Мы боимся, что наши дети однажды придут из школы и заговорят с нами с их акцентом. Но не хотим, как бы плохо ни жили сами, взяться за грабли и метлу в собственных московских дворах.
Они — чужие, непонятные, из другого мира. Мы недолюбливаем их и смущаемся этого недостойного чувства и, похоже, уже не можем без них жить.
Но иногда в припадке великодержавного милосердия мы даже считаем их за равных. И гордимся собственным, вдолбленным со времен советской школы, интернационализмом.
Но чаще всего мы их просто не замечаем...
Живут себе и живут. На первый взгляд похожие друг на друга, как рисовые зернышки, снующие по Москве в поисках хлеба насущного и счастья.
Так же, как мы.
«А я мужа своего перед свадьбой только раз и увидела. Мама сказала: в этом году замуж не выйдешь, кто тебя кормить станет? Останешься пустоцветом. А муж будет, дети будут, это и есть женское счастье, — быстро-быстро водит Зукра горячим утюгом по моей простыне. Раз-два, и вот уже выглаженная наволочка ложится в стопку таких же чистеньких и выглаженных вещей. Узбечку Зукру, специалистку по глаженью белья, я «заняла» у подруги на целый день. Сама я терпеть не могу гладить и отодвигаю это мероприятие до тех пор, пока это возможно.
В этот раз белье лежало нетронутым после стирки три месяца. В конце концов даже дверца шкафа, в котором я его прятала, перестала закрываться...
«Да ты возьми напрокат мою Зукру. За двести рублей в день она тебе все быстренько переделает. Заплатишь пятьсот рэ — еще и квартиру отмоет», — выслушав про мои мучения, предложила подруга.
«А она аккуратная? — поинтересовалась я и только потом, прислушавшись к обозначенному размеру бакшиша, протянула недоверчиво. — Да ладно... за пятьсот рублей всю квартиру?»
Двенадцатая сноха
Она прошла в спальню чуть не на цыпочках. Почему-то виновато глянула мне в глаза. Отказалась от чая. И тут же взялась за утюг. «Может, стакан воды налить?» — «Не надо. Можно я платье сниму и в майке останусь? Жарко очень! Я вам не помешаю?» Я пожала плечами. Она мне совсем не мешала. Молчаливое, безропотное создание. На третьем пододеяльнике Зукра заговорила.
— Беда у меня, — выдохнула она и вытерла пот со лба. — Дочка дома болеет. Три годика ей. Астма. Лечить нечем. Таблеток нет. Денег нет. А что муж? Он как в Москву уехал, так с тех пор только раз и приезжал в гости — дочку сделал... Потом снова уехал. Денег не присылал. Совсем забыл и меня, и нашего старшего сына. А дочку вообще не видел ни разу! Я у свекрови приживалкой жила. Самой младшей, двенадцатой, снохой. Младшая сноха — что тварь бессловесная: принеси, убери, в пять часов утра встала — двор подмела, села-посидела, завтрак приготовила, на работу зятьев проводила, села-посидела, белье постирала, обед приготовила, окна помыла, лепешки в печь поставила... Села-посидела — день прошел.
...Каждая узбекская невестка, когда приходит в дом мужа, мечтает о том дне, когда жена следующего сына придет ей на замену... Когда женится последней сын, его жене надеяться не на что — она навеки младшая сноха, только и ждать, когда сама свекровью станет. Уж тогда за свои обиды она отыграется! «Когда моя доченька Мадиночка кашлять начала, я попросила свекровь: „Отпустите меня утром с девочкой в больницу!“. — „Так пройдет, у тебя домашних дел вон сколько не переделано“. У свекровки еще двадцать внуков, ей-то что моя Мадина».
...Бабушка Зукры была русской. Попала в Ташкент во время эвакуации, маленькой девочкой, да так здесь и затерялась. Вышла замуж, родила мать Зукры. По-узбекски почти и не говорила, служила до пенсии медсестрой в поликлинике, что с точки зрения старых обычаев для женщины неприлично — работать на стороне, а не дома, если есть муж.
И мать Зукры, и она сама слыли полукровками, невестами второсортными. На Зукру, как только ей исполнилось семнадцать, польстился только младший сын из большой семьи.
«Я его и не знала. Родители решили, и все. Я не знала, что такое постель, секс, нам, узбечкам, это не объясняют — не принято это, иногда рассказывают взрослые женщины перед свадьбой, что и как, а иногда считают, что, мол, муж скажет, что тебе делать, он теперь твой хозяин».
