В его однокомнатной квартире на юго-западе Москвы ничего лишнего. Кровать, стол, стул и полки с книгами. Многие с дарственными надписями. Автографы Майи Плисецкой, Галины Вишневской, Мстислава Ростроповича. Но самый дорогой — от Юза Алешковского: «Великому Раскину от Юза».
...Ни одной из своих официальных жен — а их у Раскина насчитывалось как минимум шесть — он не был так верен, как своей любимой работе. Он трудился по соседству с Красной площадью, в переходе под улицей Горького, ныне Тверской. Импозантный книготорговец с дипломом учителя русского языка и литературы был почти такой же достопримечательностью столицы, как Ленинские горы, Пушкинская площадь, метро или ГУМ. Один постоянный покупатель однажды сделал комплимент: «Вспоминаю о Москве — и сразу вижу вас!»
Свой книжный бизнес он начал в букинистическом магазине на улице Кирова (ныне Мясницкая). Директриса дала начинающему продавцу дельный совет: «Ты не просто стой, а говори, рассказывай, предлагай!» Иосиф так научился раскручивать свой не самый ходовой товар, что у его столика с книгами всегда скапливалась очередь.
Потом он переместился на Лубянку, к «Детскому миру», где зычным, хорошо поставленным голосом зазывал покупателей. Он и сегодня, полвека спустя, помнит книги по названиям, по цене и даже по цвету переплета.
— Вышла книга о Михоэлсе за 2 рубля 50 копеек, — вспоминает Иосиф Захарович. — Кричу на всю площадь: «Книга о великом еврейском актере Михоэлсе!» Это, конечно, не понравилось сотрудникам КГБ, ко мне подошли, сделали замечание. Но Михоэлс шел нарасхват. Или поступила книга Андрея Платонова «Избранное». Серая такая, за рубль. Никто не брал, пока я ее не разрекламировал.
Но по-настоящему он развернулся именно в длинном гулком переходе между Красной площадью и улицей Горького. Там незаметно пролетели несколько десятилетий.
Естественно, что работа была вполне официальная. Иосиф Раскин числился «книгоношей». Оказывается, такая профессия еще существовала в СССР. Он продавал книги с лотка за проценты, которые платили ему магазины.
— Я один вел план 10—15 магазинов, — не без гордости рассказывает он, — и они благодаря мне получали зарплату. Известность моя росла. Однажды подошли женщина и мужчина с фотокамерой. Это были журналистка Ия Месхи и фотокорреспондент Исаак Тункель из «Огонька» — захотели сделать обо мне материал. На следующий день мы встретились в вестибюле гостиницы «Москва». Ия обещала подарить мне журнал со статьей. Жду неделю, месяц. Не пропускаю ни одного номера. Вдруг подходит грузин: «Вы Раскин? У меня для вас газета «Вечерний Тбилиси». Потом Ия Месхи мне объяснила, что главный редактор Анатолий Софронов, известный сталинист и антисемит, отказался печатать статью о человеке с фамилией Раскин в журнале «Огонек», и она отдала свой текст в тбилисскую газету. Не пропадать же хорошему материалу! Это было в 1970 году.
— Как вам удавалось план делать? Книги хорошие были?
— Нет, за весь месяц попадалось примерно пять дефицитных книжек. Все остальное продавалось только благодаря моей рекламе. У меня даже «Евгений Онегин» на английском уходил влет! Тогда никто так не работал. Я только успевал командовать: «Следующий, следующий!» Очередь всегда стояла. Чаще всего в продажу поступали книги издательства «Московский рабочий», а продукция других издательств рассылалась по всей стране. А еще в то время выходил журнал «Мода». Сегодня его назвали бы глянцевым. Номер стоил 4 рубля — очень дорого, тем более там практически не было выкроек. В магазинах этот журнал лежал — в день один экземпляр могли купить. А я раскладывал «Моду» с самыми красивыми страницами на весь стол, и люди налетали на необычный журнал.
— Вы сказали, что работали за проценты с продаж. Сколько выходило на круг?
— Я очень неплохо зарабатывал. Если в то время средняя зарплата была около 100 рублей, то я получал до тысячи в месяц. Это были колоссальные деньги. Но как книгоноша по закону я имел право продавать книги только из одного магазина — из того, где лежала моя трудовая книжка. Но одно место для меня было день-два работы, не больше, поэтому в другие точки я оформлял родственников-пенсионеров, жену и даже валютных проституток, которым тоже нужно было где-то числиться, потому что за тунеядство тогда сажали по статье. Мои люди получали зарплату и отдавали ее мне. К слову, интимными услугами «ночных бабочек» я никогда не пользовался. Предпочитал, чтобы все происходило только по любви.
