В России гадостно и подло пованивает потопом.
Темные волны ходят, сталкиваются, взлетают… Темные и мутные, одна другой темнее.
На даче пришла соседка, баба Лиза, плача. Возвращалась из Сергиева Посада, напал парень, вырвал сумку, вывихнув руку, толкнул в канаву.
— Запомнили его?
— Они все на одно лицо, саранча…
Этим рассказом не удивишь. Пришельцы грабят местных. Ходят, как будто патрулируют, группками, озирая дома и дворы. Пришелец, шагающий в одиночку, затравленно, но и недобро глядит исподлобья. Их все больше, и так в каждом поселке. Жители отгораживаются табличками “работы нет” или старомодным обещанием “злой собаки”.
…Вспоминаю минувшее лето, Киргизию. Светло-серая юрта в горах. Слышу смешливый визг. Нагибаюсь, влезаю. Малыш с большими яркими глазами подскакивает к молодой женщине, салит ее ладошкой, отпрыгивает и хохочет. Снова подскакивает, и так без конца. Снимаю его на мобильник, надо показать моему Ване, какой чудесный у него ровесник! Женщина подносит стакан терпкого айрана, вздыхает: “Хуже дружить стали. Раньше хорошо дружили”, и я согласен с ней всей душой и, кажется, остался бы в этой юрте…
…Звоню тете. Интеллигентная книжница. Либералка.
— Помнишь у нас на даче бабу Лизу? Ее вчера гастер ограбил.
— Какой еще гастер? — тетин голос нежно вибрирует. — Ты видел, как это было? Небось она сама начала его задирать.
— Она? Да ей семьдесят восемь.
— И что за выражение — “гастер”! Так про людей нельзя говорить. Сегодня вешают всех собак на тех, у кого глаза узкие. Завтра будут бить тех, кто в очках. Я ехала в троллейбусе, и, представляешь, толстая баба, похмельная рожа, стала оскорблять хорошенькую девочку-школьницу, смуглую. “Уступи место старшим! По-русски ни бум-бум? Когда же вас уже выметут?”. Я заступилась: “Как вам не стыдно!”, так эта баба и на меня наорала. Ты бы лучше не повторял гадости, а пожалел их, у них там семьи, они сюда приехали, чтобы выжить и родных вытянуть.
— Ну конечно, — отвечаю, — однако на бабу Лизу тебе наплевать, ее почему-то жалеть не надо.
Тетя вешает трубку…
…В Москве иду в спортзал, где у меня два знакомых — чеченец, три года назад переехавший из Грозного, и футбольный болельщик, наш. Иногда я задумываюсь: спортзал — место встречи двух сил. Здесь каждый день можно увидеть и бритоголовых русаков, и кавказцев, но они мирно пыхтят и дружно потеют, плечо к плечу.
Между собой мои знакомые общаются мало и вскользь, но со мной охотно.
Ярослав бежит на соседней дорожке и повествует вполголоса:
— Мы теперь объединяемся, как черные. Надо брать с них пример. В каждом округе — смотрящий. Будем защищать русских с самого детства. Если твоего в детском саду обидит нерусь, дай знать, разберемся.
— Погоди. Вот сейчас пацанов приговорили за Манежку. Что же ваши не пришли к суду, не заступились?
— А эти, которых судили, они не из тусы, они вообще не при делах. Если бы кого из настоящих зацепили — вот был бы кипеш.
— А то, что они невиновные, тебе по?.. Значит, нет никаких русских, а есть туса? Ты за тусу, выходит?
Он снижает скорость бега.
— А если убьют не фаната, — продолжаю, — обычного человека, кто за него впряжется?
Мы одновременно сходим с дорожек.
— Сначала фанаты должны проснуться, — поясняет Ярослав доверительно, отведя меня к окну. — Делаем, что умеем.
— Русских ты разве не лупишь?
— Бывает.