После свадьбы, говорит Зукра, первый ребенок появляется у молодоженов ровно через девять месяцев. Если не остановиться, через год детей будет уже двое, через пять лет — пятеро. К 35 годам она уже и старуха.
Сейчас президент Каримов законодательно ограничил количество малышей, положенных на одну семью, до двух. Хотите больше — платите налог. Немногие могут позволить себе стать многодетными родителями. Узбекистан — страна бедная... «Муж был груб и нетерпелив. Раньше хотя бы считалось, что на нем лежит долг заботиться о семье, так и Коран предписывает, а сейчас времена изменились». Так происходит сегодня со многими некогда скромными и порядочными узбекскими парнями, цивилизация гастарбайтеров развратила и поработила, поманила искушениями, разрешила забыть про ответственность за молодую жену и детей...
От женщины же по-прежнему ждут традиционного послушания. Скромности, безропотности, чистоты. «Но я тоже вскоре уехала на заработки в Москву. Я думала, устроюсь здесь на работу, денег получу, пошлю маме на детей, — вздыхает Зукра. — Сначала работала в швейной мастерской. После смены — в общежитие, в комнатку на двадцать человек, крупу купим, макароны вскладчину купим. В первый месяц я отослала на родину пять тысяч рублей. Потом нас ФМС разогнала... Подруга говорит: «Есть знакомый цыган, пойдешь к нему домой убираться?»
В рабство к таджикам
На Ярославском вокзале по дороге к цыгану Зукру отловила полиция, у нее была, правда, регистрация с собой — но дешевая, липовая, сразу видно, так что пришлось отдать им все, что в кошельке, — целых пятьсот рублей.
Богатый дом цыгана напомнил Зукре родные узбекские дома, тенистые дворы под железными навесами, такие просторные, что и за целый день весь мусор не выметешь. Подоткнула юбку и за уборку. «Я так старалась, надеялась, что понравлюсь ему, — цыган пообещал тогда взять на постоянную работу. Вечером пришла за деньгами, а он напал на меня, повалил... И денег не дал, и сама еле вырвалась — ты не думай плохое, я порядочная женщина, я спаслась от его приставаний и убежала прочь».
Прячет глаза Зукра, черные тени лежат под ними — я не думаю о плохом, Зукра, ты гладь, гладь... Пристроилась она к бригаде таджиков-строителей — стирать, готовить. Обещали десять тысяч в месяц плюс бесплатный ночлег. «Самый главный, Фарид, глаз на меня положил, я отказывалась с ним спать — у меня ведь муж есть, пусть и нет его рядом, но перед Аллахом-то все равно. А Фарид говорит: „В Москве женщина без мужчины одна не проживет“. Противен мне он не был. 42 года, бородатый, в Душанбе у него тоже семья осталась — жена и три дочки. Не он, так другой кто-нибудь».
— А сколько тебе самой лет, Зукра? — смотрю я на ее тоненькую фигурку в дешевой вьетнамской маечке.
«28. Старая я уже», — горько вздыхает она, продолжая гладить... После того как Зукра стала жить с Фаридом, платить ей за работу он перестал. Она же теперь вроде как жена.
«Я Мадину год уже как не видела. Только звоню им иногда, выкрою сто рублей, чтобы Фарид не узнал, иначе побьет. Звоню и плачу, потерпи, доченька. Скоро я к тебе приеду. Скоро-скоро наши беды закончатся, не бессмертные же мы, чтобы вечно маяться».
Капают горькие слезы Зукры на мой утюг. Шипят, испаряются без следа...
Кровь невесты
Сразу после Навруза, весной, накрываются в Узбекистане огромные банкетные залы на тысячу посадочных мест, похожие на дворцы Шехерезады, переливаются всеми цветами радуги тысячерожковые люстры, плывут в воздухе запахи жирной бараньей похлебки и плова из телятины. «Из баранины на свадьбу плов делать нельзя, ужарится, может не хватить — много гостей на свадьбах у нас, все, кто хотят, приходят поздравить молодых, никому отказать нельзя», — цокает повар, стоя перед полным казаном.
