В редакцию пришло письмо:
«Я — Евгеньева Евгения Дмитриевна. Инвалид нерабочей группы (была проведена операция по удалению злокачественной опухоли головного мозга еще в детстве), мать двоих малолетних детей — 2 года и 5 месяцев, которых сейчас органы опеки пытаются у меня отобрать. Так случилось в жизни, что самые близкие люди — отец и родная сестра — оставили меня без жилья, без прописки, без пособий, без средств к существованию и без пенсии. Все суды их поддержали... На данный момент мы скитаемся по знакомым и просто добрым людям. Прошу вас, как единственную надежду, помочь мне и моим детям достучаться до чиновников и до правосудия...»
Я приехала к ней на встречу в облезлую, богом забытую старую коммуналку на окраине Москвы. Женька, несмотря на тяжелую болезнь, инвалидность и невыносимую жизнь, вся какая-то лучистая и звонкая. Пухленькая, маленькая, домашняя, такая теплая русская женщина. Женю хочется видеть в какой-нибудь деревеньке, в окружении детишек и грядок.
— В три года мне делали трепанацию. Вот, видите, черепушку вскрывали, — Женя показывает на гигантский шрам чуть повыше челки. — Говорят, в детском садике мальчик меня чем-то по голове стукнул, вот и развилась злокачественная опухоль размером с куриное яйцо. Вместе с опухолью мне удалили левый глазной нерв — в итоге один глаз не видит. Теперь мне пожизненно требуется постоянное наблюдение у врачей, гормональное лечение, регулярная химиотерапия и многое другое.
Наверное, вместе с глазным нервом Жене удалили и какой-то центр в головном мозге, который отвечает за злость и обиду на жизнь. В ней так и светятся доброта и вера в людей. И в то, что все будет хорошо.
Старшая дочка Евгеньевой — двухлетняя Радия — всю нашу беседу крутилась около. То с деловым видом хваталась за веник и совок — убиралась. То относила младшей сестренке Мадине бутылочку. И даже пробовала участвовать в разговоре, размахивая бумажками с гербовыми печатями — это все письма-отказы от Путина, Астахова, Жириновского...
Инвалид — значит, не жилец
Мать Евгении умерла от рака, когда Женьке было 14 лет, а ее сестре Кате — 11. Тогда-то и выяснилось, что папа — офицер милиции Дмитрий Евгеньев — старшей девочке не родной, мама вышла за него замуж, уже имея дочь.
— Я даже никогда и не знала об этом, — вздыхает Женя. — Когда мама умерла, я сразу стала им всем не нужна, меня отправили жить к бабушке, маминой маме, в Смоленск. Там я и жила до совершеннолетия. Но каждый год приезжала к папе и Кате в Москву на летние каникулы — и просто чтобы с ними побыть, и пройти всякие комиссии медицинские. Инвалидность-то каждый год надо подтверждать. Я слышала, что бабушка хотела переоформить свою смоленскую квартиру на меня. Но не успела — накануне моего совершеннолетия она умерла. Тоже от рака, прямо у меня на руках. Я за ней до последнего ухаживала.
Жилплощадь, оставшуюся от старушки, родня быстро распределила по своим, а Женьку отправили обратно в Москву — даже не дав доучиться в педагогическом колледже.
В столице закончить образование ей тоже не удалось. Отчим оформил документы, чтобы пристроить падчерицу на работу (ее вторая группа инвалидности — не рабочая).
— Меня взяли в детский садик рядом с домом. Я так была рада, — вспоминает Женя. — Мне нравилось работать, нравились дети. Все было хорошо.
Так она и жила, тихо-мирно вдвоем с сестрой в той самой трехкомнатной квартире, которую выдали на их семью еще в 1996 году, когда мама была жива. Дмитрий Евгеньевич, отчим, к тому времени нашел себе новую жену и переехал жить к ней. Однако поставил глухую дверь в своей комнате и врезал замок.
— Потом сестра Катя встретила своего будущего мужа. Леша практически сразу стал жить у нас, вместе с Катей в ее комнате. Когда они решили пожениться, я очень радовалась, помогала со свадьбой. Сама-то я понимала, что с моей болезнью мне никакая семейная жизнь не светит. А уж о детях и думать нечего... Зато они сразу после женитьбы стали мечтать о ребенке. Сестра стала ходить по врачам, и я вместе с ней, чтоб одной ей не страшно было.
