«Обратной дороги нет»
Жителям Дюнашоха не досталось ни синевы Севана, не плодородных земель Араратской долины. Только камни. Они здесь в трех измерениях — вширь, вглубь, ввысь. Дома из вулканического туфа вырастают прямо из скал. Вдоль дороги тянутся заборы из неотесанного камня, тут же желоба для водопоя скота, выдолбленные в глыбах базальта... Каменный век, где, кажется, нет жизни.
— Многие дома пустуют. Жители зарабатывают на жизнь чуть ли не во всех странах мира, — объясняет старожил села,
Узнав, что мы приехали писать о «народной дипломатии», он ведет нас к дому Ишхана Цатуряна, который лично участвовал в заключении договора.
Показывая на едва заметную полосу колючей проволоки на горизонте, Ашот говорит: «Три километра, и граница с Грузией. Живем как на полюсе. Наше село — самая северная точка Армении. Если дожди зарядят, единственная грунтовка уходит под воду, живем, как на острове, по две-три недели».
Добротный дом Ишхана Цатуряна стоит на горе. По всему периметру идет веранда, схваченная решеткой с азербайджанскими узорами. Площадка перед крыльцом вымощена речным булыжником. Пятачок земли оставлен только для раскидистой яблони.
— Дерево сохранил из уважения к прежнему хозяину — Айлязу Айлязову, — говорит аксакал. — Поровну горя с ним хлебнули. Обоим с семьями пришлось отрываться от корней.
Ишхан вспоминает день, когда со всем скарбом, минуя 600 километров, приехал с семьей в Кызыл-Шафаг.
— Это было 15 июня 1989 года. В Азербайджане уже была жара, а здесь, в высокогорье, пришлось из коробок доставать телогрейки. Выгрузили из грузовика шкафы, кровати, подушки, стоим во дворе. Хозяин Айляз зовет в дом, а ноги не идут. Чужое жилье, не тобою построено... Дети прижались ко мне, как цыплята, потом как заревут все в голос. Жена Айляза выскочила с огорода, подхватила нашего младшего на руки, пошла утят показывать, тут же познакомила со своими детьми. Они уже к вечеру на речку пошли, ночью спали крепким сном. Мы с женой глаз не сомкнули. Все было непривычно. У нас в Керкендже дом был весь заплетен виноградником, а здесь из окон горы видны. Утром глянул — на заборе орел сидит.
Еще неделю мы жили двумя семьями в одном доме, пока Айляз машину ждал. О многом тогда переговорили за столом с хозяином.
— Я рассказал, не таясь, как закончилась для нас мирная жизнь в Азербайджане. В Керкендже тогда из Сумгаита привезли мертвого нашего односельчанина Габриела Трдатяна. Это было 28 ноября, когда мы отмечали день села. Он дрался с двумя сыновьями с целой бандой националистов. Его зарезали, дом сожгли. На похороны Габриела прислали в село полсотни милиционеров. Раньше национального вопроса вообще не было. А что стало? Шел знакомый сапожник Алекпер, раньше здоровался — и вдруг при встрече стал отворачиваться. Женщины-азербайджанки на рынке не хотели с нами разговаривать. Мы стали замечать, что и милиция уже не на нашей стороне... Потом напали на армян соседнего Шемахи, к нам в Керкендж хлынули беженцы. Вокруг в городах шли демонстрации, началось партизанское движение. От соседей из азербайджанских сел мы не ждали беды, они помогали нам и продовольствием, и боеприпасами, опасались залетных, посторонней «третьей силы».
Из села высовываться было нельзя, потому что домой живыми могли не вернуться. С осень
На враждебной стороне осталось и азербайджанское село Кызыл-Шафаг.
— Айляз рассказывал, что и через их деревню осенью
«Поминая усопших, освятили договор»
— Государству уже не верили, — продолжает рассказывать Ишхан Цатурян. — Наши старейшины поехали искать новое место для общины. Хотели найти деревню, где бы и колхоз был, и школа. Думали о Георгиевске, что в Краснодарском крае, потом смотрели опустевшие азербайджанские села около Севана. Нигде не было нужного количества свободных домов, а мы очень хотели сохранить сельскую общину. Когда аксакалы ни с чем вернулись в Керкендж, узнали, что в райцентре их уже три дня ждут азербайджанцы из Кызыл-Шафага с предложениями меняться селами. Чтобы провести гостей в блокированное войсками село, наши люди под охраной солдат поехали сначала в комендатуру, потом в райисполком в Шемаху, где написали расписку, что головой отвечают за жизнь приехавших азербайджанцев.