Ярослав не только бьется с приезжими, он — “спартач” и частенько машется с “конями”. У него своя дружина, и иногда он напоминает мне реинкарнацию строптивого князя.
— Скоро на княжества поделимся, — говорю вслух.
— А? Да так и есть. Кстати, у якутов свои скинхеды. Давно уже. Месят тех, кто не якуты. Клич у них: “Хо!”. Прилетел в Якутию, услышал “Хо!” — сразу беги.
— А Сибирь и Краснодар — одна страна?
— Есть вопросы, — он кивает. — Парни в других городах телегу толкают: где родился, там и пригодился. Тверичи в Твери, ебуржане в Ебурге. Списывались с одним: в Саратове живет, жену там нашел, родня вся там, и клал он на нашу столицу… Может, оно и правильно. Сколько их всяких-разных в город прет. Вот запретить бы въезд иногородним, сразу бы пробки на фиг исчезли.
— Ну-ну, и Москву кормить тоже хватит...
Из спортзала меня подвозит на своем “Хаммере” чеченец Алихан.
— О чем с Яриком трещали? Вроде нормальный парень, не пьет, не курит, но дурной. Разве кавказцам легко? Сколько нас убивали, бомбами долбили. Сюда приезжаем: на нас смотрят как на врагов. По телевизору говорят, что мы враги. В отстойнике в аэропорту держат. Вот ты бывал на Кавказе, у нас в Чечне. Видел людей. Что, они ненормальные? Обижал тебя кто?
— Я по Грозному гулял один с фотоаппаратом, — вспоминаю честно, — и все мне улыбались: “Из Москвы? Круто!”, и в Карачаево-Черкесии у каждого второго “Russia” на футболке.
— Свозить бы туда тех, кто говорит, что Кавказ потерян… — Алихан включает диск. — Забыл, Тимура любишь?
Песня гремит на весь салон. Певец по-русски гортанно и сладко тянет куплеты о проклятых русских свиньях, которые пришли в цветущий Грозный, и о том, что свиней надо резать и жечь.
— Зачем ты это слушаешь?
— Просто так, — Алихан поворачивается ко мне и подмигивает. — Понты.
— Кто не с вами, тот под вами? А мне это приятно? Я же русский! Тоже свинья? — чувствую, что говорю взахлеб, не сдерживая волну раздражения. — Останови машину!
Выхожу. Стою на тротуаре. И не знаю, куда идти.
Иду выпить вина с подружкой в баре. Оля работница телевидения — продюсер новостей.
— Задолбалась сеять рознь, — она криво ухмыляется. — Раньше, помнишь, годами была установка: подростки напали на приезжих. Мол, в стране, победившей фашизм, и бла-бла-бла… Недавно спустили другую тему: доколе терпеть приезжих? Мол, все беды от них, и бла-бла-бла… Но теперь каждую неделю новая команда. То приезжих проклинай, то, наоборот, пугай нациками. Иногда на неделе несколько раз все меняется. Как будто там наверху истерика. Шиза полнейшая…
— Но ведь и в стране шиза…
— Да чего истерить? — перебивает подружка. — Да не раздавайте вы так просто гражданство. Да введите, если все так ужасно, визовый режим. И с нашими кавказцами тоже можно разрулить. Нагнуть их этническое сообщество, чтоб отдувались за каждого дерзкого. Сейчас-то что? Стравливают людей… Зачем это? Чтоб прорвало! — уверенно заключает она. — К чему приведет? Убьют невинного ребенка. Думаешь, их там, наверху, волнует что-то достойное сделать? Им лишь бы удержаться.
— После них хоть потоп, Оль, — говорю реплику из сериала. — Пока на гребне волны катаются.
— Я вот думаю, Серень, как бы их не смыло в скором времени, — сериально говорит она.
— А я думаю, как бы не вместе со страной, — отвечаю и вижу, что сериал получается в стиле хоррор.