Когда Катя наконец-то забеременела, Женина спокойная жизнь кончилась. Сестра с мужем и отцом, не стесняясь, стали планировать, как из Жениной комнаты сделают детскую. Какие обои поклеят, где кроватку поставят.
— Конечно, я возмущалась, — вспоминает она. — Спрашивала, почему они списывают меня со счетов. Ну да, пусть я инвалид, но у меня же может быть какая-то своя жизнь, свое пространство. А они говорили — что ты, мол, сопротивляешься, тебе не сегодня-завтра умирать, а так хоть с сестриным ребенком понянчишься. Я была уверена, что это у Кати такой «беременный заскок», гормональные сдвиги. Вот родит и успокоится.
Но в один прекрасный день Женя пришла с работы и увидела у двери чемодан со своими вещами. Замок во входной двери был поменян. На улице — осень. Да к тому же в то время она проходила очередной курс химиотерапии — состояние ужасное...
— Я поехала пока пожить к подруге. На следующий же день мне позвонили из детского садика — сказали, чтобы на работу больше не выходила. Оказывается, к ним заехал отчим и «поговорил». Не хотел, чтобы я поблизости от них «отиралась», кроме того, как выяснилось позже, чтоб потом доказать, что я здесь вообще не жила. А кто будет связываться с начальником ОВД «Марьинский парк»? Сами понимаете. Я обращалась в милицию, ходила к участковому. Но папу там все знали и не хотели со мной даже связываться. Я скиталась по друзьям и знакомым. Что делать, не знала. В то время я в юридических вопросах не то что плавала — я просто была слепой. Кто-то посоветовал сходить в приемную президента. Там юрист, выслушав ситуацию, порекомендовал обратиться в суд. Но мне как-то неудобно было с родственниками судиться. Я была уверена, что Катя родит и все придет в норму. Когда потом у них появился сынок, я узнала об этом от знакомых.
«Разрешения на роды не даем!»
Около двух лет Женя не могла попасть к себе домой. Все, что у нее осталось от семьи — небольшой чемоданчик. «Заботливая» сестра не отдала ей ни зимних теплых вещей, ни летних, ни семейных фотографий. Ничего!
— Я жила на пенсию по инвалидности, кое-как пыталась подрабатывать — в ларьке на рынке. Скиталась по знакомым и друзьям, иногда даже ночевала в подвале.
Приютил Женю такой же, по сути, бездомный, бесправный, как и она, гастарбайтер Туракул из Узбекистана.
— Я его вообще-то давно знала, еще когда у себя дома жила. Мы познакомились случайно у аптеки. Я Туракулу понравилась, он мне тоже. Но не более того. Когда же со мной все это приключилось, всем знакомым я надоела и оказалась на улице, он меня подобрал. Мы стали жить вместе.
От Туракула у Жени и дети.
— С девочками вообще интересная история, — улыбается Женя. — Мне врачи категорически запрещали рожать. Еще бы, с моим-то диагнозом. Да я и сама понимаю, что со мной все может случиться... Одним словом, врач подобрал мне противозачаточные, которые я исправно принимала. Поэтому до 4-го месяца я даже и не знала, что скоро стану мамой. Когда же обнаружилась беременность, то нейрохирурги из Бурденко, где я наблюдаюсь с самого детства, даже написали мне в карточке: «Разрешения на роды не даем!». И на словах добавили: «Приходи на прием после родов, если, конечно, выживешь».
Она выжила и родила прекрасную девочку. Естественно, встал вопрос о прописке ребенка.
— Ну куда еще я могла ее прописать? — удивляется Женя. — Только по своему домашнему адресу.
С этого момента бывшие родственники — отец, который когда-то называл ее родной дочкой и дал свою фамилию, и младшая сестра — объявили несчастному инвалиду настоящую войну. Не успела Женька из паспортного стола дойти до дома, как ей уже позвонил отчим.
— Он орал на меня. Говорил, чтобы я немедленно выписала из квартиры себя и «своего выродка». Как я ни пыталась объяснить, что без прописки я лишусь и всех пособий, и возможности наблюдаться у врача, что дочка тоже останется без всякой помощи... он ничего не хотел знать. Тогда я поняла, что надо как-то действовать, и обратилась в суд.
