Неподалеку от Дюссельдорфа есть предприятие, которое местные жители обходят стороной. Принадлежит оно известнейшему в Европе химическому и парфюмерному концерну. В капиталистической с ног до головы Германии это, наверное, единственное “плановое” хозяйство. В год оно производит в соответствии с “производственным заданием”... 100000 блох, 100000 мух, 80000 малярийных комаров и 5000 тараканов.
Выращенные заботливыми руками человека, эти жужжаще-кусаче-вонючие паразиты поступают затем на полигоны по испытанию средств для борьбы с вредителями химических, фармацевтических и косметических лабораторий, а также НИИ по борьбе с эпидемиями и инфекционными заболеваниями.
Чужих сюда пускают неохотно. Но корреспонденту “МК” удалось попасть в тараканий рай...
* * *
Из лифта вхожу в коридор, стены которого плотно увешаны “наглядной агитацией”: в застекленных рамках живые тараканы лениво водят гусарскими усами, мечутся муравьишки и кишмя кишит иная мерзопакостная мелочь.
— Und was ist das?! — я не в силах сдержать крик, завидев клок человечьих волос, густо усеянных чем-то белым, похожим на сахарную пудру.
— Это вши, — деловито раздается у меня за спиной чей-то голос.
Оборачиваюсь и вижу мужчину средних лет, в очках, протягивающего широкую ладонь.
— Профессор Гюнтер Нентвиг, — представляется он, — руководитель лаборатории. А вы наверняка тот журналист?..
— А это те самые вши? Никогда б не подумал, что они такие белые...
— Да нет, сами козявки, вши то есть, — другие; они уже и подохли, наверное... Кстати, в такой экстремальной форме, как мы разводим их здесь, они встречаются у абсолютно опустившихся людей — бомжей-алкоголиков.
— Но что же это за белая пудра?!
— Подобные комки образуются в результате вступления вшивых испражнений в реакцию с влагой.
Так вот что это: всего-навсего вшивые какашки! Но профессор — человек науки, и потому элементарные вещи обретают в его словах высокое звучание.
— Да ладно, вы лучше уж гляньте сюда... — приглашает Гюнтер Нентвиг.
На слегка пожелтевшей бумажке проступают маленькие черненькие точечки — это яйца так называемой комнатной мухи. Хотя в природе, конечно же, эта муха никакая не комнатная — она откладывает яйца на водных растениях. “Одомашнилась” муха на самой заре человечества, когда хомо сапиенс произошел где-то в Африке, а затем разбрелся по миру. Вслед за ним полетела и муха, разнося заразу.
— Вообще, очень живучие твари, — замечает профессор. — Я уверен: окуни мы эту бумажку в воду, и парочка яиц “воскреснет”...
“Тмутаракань”
В лаборатории профессора Нентвига благоденствуют на дармовых харчах три вида тараканов: немецкие, восточные и “особые” — американские. Они обитают в больших ящиках, поверх которых устроен невидимый электробарьер, препятствующий шустрым тварям выпрыгивать наружу.
Дух в тараканьей комнате — хоть падай.
— Это еще что! — говорит мой собеседник. — Сейчас помещение проветривается шесть раз в час (!), а вот во время ежегодного техосмотра вентиляционной системы входить сюда без респиратора невозможно. Да и запрещено! — профессор выразительно проводит ладонью по горлу. — Впрочем, — поясняет он, — так невкусно пахнут не сами насекомые, а их экскременты...
Таракашки в лаборатории откладывают яйцепакеты — по 15 личинок в каждом, которые вылупляются через шесть недель. Затем их переносят в специальные контейнеры, где те интенсивно растут. Настоящий тараканий инкубатор! В “природе” — у вас на кухне, к примеру, — тараканопроизводство тянется несколько месяцев.
— Малыши, — любовно ворчит профессор Нентвиг, — пахнут не так сильно: в отличие от взрослых оставляют меньше фекалий...
Тут он запускает руку в один из ящиков, откуда извлекает громко шипящее ползучее существо в панцире.
— Это так называемый мадагаскарский таракан — хотите погладить?..
Я морщусь.
— Да не бойтесь, он не опасный. И вообще — не вредитель: живет себе спокойно на Мадагаскаре, в тропическом лесу, и в дома не пробирается.
— Так зачем он тут, в лаборатории?..
— Просто так: живой талисман.
Мы покидаем “тмутаракань”. Профессор подходит к умывальнику и берет мыло:
— Вообще-то это скорее вопрос эстетики — наши питомцы не заразны, чисты, аки младенцы: так надо для опытов.
Повелитель мух
В лаборатории ближайшие “сокамерники” комаров — мухи. Комок подкатывает к горлу: их тут сотни, тысячи!..
— А эти что, подохли? С голоду или как?
— Самцы: их жизненный путь значительно короче, чем у самок.
Тут профессор Нентвиг замечает вылетевшую из вольера жужжащую “девицу”. Хватает мухобойку — и конец цокотухе.
— Наш “хайтек-прибор” (высокие технологии. — Авт.)! — смеется он. — Мы не можем их тут потчевать инсектицидами: они должны оставаться кристально чистыми. Для опытов...
Подходим к большим ящикам из пластика с круглым отверстием в стенке, откуда тянется марлевый рукав, — это гнездовище малярийных комаров. Там же — специальные блюдца с водой, куда комарихи кладут яйца, из которых со временем вылупятся малярийные детишки.
— Случаи малярии в Европе хотя и очень редко, но случаются, — продолжает профессор. — Те, что вы видите, — разносчики так называемой аэропортовской малярии: путешествуют на борту самолетов, пребывающих из экзотических стран... Что с вами?!
Я в ужасе: замечаю комарика, прилепившегося к кисти моей руки, — этот каким-то образом проскочил через марлю.
Профессор Нентвиг спешит успокоить:
— Не бойтесь, я же говорил, они не инфицированы!
Очень блохо
Гордость лаборатории профессора Нентвига — блошиный питомник. Между прочим, узнаю, что в природе блоха обитает на кошках и/или собаках, словом, на четвероногих, на которых она взбирается только в “обеденный час” — сосать кровь. На человека же эти жуткие мини-монстры набрасываются, озверев от голода и за отсутствием “съедобных” животных поблизости. Длина некоторых, особо упитанных экземпляров достигает пяти миллиметров.
— По этическим соображениям мы не разводим блох на животных, а кормим их искусственно. — Нентвиг демонстрирует блошиную “кухню”. Похожа она на больничную капельницу: из целлофанового кулька кровь через тонкие пластиковые трубки поступает в сосуд, где пирует целая блошиная дивизия.
— Тут у нас особая блошиная порода — питается говяжьей кровью. “Доноры” — коровы. Вообще-то лучше брать кровь у кошки, но много с нее не возьмешь: сто-двести миллилитров — и даже матерый кот откинет лапы. Вот у коровы можно скачать литр-два, а ей хоть бы хны!
— А сколько здесь?
— Тысячи две с половиной, — отвечает он, прищурив глаз.
— Как вы определили?!
— Жизненный опыт, молодой человек! Вообще это делается на вес. Взвешиваем штук двадцать, затем умножаем. Тысяча весит 300 миллиграммов, ну а если у нас тут три грамма, то, стало быть, — три тысячи блох.
Ученый муж на мгновение задумался:
— Насекомые — самые дальние родственники человека. Этот гигантский разрыв между ими и нами всегда был влекущей тайной для меня...
Я поблагодарил его и ушел. Признаюсь — с облегчением, оставив профессора наедине с его загадочными “дальними родственниками”.