— Тысяча рублей в месяц в советские времена — сумасшедшие деньги. Мой свекор, завкафедрой вуза, профессор, получал вдвое меньше, но и это было очень много. А в «МК» тогда за строчку платили 5 копеек! Как вы распоряжались деньгами?
— Деньги я тратил. В основном на женщин, на рестораны. Мне ничего не стоило пригласить человека в ресторан. Как-то сводил пообедать все милицейское начальство моего района — начальника и трех его замов.
Самое дорогое блюдо в меню называлось осетрина по-московски, или по-монастырски на старый лад. Это был огромный кусок осетрины в сметане с грибочками, который стоил 5 рублей 20 копеек. А я страшно любил котлеты «Пожарские» из мяса курицы. Самые дешевые стоили всего 15 копеек порция.
Был знаменитый третий гастроном в здании гостиницы «Москва» — я туда носил учебники, которые стоили по 10 копеек, но их было не достать. Продавщицы-мамы порой заказывали на целый класс. А директор магазина «Дом педагогической книги» Зоя Николаевна Карпова меня очень любила за то, что я помогал ей план выполнять, и охотно выделяла по 30 книг. Я приносил их в гастроном. Вы когда-нибудь пробовали копченого угря? Сейчас, наверное, больше 1000 рублей за килограмм. Я вам скажу — вы будете смеяться: тогда в этом самом магазине угорь стоил 2 рубля 14 копеек за килограмм. В открытую продажу он, конечно, не поступал, а мне продавали сколько надо: по пять, по десять килограммов. Единственное, в том гастрономе никогда не было икры, даже для своих.
— Чем кроме ресторанов вы поражали воображение женщин?
— Чтобы удивить понравившуюся мне девушку, я приглашал ее в мою любимую Грузию. Потом уже, спустя много лет, я написал книжку «Грузия, ты в сердце моем» — о встречах на этой благословенной земле. А тогда не раз бывало, что уже на следующий день после знакомства мы рано утром мчались в аэропорт, садились в самолет Москва—Тбилиси. В аэропорту брали такси и ехали на перевал полюбоваться Дарьяльским ущельем. А к концу информационной программы «Время» я уже поднимался в свою московскую квартиру. Однажды я влюбился в девушку, и мы вместе поехали на море, в Гагру. Там были два знаменитых ресторана, где снимался фильм «Веселые ребята». Ресторан «Гагрипш» закрыли как бы на ремонт. Я зашел к директору, и он нас одних разместил в целом здании. За деньги можно было все.
— Мне почему-то кажется, что не только деньги заставляли вас десятилетиями вести «подземную жизнь»…
— Эта работа мне нравилась тем, что позволяла общаться с огромным количеством людей: и с покупателями, и с писателями, и с поэтами. Им ведь хотелось увидеть, как продаются их книги. Так вышло, что мне пришлось взять под крыло сына Булата Шалвовича от первого брака — Игоря Окуджаву, парня с трагической судьбой. Развод родителей, ранняя смерть матери тяжело повлияли на его жизнь. Он хипповал, употреблял наркотики, сильно пил. Ко времени нашего знакомства Игорь уже побывал на «химии». В то же время он оставался удивительно деликатным, открытым, эрудированным человеком. Писал песни, сам смастерил гитару, которую разбил во время очередного запоя. Пока Игорь работал у меня, он подолгу держался, но потом все равно срывался и превращался в другого человека. Мне кажется, если бы отец уделял ему больше внимания, он бы смог вырваться из болезни. Он умер в 1997-м, ему было всего 43. Вспоминаю о нем с болью, он оставил след в моей жизни.