С этого момента отец, который к тому времени уволился из органов и открыл свой ЧОП, приставил к падчерице крепких парней, которые постоянно дежурили около ее дома. Гражданского мужа-узбека несколько раз избивали.
В дикой коллекции Евгеньевой, помимо писем от разных ответственных лиц, выписок суда и прочих документов, есть и целый диск аудиозаписей. Не любимых песен, а страшных угроз ее отчима. Она дала мне их послушать, так же как и судье. На последнюю, в отличие от меня, они не произвели никакого впечатления.
— Я приеду и разберусь с тобой и твоим «чуркой»! — орал в трубку мужской голос.
Суд первой инстанции прошел быстро. На первое заседание Женя еще смогла прийти. А вот на последующие — нет. Ее «охрана» просто не выпускала из квартиры.
— Глупо было, конечно, надеяться, что я выиграю суд. Отец проработал в том районе много лет, был начальником ОВД, знал там каждую собаку. Как только я подала заявление, они с сестрой написали на меня встречный иск. Попросили суд выписать меня и Радию из квартиры как бывших членов семьи. Судья Максимова, кстати, всю жизнь жила в соседнем с нами доме, прекрасно знала и меня, и маму. Я с ее детьми в одну школу ходила, в параллельные классы. Но это не помешало ей лишить меня прописки. А это значит и всего остального — врачей, пенсии, возможности найти хоть какую-то работу.
На суде все бывшие родственники — сестра Катя с мужем Алексеем Ховалкиным, мать отчима Валентина Николаевна да и сам Дмитрий Евгеньев — отреклись от Жени. Твердили в один голос, что она с 1999 года уже с ними не живет — и знать они ее не знают.
— Суд, конечно же, не удосужился проверить мои слова, — замечает Женя. — А всего-то надо было позвонить в социальную службу (мне по инвалидности положена была помощница по дому, которая ко мне регулярно приходила) или опросить соседей. Никакие мои доказательства того, что из дома меня попросту выгнали, не были рассмотрены. Они даже нигде не упоминаются. Итог суда — признать меня утратившей право проживания и пользования и выписать. С Радией то же самое, только как с «не приобретшей этого права».
Относительно ребенка в решении суда написано, что «истец Евгеньева Радия на судебное заседание не явилась, извещена надлежащим образом, о причинах неявки не уведомляла». Интересно, какие причины неявки от шестимесячного ребенка удовлетворили бы суд?
Также не участвовали в процессе и органы опеки и попечительства района Марьино. Они просто не явились на заседание и попросили рассмотреть дело в отсутствие их представителя...
— Юрист, который помогал мне заявления писать и апелляции, только лишь руками развел. И сказал идти в Верховный суд — там, мол, никакие связи отца не помогут. Однако оттуда мне уже через две недели пришел ответ — решение Люблинского суда оставить в силе. Все! Но теперь с полной уверенностью я могу сказать, что до обращения в Верховный суд моя жизнь была еще сносной. А вот теперь полный ужас и кошмар. Теперь у меня дома раз в неделю бывают ювенальщики из органов опеки. Все пытаются отобрать детей. Говорят, игрушек мало. Кроватки нет. Бананов в холодильнике недостаточно.
Круги ада
После того как все суды Жене отказали, она стала ходить по общественным организациям и разного рода уполномоченным.
