Писательский взгляд вылущивает сюжеты там, где, казалось, их вовсе нет… В провинциальный городок приезжает ревизор. Что, казалось бы, особенного? А из этой ситуации может родиться Хлестаков и галерея образов неумирающих русских чиновников. Отрезали человеку голову. Сплошь и рядом это творят с гастарбайтерами. А поди ж ты: если это голова профессора Доуэля, из нее можно извлекать ценнейшую информацию и нравственные заповеди. Делается, например, ясно: с гастарбайтерами ревнители расовой чистоты слишком торопятся, может, гастарбайтеры еще пригодятся для исполнения пусть не таких филигранных, как мог производить профессор Доуэль, работ…
* * *
У меня есть своя версия (и свой сюжет) оскар-уайльдовского «Портрета Дориана Грея». Портрет — это вовсе не портрет, а дневник. Дневник, который ведет сначала мальчик и прячет его от родителей — ведь там о первой любви к однокласснице и попытках курить. Потом, повзрослев, прячет от жены — ведь там о любовнице и выпивках с друзьями. Ни с кем автор дневника так не откровенен, как с бумагой, которой доверяет самые сокровенные мысли и самые интимные чувства, рассказывая о людях, которыми окружен, — такое он никогда не произнес бы вслух и тем более не высказал бы в глаза. Ужасны его откровения. Он сам содрогается, перечитывая их.
И вот умирает. Тем, кто не помнит классического сюжета, скажу: Дориан Грей хранил свой портрет на чердаке, на полотне (то есть на портретной копии лица) проступали отвратительные черты дурно прожитой жизни, а сам прототип оставался молод и прекрасен. После смерти Грея обнаружившие его труп ужаснулись: столь омерзителен был лик покойного. А найденный портрет поражал красотой и молодостью запечатленного лица.
Дневник поразил всех его прочитавших: та правда, которую фиксировал его автор, была в своей первозданности потрясающа и прекрасна.
* * *
Вы создали книгу, поздравляю, но людям она не нужна. Люди прекрасно обходятся без вашей книги. Как создать такую книгу, без которой они не смогут обходиться? Только Библия (Коран, биография Будды) остаются такими книгами. И то не для всех. Человечество поделено житиями святых на скрыто или явно враждующие лагеря, как создать объединяющую всех Примиряющую Книгу?
* * *
А еще какое произведение хотелось бы написать? Для чтения в отпуске. Когда над листающим книгу человеком не висят дамокловым мечом обязанности, когда отринуты отрицательные эмоции и можно погрузиться в перипетии читаемого рассказа или романа целиком. Самые лучшие ощущения и воспоминания от чтения остались от книг, прочитанных в отпуске, — и «Игру в бисер» Гессе, и Кортасара, и Томаса Манна я прочитал в молодые годы только потому, что получал 24 свободных нерабочих дня. Попробуйте прочитать эти книги, если над вами тяготеют проблемы.
Синяя птица
Вот бы создать образ, какой удалось придумать Метерлинку — Синяя Птица! Все понимают, что это такое, все обращаются к этому образу в своих произведениях — высокоинтеллектуальных или примитивных. Но этот образ быстро опошлился, стал затерт, как кочующая из рук в руки монета. Уже и в шлягерах это теперь всего лишь номинальный эрзац: «Не за синей птицей, еду за тобой», «И только небо тебя поманит синим взмахом ее крыла».
* * *
Бальзаковский Растиньяк и Глумов из пьесы А.Н.Островского «На всякого мудреца довольно простоты» — одинаковые образы, использующие для построения карьеры (один — во Франции, другой — в России) одни и те же методы. Прибавим к ним позже явившегося драйзеровского юного циника Клайда Грифитса из «Американской трагедии». Разные писатели в разных странах одинаково взволнованно рассказывают об одном и том же явлении, опасном, по их мнению, для общества: молодые негодяи становятся типичным явлением… Что это — похожесть социальных процессов или вечная и больная (только ли для художников?) тема размена человеческой души на дензнаки, подмены искренних начал и многообещающих задатков — алчностью, жестокостью, холодным расчетом?
* * *
Девиз литературы: «не навреди». А мы все чаще наблюдаем в ней совершенно обратное. Насаждает пошлость, дает сомнительные рекомендации, смакует жестокость. Это неверно, что литература ничему не учит. Из ее творений извлекают еще какие уроки.
* * *
Совершенно невозможно представить сегодня ситуацию из стихотворения Агнии Барто, в котором рассказывается, как к мальчику в пионерлагерь не приехали в день посещений родители, и он остался без гостинцев:
«Тут ребята встали с мест,
Мы едим, а он не ест?!»
И поделились с ним деликатесами, которые привезли им близкие.
А сегодня? Те, которые отдыхают на Мальдивах, поделятся ли достатком с теми, кто никуда не уезжает на каникулы из душного города?
Хотя, судя по цитатам из выступлений людей, которые отвечают за детское образование и воспитание, мы достигли в этой сфере небывалых успехов.