— Иосиф Захарович, ваша «Энциклопедия хулиганствующего ортодокса» много раз переиздавалась. Суммарный тираж достигал шестизначной цифры. Сборник продают в русских книжных магазинах за рубежом. Но сегодня эта книга вряд ли будет издана в России без купюр: в ней много ненормативной лексики…
— Из песни слова не выкинешь, а из анекдота тем более нельзя выкидывать ни одного слова, ни одного междометия, иначе он просто умирает. Почему у нас так любят все запрещать, спекулируя на морали, на патриотизме, чувствах верующих и т.д.? В советские времена прибегали к формулировке «по просьбам трудящихся». Ругательства я сам не признаю, а мат — часть русского языка, огромный пласт культуры. Юз Алешковский был виртуоз мата. Очень давно в романе Горького «Жизнь Клима Самгина» я вычитал гениальное объяснение мата. Один из персонажей объясняет другому, как произошло выражение «твою мать». В древности это не было ругательством, а звучало как комплимент, выражение самых добрых чувств. Если я — твою мать, значит, ты мой сын. Только потом это стало нелитературным. Талантливый режиссер Роман Виктюк как-то сказал мне, что мат — язык интеллигенции.
— Теперь этот язык под запретом!
— Это не метод. Нельзя запретить мат. Вот объявили войну с курением. Все равно люди курят. А острое словцо любил Пушкин, а Барков, которого гениальный Александр Сергеевич считал своим учителем, был уникальным специалистом по мату.
— Ваш друг, народный артист СССР Евгений Весник, тоже любил приправить свою речь ядреным перчиком.
— С Весником мы познакомились в ресторане ЦДЛ и подружились. Потрясающий был человек, матерщинник страшный. Если не любил кого, мог в порошок стереть словом. Во время войны он служил в артиллерии и рассказывал мне, что когда в бою командир командовал: «Цель такая-то, огонь!», то попадания были минимальными. Но стоило ему крикнуть: «Вашу мать! По фашистской сволочи — огонь!», то попаданий было процентов девяносто!
— А где грань между художественным матом и площадной руганью?
— Есть один важный нюанс: прелесть русского мата заключается именно в его подтексте. Употребленное к месту выражение не несет пошлости и грязного смысла. Кстати, именно этот момент и составляет основу наших анекдотов.
— После вашего участия в программе Дмитрия Диброва «Старый телевизор» фонтанирующего телеведущего сменили на корректного Бориса Ноткина. Вы говорили о прелестях мата и пару раз употребили в прямом эфире звучное слово, обозначающее пятую точку. После этого последовал звонок из Госдумы руководству телеканала. Кстати, тот выпуск был таким удачным, что до сих пор пользователи Интернета просят его выложить!
— Меня пригласили к Диброву неожиданно. Я травил какие-то анекдоты, но, конечно, держал себя в определенных рамках. Рассказал и байку о том, как Михаила Светлова представили одной женщине, мечтавшей познакомиться со знаменитым поэтом. Когда его подвели к ней, он сказал, чтобы она подвинула свой, скажем корректно, таз. Женщина, естественно, возмутилась, а поэт добавил: «Это будет мой верхний предел». Дальше этого предела в программе Диброва я тоже не заходил. А теперь мне кажется, что злополучное слово было просто предлогом для перестановок на телеканале. Кстати, Дмитрий Александрович особо не пострадал. Он начал выпускать другую программу.
— Когда вы начали собирать анекдоты?
— Я никогда не собирал анекдоты. Всегда любил их, множество знал, легко запоминал и никогда не записывал. Только когда мне посоветовали написать книгу анекдотов, начал собирать. Есть анекдоты, похожие на юморески. Я считаю, что хороший анекдот всегда имеет элемент запрета: тот же мат или политический контекст.
— Русский писатель-сатирик Аркадий Аверченко сформулировал три золотых правила: анекдот должен быть краток, блестящ по передаче и неожидан.
— Согласен, но все относительно. Есть анекдоты очень длинные, но остроумные. По-настоящему смешной анекдот всегда должен иметь второе дно, несколько смыслов.
— Как относитесь к еврейским анекдотам?
— Так же, как к армянским. Но антисемитские анекдоты не люблю. Хороший еврейский анекдот должен нести свою национальную изюминку. Вот расскажу: в Одессе выходит еврей и, увидев над городом огромную радугу, говорит: «На это у них деньги есть!»
— В жизни порой происходят случаи — готовые анекдоты. И придумывать ничего не надо. Помню вашу историю про инспекторов ГАИ Добренького, Миленького и Хорошенького. Это правда?
— Конечно. Всех троих я отлично знал. Они служили в 4-м отделе ГАИ и работали в одну смену. Естественно, по соседству: один у Ильинских ворот, другой непосредственно на Ильинке, третий при выезде на Красную площадь. Представляете, что было с водителем-нарушителем, когда вся троица по ходу следования автомобиля представлялась по форме, требуя предъявить документы. Сначала Добренький, затем Миленький и, наконец, Хорошенький!
