— Так каким Скрябина мы видим сегодня, спустя, по сути, век после его кончины?
— Увы, высокие технологии до сих пор не позволяют в должной мере его идеи воплотить. Взять то же исполнение «Прометея» (где партия света четко прописана: каждому такту — свой цвет): в идеале люди должны погрузиться в полный световой вакуум; тут же в пространстве возникают абстрактные и конкретные образы — что-то похожее на 3D, но...
— Но совсем не то, что показывали в зале им. Чайковского, когда на потолок выводили световую проекцию, — это мелко для Скрябина.
— Ну да, или как в БЗК просто подсвечивают орган.
— Или слышим лишь одну музыкальную составляющую — 50% Скрябина.
— Поэтому, организуя фестиваль, мы и задались целью создать некое действо, хоть как-то приближающееся к идеалу. Связались с ребятами, занимающимися технологиями визуализации. И они, даже учитывая небольшие сроки (к 9 января), устроят световое шоу с проекцией на стену и на пол «Нового Манежа» при мистических эффектах скрябинской музыки в электронной обработке. Но это задача-минимум, а максимум — к октябрю 2012 года собираемся дать масштабную премьеру «Прометея» со всевозможными эффектами, приближающими нас к скрябинской задумке.
— А где? В БЗК?
— Ну что вы, это мемориальный зал, там же нельзя стены сверлить. А нам нужно будет оборудование размещать — зал сейчас подыскивается. Да и команда подбирается серьезная (с участием австрийских специалистов по эффектам, работавших в Голливуде).
— Слушайте, но откуда у него такая тяга к светописи? «Болезнь» от рождения?
— Подобный феномен встречаем в истории музыки не раз: и у Мессиана, и у Римского-Корсакова было цветное восприятие. Скрябин изначально слышал и видел лишь три тональности (когда цвет при звучании возникает сам собой: до мажор — красный, фа мажор — зеленый, фа диез мажор — фиолетовый). И только потом, когда Скрябин понял, что его дар — нечто особенное, стал сознательно цветовую шкалу дорабатывать (и неправильно, когда биографы пишут, будто вся шкала сидела в голове от рождения). Вспомнить случай, когда в 1913 году в ресторане «Прага» Скрябин взялся доделывать уже пропечатанную световую партитуру «Прометея», противореча новыми замечаниями себе прежнему...
— Вот доживи Скрябин до авангардных
— Вероятно, очень ярко. По части советского наследия ему повезло: после смерти Александра Николаевича его вторая жена Татьяна Федоровна написала письмо Луначарскому, и в итоге скрябинской квартире была выдана охранная грамота, а сам композитор причислен к революционерам (хотя назови его так при жизни — он был бы в шоке). И музыка его звучала в СССР всегда — вспомнить хотя бы творчество Софроницкого... Главный экспонат в нашем музее — его черный кабинетный рояль «Бехштейн» 1912 года, к которому Скрябин был привязан до смерти!
— Вот, кстати, о смерти: стал жертвой собственной чистоплотности?
— Он действительно всю жизнь боялся инфекций, говорил даже, что «смерть моя придет через кожу». С мужчинами здоровался в перчатках; когда на обеденном столе сушка падала просто на стол — уже ее не брал, кричал: ну-ка убирайте, повсюду микробы! Чрезмерная аккуратность и правда была как мания. Ну и случилось так, что возвращался он с гастролей по Поволжью, в поезде возник нарыв на губе — он его содрал, инфекция пошла через ранку, возникло общее заражение крови. Антибиотиков не было. Целый консилиум врачей собрался, несколько дней пытались спасти Скрябину жизнь; считалось, что если сделать вокруг ранки внешние надрезы, то инфекция выйдет сама. В итоге все лицо изрезали, а толку никакого. Умер в 43 года.
— Успев сказать веское слово...
— Успел, но... у него же был глобальный замысел написания Мистерии, которая бы изменила все человечество. Остались эскизы предваряющей части. По его задумке в Индии надлежало поставить большой храм, куда бы пришли все люди. Которые стали бы частью грандиозной Мистерии. В ходе которой все вышли бы на новый уровень взаимопонимания...
