где насчитывалось тысяча дворов с избами и огородами, освятили каменный храм, сооруженный взамен разрушенного деревянного. Но внутри зияла пустота. В челобитной грамоте на имя царя стрельцы писали: «Царю, государю и великому князю Федору Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу бьют челом холопы твои, стольника и полковника Никифора Ивановича Колобова пятидесятники и десятники (полковник имел придворный чин стольника, пятидесятники и десятники возглавляли 50 и 10 стрельцов. — Л.К.) и рядовые всего приказу (в данном тексте приказ — синоним полка. — Л.К.) стрельцы. Твоим великого государя жалованием, а нашим, холопей твоих, обещанием, построена у нас церковь каменная во имя Знамения Пресвятой Богородицы да в приделе священномученика Климента Папы Римского, а Божия милосердия образов построить нам, холопем твоим, нечем…».
Просьба стрельцов не осталась без внимания. Из Оружейной палаты им передали свыше 40 икон и дверь иконостаса. Крест над главным куполом увенчали короной в знак того, что в храме на богослужениях присутствовали особы царской фамилии, покровительствующие церкви.
После кровавых бунтов воинственных стрельцов Петр Первый упразднил стрелецкое войско, заменив регулярной армией. На земле опустевшей слободы появились в XVIII веке усадьбы с европейского типа домами. Одну из них, которой владели князья Щербатовы, выкупила казна и приспособила под Петровские казармы, где находился «батальон военно-рабочих», солдаты и тюрьма. В ней ждал повеления Николая I арестованный за «пение пасквильных стихов» друг Герцена, поэт Николай Огарев. Спустя много лет после ареста и ссылки он сочинил о былом поэму «Тюрьма»:
Мне было двадцать лет едва,
Кровь горячо текла по жилам,
Трудилась пылко голова,
И все казалося по силам…
По стихам можно представить, как выглядела бывшая княжеская усадьба на Петровке, где на его глазах муштровали солдат, награждая нерасторопных нещадно ударами по ногам.
Широкий, плоский двор. Кругом
Забор с решеткою железной.
Середь двора высокий дом,
Где век проводят бесполезно
Полки замученных солдат,
Всю жизнь, готовясь на парад.
Поэма написана в эмиграции, в Лондоне, где друзья основали Вольную русскую типографию, наводняя Россию бесцензурными изданиями, призывая отменить крепостное право и произвол. Они мечтали,
…чтоб стали наконец
И правосудье и свобода —
Уделом русского народа.
Стремясь всю жизнь приблизить «правосудье и свободу», Огарев сблизился со скрывшимся в Европе после убийства студента Петровской академии «теоретиком и практиком революционного террора» Сергеем Нечаевым. Выданного России обаятельного мистификатора, вожака тайной «Народной расправы» Александр II повелел после суда, побудившего Достоевского сочинить роман «Бесы», заключить «навсегда» в Петропавловскую крепость. В равелине этот, по словам Достоевского, «бес, мошенник, а не социалист», умер в 35 лет, заслужив готовностью идти на все ради достижения цели признание у Ленина и большевиков.
…Службы в церкви Знамения продолжались свыше двухсот пятидесяти лет, до января 1932 года, пока «в связи с острой необходимостью в помещении под архив московской милиции» здание не передали ей. К тому времени милиция прочно обосновалась в бывших Петровских казармах, где дислоцировался до революции жандармский дивизион. Храм с росписями по эскизам Виктора Васнецова опустошили, церковь лишилась убранства, ценностей и старинных икон.
После архива в годы войны здание перешло научной лаборатории Академии наук СССР, занятой изобретением неких особо прочных материалов. В результате, как писал очевидец, «в 1965 году церковь имела очень запущенный вид, крыша и купола были дырявые, стены со сколотой штукатуркой и облезлой краской; тогда же поставили деревянный забор и приступили к реставрации». Приделу вернули утраченные пять куполов, фасадам придали прежнее величие, позолотили купола, но верующим храм не вернули.
Прошло с тех пор еще свыше тридцати лет, пока в декабре 1997 года в церкви Знамения возобновилось богослужение. По просьбе начальника московской милиции патриарх Алексий II придал бывшей церкви стрелецкого полка «статус храма при Главном управлении внутренних дел по городу Москве». Оно, как известно, находится поблизости, на Петровке, 38.
В крошечном путеводителе «Монументальные памятники Москвы», изданном в 1926 году, молодой автор Владимир Згура не обошел вниманием «церковь Знамения Богородицы», охарактеризовав ее как «отличный пример московского церковного зодчества второй половины XVII века (1681 год) с шатровой колокольней и расписным порталом». Эта миниатюрная книжечка «томов премногих тяжелей».
«Московская энциклопедия» представляет Владимира Васильевича Згуру, родившегося в 1903 году в Кургане, «историком русской архитектуры, исследователем старинных усадеб, москвоведом, педагогом, коллекционером, кандидатом искусствоведения». Но и это не полная характеристика. Он занимался археологией, изучал китайское искусство, европейское барокко…
Самый молодой исследователь искусства и архитектуры Москвы был сыном оренбургского губернатора. Редкая фамилия и родство перешли к нему от предка, по словам внучатого племянника, — «румынского боярина Иоанна Згура и его супруги Султаны Кантакузен, дочери румынского господаря». Семья с Урала переехала в Москву, очевидно, чтобы дать образование одаренному сыну. Владимира отдали учиться в частную гимназию С.И.Ростовцева. Однофамилец и полный тезка знаменитого ботаника Сергея Ивановича Ростовцева основал торговую школу, мужское училище и частную гимназию. Она помещалась в трехэтажном доме И.А.Коровкина, на углу Садового кольца и Тверской улицы. В старой Москве дом стоял под номером 70. Сейчас давно обезлюдевшее здание на Тверской, 30, пугает прохожих безрадостным видом в ожидании давно обещанной реставрации.