— Гости посмотрели наше село, земли вокруг, зашли в дома. Рассказали, что у них тоже сильны родовые общины — тайфы. Их представители сначала присматривали место для переселения под Габалой, хотели даже ехать в пригород Ростова-на-Дону. Потом узнали о нашем Керкендже. Вот так удачно сошлись на небе звезды.
Через несколько дней в Армению, в Кызыл-Шафаг, поехала на автобусе уже армянская делегация. В ее состав вошли аксакалы, которые должны были предварительно определить, кому какой дом достанется.
— Приехали на место, азербайджанцы уставились на наши ноги в калошах. Они обувку на резиновом ходу вообще не носили. Стали смотреть дома, они оказались лучше наших, многие двухэтажные. Все из местного пористого камня — туфа, зимой в таком доме было тепло, а летом — прохладно. Меня Айляз на улице встретил, за руку взял, привел к дому, положил руку на стену, сказал: «Каждый камень здесь перенянчил. С добрыми помыслами дом строил». Мы как-то сразу с хозяином нашли общий язык. У него было четверо детей, у меня — четверо, жена была беременная пятым.
Я рассказал Айлязу о нашем селе Керкендж, которому насчитывается больше 400 лет. Оказалось, Кызыл-Шафаг в два раза моложе, но по территории — в два раза больше. Честно сказал, что дом у меня 1958 года постройки, есть газ, но за водой нужно идти к колодцу.
Армян в азербайджанской деревне встретили как дорогих гостей. Председатель сельсовета, Байрам Аллазов, показал гостям хозяйство, познакомил с чабанами. В деревне было развито скотоводство. А в Керкендже в основном выращивали виноград, в местном совхозе «Правда» под эту культуру было занято 1200 гектаров.
— Мы рассказывали о своих персиковых садах, кузылшафаговцы хвалили свою «самую вкусную в мире» картошку. Мы смогли в конце концов договориться, потому что поклялись беречь захоронения предков. Был даже совершен древний обряд, который азербайджанцы называют «поминки». На кладбище в Кызыл-Шафаге у нас состоялась совместная трапеза. Поминая усопших, мы подтвердили и как бы освятили наш договор. Никакая власть не могла дать гарантий сохранения в неприкосновенности кладбищ, а мы смогли.
Прощаясь, старейшины определили передачу друг другу государственного имущества. Все хозяйство совхоза Кызыл-Шафаг официально переходило переселенцам-армянам, соответственно, в Керкендже все местное хозяйство должны были принять азербайджанцы. С собой на новое место решено было брать только личные вещи.
«Вернуть переселенцев обратно»
С хозяином мы поднимаемся на высокогорное пастбище. Тропа ведет нас в пространстве и во времени мимо разрушенных хлевов, покинутых загонов для скота. Показывая на неровные куски базальта, Ишхан Цатурян говорит:
— Каменные кости гор, когда-то они тоже были на высоте, в белых шапках снега, а теперь умерли, скатились в долину.
Глотая с порывом ветра каменную пыль, я возвращаю собеседника в прошлое, прошу вспомнить день массового переезда.
— Одного дня не было. Каждые две семьи договаривались между собой, кто-то менял дома с доплатой. Часто один «КамАЗ» привозил семью в Керкендж и увозил другую семью в Кызыл-Шафаг. Помню, первых азербайджанских переселенцев местные власти остановили на въезде в Керкендж. Потом мы узнали, что сверху была спущена установка: вернуть беженцев обратно, не допустить переселения. Наши старейшины опять пошли в комендатуру, потом в райисполком. Дело чуть не дошло до драки. Аксакалы встали горой за «своих» азербайджанцев. Переселение было уже не остановить.
Часто было так: армянские женщины, прежде чем уехать, учили азербайджанок печь хлеб в своих глиняных печах — в тандырах, рассказывали, как управляться с баней. Оставляя луковицы цветов, советовали, на каком участке сада их лучше высаживать. Чабаны-азербайджанцы, прежде чем покинуть родной Кызыл-Шафаг, отмечали на карте для армян лучшие участки пастбищ.