Свадебный плов делают в ночь перед праздником в доме жениха. Около семи утра, перед работой, первые гости торжества подтягиваются именно сюда. Чаще всего это родственники молодоженов. Мужчины — налево. Женщины, опустив глаза долу, направо. Обязательные мальчики на ходулях в национальных одеждах как праздничные глашатаи возвещают о начале брачной церемонии.
Нам, привыкшим в Москве к среднестатистическим свадебным банкетам эконом-класса, не понять этого счастья московских дворников, кассирш в супермаркетах, домработниц. Это у нас они рабочие мигранты, наемная сила, вынужденная терпеть унижение от хозяев, — а здесь люди как все. И даже лучше. Потому что могут позволить у себя дома за наши деньги то, что никогда не сможем позволить себе в родной Москве мы, их работодатели. Сорить деньгами.
«Съездили в Россию — пять тысяч долларов заработали, шикарную свадьбу можно закатить!» Женщина-мулла за занавеской нараспев читает Коран для молодых, венчает их по старинным обычаям.
Уже вечером, во время ужина, жених с невестой обмениваются золотыми обручальными кольцами. Официальное заключение брака в загсе для Узбекистана — всего лишь пережиток советских времен. Если что и осталось от него, так это только белое платье невесты, не девушка — райская птица. Переливается молча блестками и искусственными жемчугами, не поднимая глаз, присоединяясь отныне к тайному ордену послушных узбекских жен.
Иногда мне кажется, что она красивая фарфоровая кукла, а не живой человек, специальным ключиком завели ее для окружающих.
На свадьбу в Самарканд я приехала гостьей. Белая женщина из самой России — чем хуже свадебного генерала? Замуж выходила — это сложно объяснить... дочь любимой женщины моего хорошего знакомого из Москвы. Знакомый — «владелец заводов, газет, пароходов», влюбился на старости лет. Дал отставку прежней жене, молоденькой любовнице — и променял их всех на
Переехал с ней затворником в свой загородный дом. Оставил в Москве бизнес, дела, друзей. Говорит, что ему больше никто не нужен. Что он окончательно и бесповоротно счастлив.
«Ты просто не понимаешь, как она меня понимает. Так меня никто в жизни не понимал. Все от меня только чего-то требовали и хотели, а Гузаль (по-узбекски „красавица“) смотрит на меня и молчит. Ничего не просит, я ее за руку беру, а она скромно свою ладошку из моей вытаскивает. Я иду, а она на полшага — но сзади. Я говорю, а она молчит. Как можно остаться такой в наше время! В ее глазах все-все написано. И нежность, и страсть, и невинность. Она та, которую я ждал всю свою жизнь!» — повело человека, чуть не стихами заговорил.
Молчаливая, покорная, в скромном спортивном костюмчике, в первое время Гузаль наотрез отказывалась садиться вместе с хозяином за обеденный стол, гулять на улице без дела, кататься на хозяйских лошадях в конюшне.
«Катя, ты скажи ему, что у нас так не принято — панибратствовать. Увидит кто из наших, слух пойдет, что я неправильно себя веду, как я потом вернусь домой, у меня там дочка на выданье! Я не могу ее запятнать, так нельзя, не принято», — запинаясь, просила она меня. Она не играла, она такой и была. Хотя, насколько я понимаю, эта модель поведения, если правильно прописать сценарий, наиболее привлекает мужчин.
...Второй раз мы пообщались, когда Гузаль была уже в новом статусе. Крепость пала. Но заносчивой, как наши русские бабы, заарканившие перспективного мужика, Гузаль не стала — так же выходила из комнаты при посторонних, безропотно накрывала на стол. «Я поверить не могу, как мне повезло!» — говорит знакомый, привыкший к неисчислимым женским требованиям. «Аллах велик, она хоть понимает, какой счастливый билет в жизни ей выпал?! Конечно, жить с русским — это не по Корану, но ради счастья детей можно позволить такой грех», — шептались узбекские родственники Гузаль.
— Брат сперва не принял. Сказал: хотите жить вместе, пусть переходит в мусульманство, — рассказывает она сама. — Когда я звонила, трубку клал. Обиделся. Но потом ему объяснили по-простому: когда мне хлеба не хватало, чтобы прокормить детей, разве он мне его давал? Разве помогал мне кто, когда я жила в бедности, но праведности?
После Навруза меня пригласили на свадьбу. К дочери Гузаль.