* * *
«И даль свободного романа через магический кристалл еще неясно различал»… Как точно передал предтворческое состояние Пушкин! Поначалу замысел является в общих чертах. И лишь постепенно проясняется, обретает форму и грани, делается четким.
* * *
Солженицын — нобелевский лауреат, бесспорно, человек, своими писаниями перевернувший и обогативший сознание многих и многих… А какой, в сущности, вихляющий, неприятный в своем желании выглядеть пророком субъект!
Шолохов — нобелевский лауреат, уж не знаю, литературный вор или нет, но опять-таки мелкий, суетливый угодничающий лакей при власти…
Очень редко высокие человеческие и литературные качества совпадают и составляют внутри личности единое гармоническое целое. Емкость натуры мала и неглубока и не способна вместить чересчур большие объемы великодушия, широты взглядов, благородства? Изначально не предусмотрена для этого?
* * *
Нужно знать психологию людей: люди не любят сюрпризов, не любят, когда их сбивают с толку. Если их ожиданий не оправдывают, они испытывают разочарование, а то и впадают в ярость. Люди любят жить по накатанному. В ладу с привычным, чтобы ничто не шокировало. Выбрал амплуа святого — будь последовательным. Взялся критиковать власть — продолжай. Вызвался веселить — валяй, ломай комедию. А выкидывать коленца, менять маски, метаться из стороны в сторону — не годится такое фиглярство для инертной массы.
* * *
То, что книги, целые библиотеки выбрасывают сейчас на помойку — приговор мне, всей моей жизни. Не только потому, что пишу и читаю, а и потому, что, сколько помню себя, собирал книги, гонялся за ними, лелеял их в своем доме. Жил не так?
Так, так я жил! Моя жизнь текла правильно. Но в теперешний миг пошла вразрез с представлениями о ценностях. Хорошо это или плохо — оказаться в стороне от столбовой дороги? Может быть, неплохо. Не всегда большинство право, сколько раз случалось, что именно одиночки сохраняли верные взгляды и ориентиры, к которым потом возвращалось большинство.
* * *
Наверное, фантазирую, но книга для меня наделена теплом сердец и рук ее создателей — автора, редактора, типографских рабочих, а компьютер, хотя и его тоже кто-то ведь придумал и внедрил в жизнь, — остается холодным поставщиком информации, не более того.
* * *
Жизнь буквально ломится в литературные двери, жаждет быть запечатленной, увековеченной в дробности своих деталей или обобщенном, синтезированно-концентрированном виде. Для чего ей нужно быть воплощенной в слове, если в то же время изгоняет, исторгает из себя уже воспевшие или заклеймившие ее книги?.. Они, эти книги, устарели и больше не устраивают ее? Требуются новые, более современные? Или люди что-то не так услышали и поняли, сделали не те выводы из назиданий, которые нашептывает им жизнь? Она им говорит: храните высшее знание, заключенное в книгах, а они истолковывают так, как им удобнее: «не обременяйте себя лишней мудростью!»
* * *
Перекличка книг на полках… Дон Кихот перекликается с Саней Григорьевым из «Двух капитанов» Каверина. Яго — с Карениным, мужем Анны Карениной. Персонажи «Бесов» Достоевского — с собраниями сочинений Ленина и Сталина. Расстрелянный Николай Гумилев — с повесившейся Цветаевой. Его сын Лев Гумилев — с Муром, сыном Марины Цветаевой. Когда-нибудь напишу эту многоголосую симфонию, создам хор, сопоставимый с хором греческой трагедии, а то и перекрывающий его.
* * *
Писатель, художник, скульптор — посредник между сиюминутностью и вечностью. Возможно, он — та самая «черная дыра», в которую утекают миры и галактики — чтобы затем, переместившись, возродиться где-то в другой Вселенной. Когда с головой уходит в работу (сидя за письменным столом или стоя перед мольбертом), время промелькивает для него стремительно. Не перетекает ли оно в сотворенное произведение, не концентрируется и не конденсируется ли в нем — в сгущенном, законсервированном виде? В самом деле, когда читаешь книгу великого мастера или смотришь на полотно великого живописца, ощущаешь: заключенное в произведении спрессованное время живо в его первозданной свежести — никаким другим способом и иначе как в искусстве сохранить и сберечь его нельзя.
* * *
Литература создается где угодно — за письменным столом, в подскакивающем на ухабах экипаже (так, по дороге на балы и в театр, творил Байрон) и даже на подиумах. Хотя, глядя на то что происходит в нашей словесности, вполне можно заключить: совершенно не важно, что вышло из-под пера, куда важнее то, что будет затеяно вокруг могущественными (в ракурсе обстряпывания финансовых вопросов) дилерами от литературы.
* * *
Поставьте себя на место простого рядового читателя, зрителя. Какую книгу он предпочтет, какой спектакль захочет посмотреть — хорошо апробированного известного автора или нечто скандальное (пусть кота в мешке)? Такую пьесу захочет посмотреть неискушенный человек, такую книгу прочесть, о которой стоит шум и тарарам. Дело рекламщиков — раздуть звон, чтоб все услышали.