— Я побывала во всех общественных приемных, — плачет она. — Но единственное, что мне удалось, — это получить медицинскую страховку и прикрепиться к детской поликлинике. А так все слушают, вздыхают, соболезнуют и... пускают по кругу. Медведев направил в Общественную палату. Общественная палата к уполномоченному по правам ребенка Астахову. Астахов к Бунимовичу. Бунимович к гражданскому кодексу. И в приемной президента я тоже неоднократно была. Ну и в итоге все отписки стекаются в правительство Москвы. А там каждый раз пишут одно и то же — «нет московской регистрации, помочь не можем». Но и сделать хоть какую-нибудь регистрацию у меня тоже возможности нет — родственников никаких теперь. Я не прошу многого — хотя бы комнату, не в собственность, просто пожить, встать на ноги. И необязательно в Москве, можно вообще где угодно. Неужели в нашей огромной стране не найдется маленькое муниципальное жилье для меня и моих деток?! Из-за отсутствия прописки мне перестали выплачивать какие-либо пособия на детей, сильно уменьшилась пенсия по инвалидности, также я не могу получать детское питание на молочной кухне, а кормить грудью мне запрещают врачи. Органы опеки постоянно следят за тем, как мы живем, неоднократно делались акты обследования условий жизни детей. Но никакой помощи, кроме предложения ДОБРОВОЛЬНО (при любящих родителях!) отказаться от детей, они не предложили. Я не понимаю, почему потенциальным опекунам моих детей государство готово выплачивать немалые пособия на содержание и воспитание — на содержание в детском доме государство тоже выделяет большие средства, — а родной матери, ставшей жертвой обстоятельств (по вине непродуманного жилищного законодательства, безразличия и равнодушия чиновников), государство помочь не в состоянии? О судьбе сирот в Америке пекутся и заботятся все. А о проблемах детей в России — нет. Государство мне, матери двоих детей, выделило материнский капитал, но и им я воспользоваться не могу — его можно получить только по достижении 3 лет вторым ребенком. И опять же отсутствие прописки может помешать обратиться по этому вопросу куда-либо.
Все, что мне предложило правительство Москвы — обратиться в фонд «Надежда» за правовой и психологической помощью. Я обратилась. Там мне опять же предложили добровольно написать отказ от детей, а самой поехать в Костромскую область в приют для бомжей, где я могу находиться не больше года. У них в «Надежде» можно находиться опять же только тем, у кого есть прописка. А ДАЛЬШЕ КУДА??? Я любящая, заботливая мать, адекватный человек. Я хочу и могу сама воспитывать своих детей, заботиться о них. Почему меня вынуждают сделать их сиротами? Моей старшей дочке исполнилось 2 года, она очень любознательный и активный ребенок, ей необходимо развитие и общение с ровесниками, но, исходя из вышеуказанных причин, я не могу оформить ребенка в детский сад. На работу я сейчас пойти тоже не могу — детей не с кем оставлять.
■ ■ ■
Родная сестра Жени Катя Ховалкина согласилась пообщаться со мной по телефону:
— Да, она моя сестра по матери. Но мы давно уже не общаемся с ней. Ни до суда, ни после него. Почему мы ее выписали? Да она первая на нас заявление написала, якобы мы ее не пускаем. Как мы могли ее не пускать? Вызвала бы милицию, паспорт показала — и нас бы заставили дверь открыть. Это я точно знаю. Сходите в суд и узнайте, там все документы есть. Она не жила в квартире уже очень давно и не платила квартплату. В Смоленск ее мама отправила еще в 14 лет на перевоспитание. Там она училась и жила — все справки к делу приобщены, мы за ними специально в Смоленск ездили. Так что все по закону. Когда Женя стала обращаться к президенту, тут у нас еще одна проверка прошла — и все признали правомерным.
— Хорошо, по закону, может, и так. А по совести — она ведь ваша сестра, и квартиру давали вам на всех?
— А что по совести? Она сама перестала с нами общаться. Не звонила, не писала, веру поменяла. И потом она будет рожать каждый год и нам сюда прописывать?! А потом делить все с нами. За квартиру она вообще никогда не платила. Что, я должна была за нее это делать? Поэтому суд ее и лишил прописки.
Комментарий юриста Ирины Домбровской:
«Я считаю, что суд абсолютно неправомерно выписал Евгеньеву из квартиры. Во-первых, квартира была выдана именно на основании того, что в семье имеется ребенок-инвалид. Так даже в ордере написано. Во-вторых, Женю увезли оттуда несовершеннолетней, когда она не могла самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Потом она училась в школе и колледже, а значит, не находилась по месту прописки временно, поэтому никак не могла утратить права пользования данной жилплощадью. В судебном решении написано, что она не содержала квартиру, не делала ремонт и не платила по счетам. Но ведь она инвалид нерабочей группы, и по Семейному кодексу ее отец — а им по документам является Дмитрий Евгеньев — должен содержать. Она даже имеет право по этому поводу обратиться в суд и потребовать с него пенсию».
P.S. Просим считать данную публикацию официальным обращением ко всем органам власти, прокуратуре, УВД, уполномоченным по правам детей и человека.
Если кто-нибудь из читателей может чем-нибудь помочь (органы опеки требуют срочно поставить кроватки для девочек) — пишите нам karpitskaya@mk.ru.