— После переезда в Кызыл-Шафаг нам быстро оформили все необходимые документы, потому что была договоренность с райкомом партии. Наши старейшины хотели село переименовать в привычный Керкендж, но армянские власти воспротивились, сказали: «У этого названия турецкое происхождение». Решено было назвать деревню Дзюнашох — «сияющий снег». Чего-чего, а снега здесь зимой хватает. Вскоре вообще убедились, что тут два времени года: 6 месяцев зима, 6 месяцев весна. Климат оказался более здоровым по сравнению с жарой и пеклом Азербайджана. Прямо у села — горная река, много родников. Стали, как прежние хозяева, сажать картошку и капусту, разводить овец. Но скучали по винограду! У нас гроздья в погребе до следующего лета хранились. Собирали его в сухие дни, когда не было росы. В трехлитровые банки насыпали опилки и порошок горчицы, потом кисть винограда клали и снова опилки с горчицей... Вытаскивали его — он такой же янтарный, как будто только что с лозы кисть сняли.
На новом месте только-только встали на ноги, как распался Союз. Из-за карабахского конфликта Армения оказалась в блокаде. Хлеба не было, света не было. Что пережили... Не поверите, нам помогали азербайджанцы из села Ирганчай, что жили по другую сторону границы с Грузией. Они раньше хорошо общались с кызылшафагцами. И нас признали. У нас много было пастбищ, мы давали им траву косить. Друг другу деньги занимали. Когда умер наш староста Аваг Варданян, на его похороны из Азербайджана приехали двадцать человек.
Пограничники тогда еще были лояльные, пропускали туда-сюда через границу.
Несложно было навещать родные места и переселенцам из некогда азербайджанского Кызыл-Шафага.
— Айляз приезжал два раза в гости, рассказывал, что у него родился сын, у нас в Армении появилась на свет дочь Эрна. Многие их старики, не приспособившись к жаркому, засушливому климату, умирали. Виноградники уже не давали столько урожая, как у нас. Наши крестьяне привозили из Еревана медный купорос, чтобы бороться с вредителями. А как распался Советский Союз, все связи были потеряны. У новых хозяев плантации из-за нашествия тли стали гибнуть.
Мы не могли попасть в родной Керкендж: село располагалось в самом центре Азербайджана, в ста километрах от Баку. Поэтому сидели и спрашивали, как там дом дядюшки Нельсона, как сад бабушки Карине, как лавка сапожника Славика, ухаживают ли местные за обелиском «Памяти воинов-керкенчцев», которые погибли в Великой Отечественной войне? Айляз заверил, что все могилы в сохранности, как и погребение Бабкена Айрапетова, что стоит за пределами армянского кладбища, за ним по-прежнему сохранился статус святого места.
«Свой среди чужих, чужой среди своих»
Вечером глава сельсовета показывает нам ухоженное мусульманское кладбище. Между старинными надгробиями с арабской вязью выполота вся трава.
— Слово держим, смотрим за могилами. Недавно из одной плиты выпала фотография, мы тут же развели раствор и прикрепили портрет.
Живут в Дзюнашохе небогато. На пенсию в 32 тыс. драм не проживешь, поэтому все поголовно держат коров и овец, заготавливают мясо и шерсть, перерабатывают по старинке молоко.
В латаной-перелатаной сельской школе учится всего 60 человек. Она по-прежнему отапливается нефтяными печками. Телефон — один-единственный, что стоит на почте. Кажется, что и не было тех 22 лет, что прошли с момента бескровного договора о переселении двух общин.
— Мы до сих пор как в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих», — говорит говорит жена Ишхана, Цахик. — Между переселенцами из Азербайджана и армянами, родившимися в Армении, до сих пор существует незримый барьер. У нас по-другому от коренных армян устроен быт, по-разному мы готовим еду, даже говор у нас разнится. И общаемся мы больше с соседями из грузинского села, чем с местными. То же самое и с кызылшафаговцами, их местные азербайджанцы именуют «ереванские азербайджанцы» или «ераза» — по названию тех ненадежных машин, которые выпускали в советской Армении.
На столе рядом с зелеными жгучими перцами стоит армянская хашлама и азербайджанская довга. Когда речь снова заходит о примере народной дипломатии, Ишхан почти кричит: «А кто сказал, что армяне и азербайджанцы должны враждовать?!»
Для себя они этот вопрос решили 22 года назад.
Дюнашох (Армения) — Москва.