Да-да, XXI век на дворе, нанотехнологии, восстановление девственности по всем правилам медицинской науки проводится в Москве и Ташкенте, но здесь — в паре десятков километров от Самарканда — о подобном и не слышали. Девушка должна выходить замуж непорочной. Не дай бог, если что-то пойдет не так! Тогда молодую жену могут вернуть обратно к родителям и потребовать компенсировать все свадебные убытки. Позором покроется ее род. Матери нервничают, пьют валокордин, наиболее просвещенные заранее все же едут в Ташкент — чтобы получить гарантии.
Так водят коров на случку и на вязку породистых собак. Западные феминистки, вероятно, сошли бы с ума от такого, как им казалось бы, унижения достоинства женщины. А для местных — это всего лишь повод для гордости, простыня, окрашенная в кровь.
Гузаль собирает обед для дочери в дом свекрови. Пока первая ночь не свершилась, новобрачная считается гостьей у мужа, и ее по-прежнему кормят родители, возят обед за 40 километров.
На третий день у нас был праздник. Дочка Гузаль с мужем приехали!
На девочке был уже национальный наряд, женщины в Узбекистане не носят современные платья, и накинута кружевная паранджа — символ отданной невинности. Немного поплакала в уголке, на женской половине, — муж поднял ее сегодня в пять утра, перед отъездом подмести двор...
Свобода женщинам Востока
Утром в дом к Гузаль, собирающейся обратно в Москву, постучалась незнакомка. С чемоданом в руках. «Говорят, что вы хорошо в России устроились. Можете подсказать, куда мне ехать, чтобы тоже повезло?» — слухи о «счастливом лотерейном билете» Гузаль разошлись по городу быстрее Интернета.
Та развела руками. Разве тут подскажешь?
По Великому шелковому пути они едут в Россию не за счастьем, а бегут от бедности, неустроенности, от завтрашнего дня, о котором не хочется думать. Женщины Востока, тысячелетиями привыкшие находиться за спиной своих мужчин. Но — мужчины сдались и предали, и пришлось справляться самостоятельно.
Рушатся старые традиции. Как в древности уходили под землю великие царства.
Остаются старые традиции — силками, веревочными канатами притягивающие к земле.
И даже если возвращаешься на родину наездами с полным кошельком, как Гузаль, выдаешь замуж дочь, строишь новый дом, возможно, теряешь что-то другое — то, что не вернуть ни за какие деньги.
«Сейчас многие женщины стараются уехать не в Россию, а в Турцию или даже в Таиланд. Там нет такого жесткого отношения к мигрантам, нет равнодушия или злости, что „понаехали“, мы там почти не выделяемся из толпы, да и по менталитету эти страны более близки. Если повезет, уезжают целыми семьями, все взрослые из дома, на полгода, на год. Потом на день, чтобы продлить визы, выезжают за пределы того государства и снова возвращаются обратно. Денег на то, чтобы приехать навестить родных в Узбекистан, не хватает. Конечно, это ужасно — терять свои корни, отправляться на работу, как в старину на войну, это происходит не из-за хорошей жизни, но ведь другого выхода у нас нет. На родине не хватает мест даже для мужчин, как же выжить женщинам?» — спросила у меня одна из местных жительниц.
Есть «счастливый» путь Гузали. Один на миллион. Есть путь Зукры. Той самой, что гладила у меня наволочки. Через пару недель я попыталась снова арендовать девушку, чтобы вымыть на кухне окна, но подруга сказала, что телефон Зукры не отвечает, а сама она исчезла — просто не пришла в один прекрасный вечер сидеть с ее ребенком, и все. Даже координат не оставила. Может быть, ей повезло собрать деньги на билет, вырваться домой к дочке, но, что вероятнее, не отпустил на «вольные хлеба» сожитель. Узнал про тайную подработку, выбросил мобильный...
Да мало ли какие беды могут приключиться в Москве с одинокой молодой женщиной, которую некому защитить?
...А юная Фатима из Самарканда ждет своего суженого из Пхукета. Тот должен собрать деньги на их свадьбу к осени. После они уедут работать в Таиланд уже вместе. Фатима с маленькой сестренкой, чье имя я не запомнила, но знаю, что на фарси оно означает «звезда», дома на хозяйстве.
«Я так скучаю по маме», — призналась
Который построит дворец в их родном городе. Для всех ее родных. И никому никуда уезжать больше будет не нужно!
Ташкент—Бухара—Самарканд—Хива.
