Этому человеку довелось разговаривать с Ворошиловым, делать доклад Сталину, объясняться с Ежовым... Наверняка такой “коллекции знакомств” у него не собралось бы, если бы не “активная броня”.
В преддверии Дня защитника отечества репортер “МК” встретился с ученым, который участвовал в создании первого в мире бронированного самолета — знаменитого штурмовика “Ил-2”.
Без малого 70 лет своей жизни Николай Митрофанович Скляров отдал Всесоюзному институту авиационных материалов (ВИАМ). Еще в довоенные годы он был одним из руководителей броневой лаборатории, которая занималась разработкой надежных “доспехов” для крылатых машин.
— В начале 1930-х ВИАМ по собственной инициативе приступил к разработке особо прочных сплавов. Наши руководители доказывали, что в предстоящих войнах важную роль будут играть воздушные сражения, и потому в конструкции боевых самолетов необходимо предусмотреть надежную защиту летчиков от вражеских пуль. Однако с подобными выводами категорически не согласились тогда некоторые из ведущих советских авиаконструкторов — Туполев, Лавочкин, Петляков... Они утверждали, что “краснозвездные соколы” должны побеждать противника за счет высокого искусства маневрирования, личной храбрости. А если спрятать пилота за пуленепробиваемые стенки, то он, того и гляди, превратится в труса и попросту разучится летать, как надо.
Спор разрешила война в Испании. Немецкие истребители, вооруженные мощными пулеметными установками, моментально делали сито из советских “ястребков”, и никакая отвага тут не могла помочь. Вот тогда наши летчики и догадались устраивать хотя бы примитивную броневую защиту. Сообразительные авиаторы соорудили себе импровизированные броневые спинки из кусков, отрезанных от корпуса подбитого бронекатера. Даже столь примитивные самоделки не единожды спасали жизнь воздушным бойцам.
— Об этом узнал Сталин, и уже через несколько дней по его поручению с нашей виамовской бронегруппой встретился нарком Ворошилов, которому мы и рассказали об идее установки в кабинах самолетов броневых спинок. А несколько месяцев спустя, 2 мая 1938 года, главком ВВС Яков Смушкевич приехал на завод в Подольске, чтобы лично принять первую промышленную партию таких бронеспинок...
Ничего подобного ни в одной другой стране мира тогда еще не существовало. Те же немцы, как ни старались, не смогли разработать технологию изготовления броневой стали для своих самолетов. А между тем в СССР задумали и вовсе фантастический проект: авиаконструктор Ильюшин предложил сделать полностью бронированный самолет-штурмовик.
Загвоздка в том, что для закалки стали необходимо сначала разогреть ее почти до тысячи градусов, а потом быстро охладить — например, в масле. При этом происходит сильная деформация, и бронированные детали теряют свою первоначальную форму. Собрать из таких “кривулин” корпус самолета, соблюдая все высочайшие требования точности, которые предъявляются к его геометрии, практически невозможно. Казалось бы, безвыходная ситуация. Однако специалистам бронелаборатории Николаю Склярову и Сергею Кишкину удалось создать особую марку стали, которая сохраняла свои пластические свойства даже при охлаждении до 270 градусов. Это позволяло штамповать заготовки из такого металла в специальном прессе — прямо в процессе их закалки.
— Первая попытка сделать деталь из нового сплава в заводских условиях едва не закончилась скандалом. Опытные рабочие, привыкшие к старой технологии, никак не хотели класть закаленную деталь под пресс: “Она же хрупкая! Моментально разлетится в пыль! Еще, чего доброго, и станок из строя выйдет — а нам отвечать!..” Пришлось мне самому демонстрировать им удивительные свойства нашей новой стали: раскаленную заготовку макнули для охлаждения в масло, и потом я что есть силы ударил по ней кувалдой. Деталь не хрустнула и не развалилась на осколки, а только прогнулась, доказывая свою пластичность. После этого работа пошла...
Из новых броневых заготовок летом 1940-го на Подольском заводе собрали на пробу два корпуса штурмовиков “Ил”. (А как раз в это время руководители наших ведущих броневых заводов — Ижорского и Кировского — отправили на имя Сталина специальное письмо, в котором доказывали, что предложение Ильюшина о создании полностью бронированного самолета — абсолютно несбыточная фантастика! Из Кремля они получили совет: съездить в Подольск и убедиться, что “фантастика” уже воплощена в реальность.) Вскоре в Воронеже, на одном из лучших авиационных предприятий Советского Союза, было налажено серийное производство “летающих танков”. А вот “продвинутые” американцы сумели освоить выпуск бронированных самолетов-штурмовиков лишь много лет спустя — в 50-е годы.
В первые месяцы войны фашистам никак не удавалось придумать эффективную тактику борьбы с советскими чудо-“Илами”. Однако позднее немцы все-таки приспособились сбивать ильюшинские штурмовики. Пришлось нашим специалистам разрабатывать модификацию этой боевой машины — “Ил-10”. На “десятке” было предусмотрено место для стрелка-радиста, который мог прикрывать огнем самолет со стороны хвоста, а кроме того, в качестве защитных “доспехов” нового штурмовика использовали более совершенный металл — экранированную броню.
— Она сделана двухслойной, — рассказывает Николай Митрофанович. — Наружный слой предназначен для разрушения попавшего в самолет снаряда, а внутренний слой принимает на себя удары образовавшихся при взрыве осколков... О принципе работы такого материала мне пришлось докладывать на специальном совещании у Сталина. Иосиф Виссарионович остался доволен: “А-а, так вы за активную броню? Хорошо!..” Между прочим, сам этот термин — “активная броня” — так с тех пор и сохранился в обиходе специалистов-металловедов, вот только мало кто знает, что придумал его лично товарищ Сталин.
Однажды на заводе, где готовили опытную партию новых броневых плит, случилось ЧП. В 2 часа ночи вдруг загорелась ванна с 5 тоннами селитры, которую использовали для охлаждения металлических заготовок. Огромный резервуар полыхал так жарко, что со стороны это напоминало извержение вулкана. Прибывшие по тревоге пожарные собрались было сбивать пламя водой, однако Скляров категорически им это запретил.
— Я прекрасно понимал, что может произойти, если в горящую селитру попадет вода: начнется химическая реакция, сопровождаемая выделением большого количества водорода, и сразу вслед за этим — сокрушительный взрыв, который наверняка разнесет все здание!
Николай Митрофанович распорядился: пусть селитра полыхает, пока не выгорит все содержимое ванны, а брандмейстерам следует только поливать из шлангов деревянные перекрытия цеха, не давая им загореться. Для несведущего в науках человека подобный приказ выглядел явной глупостью: тут пожар вовсю полыхает — на военном, между прочим, заводе! — а начальник бронелаборатории запрещает его тушить. Да и не глупость это, а явное вредительство! Надо скорее звонить в органы!
— Через 6 часов селитра благополучно догорела. И хотя никаких серьезных повреждений от огня в цехе не было, на следующий день разбираться с моим “вредительством” на пожаре приехал сам Ежов. Будучи вызван к нему, я постарался как можно доходчивее объяснить логику своих запретов на тушение селитры водой. Видимо, мой “высоконаучный” доклад дошел-таки до понимания грозного чекиста: в качестве “отпущения грехов” я получил немой кивок ежовской головы. Вслед за тем Николай Иванович Ежов, так и не проронив ни слова, развернулся и пошел прочь из кабинета...