В гимназии С.И.Ростовцева учили немецкий и французский, латынь, рисование и чистописание, физику, математику, «гимнастику и военный строй». Кроме того, подросток, обладавший феноменальной памятью, с 14 лет занимался историей древнерусского искусства с профессором Московского университета бароном фон Эдингом, исследователем старинных русских городов — Ростова Великого и Углича. (Умер Борис Эдинг в 30 лет в дни эпидемии тифа в 1919 году, отмеченном голодом, холодом и смертельными болезнями.)
Гимназист занимался, кроме того, фортепиано, теорией музыки и композицией. Он, как пишут, в юности «был прекрасным пианистом, дружил с известными исполнителями; в его архиве бережно сохранены программы лучших музыкальных концертов 1920-х годов в Москве». Все былые увлечения и пристрастия отошли на задний план, уступив любви к русской культуре, истории и архитектуре. Поступил учиться Згура не в Московский университет, а в основанный в 1907 году Археологический институт имени Александра II. В нем вели курсы лучшие археологи и архивисты России. Лекции шли по вечерам. Днем студент занимался в кабинете искусства Народного университета имени А.Л.Шанявского. Ему покровительствовал профессор Московского университета Александр Чаянов, совмещавший исследования по экономике сельского хозяйства с сочинением беллетристики, участием в археологических экспедициях, коллекционированием гравюр, книг, старинных планов Москвы. Будучи видным членом общества «Старая Москва», Чаянов рекомендовал правлению принять в свои ряды юношу, в 17 лет читавшего лекции об архитектуре Москвы.
Згура, получив диплом Археологического института и поступив в аспирантуру, в 19 лет организовал и возглавил «Общество изучения русской усадьбы», объединившее полтораста энтузиастов — искусствоведов и краеведов. Они исследовали, измеряли особняки и церкви Московской губернии, устраивали экскурсии, которые порой вели профессора, пытались после революции сохранить и спасти от забвения «дворянские гнезда», подвергавшиеся разорению.
В 24 года Згура защитил диссертацию «Проблемы и памятники, связанные с В.И.Баженовым», на тему, которой занимался в годы борьбы с «космополитизмом» академик Игорь Грабарь, приписавший Баженову авторство на многие здания в Москве. Эта тема поныне не потеряла значения.
Председатель «Общества изучения русской усадьбы» успевал выполнить много разных дел: устраивал выставки, спасал брошенные на произвол судьбы библиотеки, ездил в экспедиции, служил ученым секретарем музея «Старая Москва», выполнял поручения музейного отдела народного комиссариата просвещения, занимался в архивах.
А еще он постоянно писал статьи и книги. Их восемь. Помянутый миниатюрный путеводитель на пожелтевшей бумаге в мягкой обложке храню рядом с лучшими книгами о Москве. В книжке на 60 страничках дан список сотен зданий и церквей «в алфавитном порядке улиц». Его предваряет статья «Архитектура Москвы» с безупречным анализом эпох и стилей. Згура писал, что наш обаятельный ампир после пожара 1812 года вдохновлялся античностью еще в большей мере, чем предшествовавший ему классицизм Баженова и Казакова. Классицизм возник в конце XVIII века, когда, свергнув монархию, Франция стремилась создать государство типа античной республики. В ампире после победы над Наполеоном образцом служил не императорский Рим, а демократическая Греция с ее уцелевшими памятниками, поэтому наш ампир «имеет чисто московский оттенок»…
Некрасов, оплакивая безвременную смерть Добролюбова в 25 лет, заметил:
Русский гений издавна венчает
Тех, которые мало живут,
О которых народ замечает:
У счастливого недруги мрут,
У несчастного друг умирает…
Эта непреложность проявилась в судьбе поэта Веневитинова (22 года), философа Станкевича (27 лет), критика Писарева, утонувшего в Рижском заливе в 27 лет. И в судьбе искусствоведа, защитника русской культуры Згуры, утонувшего в Черном море в 24 года.
Окрыленный блестящей защитой диссертации, кандидат наук уехал в Крым отдыхать и погиб во время землетрясения 1927 года. Он не увидел свое имя на обложке книги «Китайская архитектура и ее отражения в Западной Европе», вышедшей после трагедии.
О Владимире Васильевиче я прочел в заметке «Размышления у портрета В.В.Згуры» М.Ю.Меленевской, хорошо мне известной замечательной журналистки. Она запомнила его «живую стремительную мимику», знала как «блестящего оратора, умевшего убедить в целесообразности поставленной им задачи. У него были больные ноги, но это не придавало ему вид инвалида, и даже палочка в его руках казалась музыкальным инструментом, призванным отбивать такт его речи».
Жил Владимир с матерью, принимавшей участие в делах сына, в сохранившемся доме 25 в Первом Знаменском-Колобовском переулке. Отсюда они перебрались на Пречистенку в средневековые палаты в Чертольском переулке, ныне необитаемые, в прошлом — жилые. На всю Москву остался единственный такой дом. В нем на втором этаже жил основатель «Общества изучения русской усадьбы». Члены славного сообщества называли палаты «Башней Згуры». Но об этом и о Марине Юлиановне — в следующем «хождении».
