Чемпионат проходил на сайте mk.ru (раздел «Сетература») в формате футбольного чемпионата: сначала отборочный и групповой турниры, затем плей-офф. В общей сложности на конкурс поступило 224 прозаических и 263 поэтических текста. Трое участников сумели пробиться в финальную часть сразу в обеих номинациях — это Саша Резина и Елена Качаровская из России и Александр Ра из Норвегии.
Чемпионат России в полной мере получился открытым. За исключением Грузии, Армении, Узбекистана и Таджикистана, все остальные бывшие республики СССР были представлены в творческом соревновании. География дальнего зарубежья тоже была очень разнообразной. Это (уже традиционно) авторы из США, Германии, Израиля, Канады, Австралии. Но есть страны, жители которых более редкие участники российских литературных конкурсов — Англия, Дания, Швейцария, Норвегия.
Членам жюри предстояла поистине титаническая работа — из всего многообразия авторов выбрать и назвать лучших. Дополнительная трудность состояла в том, что в финальной части конкурса игра шла на выбывание.
Среди судей — немало авторитетных и известных людей. Писатели Иван Зорин и Сергей Шаргунов, космонавт, Герой России Юрий Батурин, литературный критик Андрей Рудалев, питерская журналистка Ирина Ива, поэт из Ярославля Наталья Малинина и многие другие. Всего в судействе чемпионата так или иначе приняли участие свыше тридцати человек, у каждого из которых свое понимание литературы, свои литературные пристрастия.
Конечно, любой конкурс по своей сути несправедлив, а уж литературный — несправедлив вдвойне. И было бы смешно утверждать, что победители конкретного литературного соревнования — лучшие на данный момент русскоязычные авторы в мире. Зато все без исключения финалисты интересны и самобытны. Но в литературе нет других критериев, кроме собственного вкуса. Поэтому победители — это в какой-то мере среднеарифметическая оценка вкусовых судейских предпочтений. И в то же время, прочитав произведения наших чемпионов, можно утверждать, что победили талантливые и достойные авторы.
Светлана ШИРАНКОВА – финалист первого открытого чемпионата России по литературе в номинации «Поэзия».
Родилась в Москве в 1976 году. С тех пор успела окончить Финансовую академию, выйти замуж и родить дочь, живет по-прежнему в Москве.
Ирина ИВА, главный судья чемпионата: «Само название – это уже аллюзия, причем не «плакатная влобность», а как раз многослойная и ироничная, соединяющая несоединимое – конец света и комикс. Здесь даже добавлять ничего не требуется, в названии уже все сказано: и о современном обществе, и о том, как оно относится к грядущему концу света, и о том, что гипотетического критика больше волнуют «удивительная поэтичность, запредельная гуманитарность, какая-то «мораль», дающая надежду на то, что мир изменится к лучшему».
АПОКАЛИПСИС В КАРТИНКАХ
У неё внутри звенят золотые гаечки...
У неё внутри звенят золотые гаечки, гомонят бубенчики, шепчутся шестерёнки.
К девяти утра в палату приходит нянечка, начинает мыть полы и менять пелёнки.
Из-за двери тянет хлоркой, тоской и плесенью; надо ждать, глотать лекарства, считать тик-таки.
А настанет вечер – спустится с неба лесенка, и по ней поскачут львы, козероги, раки.
Дили-динь-динь-дон – ступеньки поют под лапами, голубой телёнок тычется влажным носом...
А врачи кололи руки, светили лампами, подарили куклу (у куклы такие косы,
как у мамы), врали: мамочка стала ангелом и теперь живёт на самой пушистой тучке.
А она на всякий случай кивала – мало ли? – и смеялась: трудно, что ли, соврать получше?
В циферблате солнца зреют минуты-семечки. Бубенцы в груди лишились последних звуков.
Часовщик, кряхтя, встает со своей скамеечки, близоруко щурясь, тянется острой штукой,
улыбаясь, гладит стрелки – щекотно, весело… рядом с ним крылатый кто-то выводит гаммы…
Ей сегодня можно будет взбежать по лесенке и пройтись по тучкам: вдруг там и вправду мама?
Дом у дороги
Линия фронта пересекает город,
Каждые сутки переползая ближе.
Вечер привычной хваткой берет за горло:
В «Дом у дороги» сходятся те, кто выжил.
Ночь, просыпаясь, тощую спину горбит
На черепичной крыше.
Дженни стоит за стойкой, звенят бокалы;
Нынче ее коктейли излишне крепки.
Тридцать девятый день, как отца не стало.
Дженни все время чудятся звуки скрипки,
Взгляд паренька напротив подсвечен алым
И неприятно цепкий.
Сквозь отдаленный грохот – взлетают «Стелсы» –
В бодром чужом похмелье не слышно фальши.
Из автомата – песенка Боба Уиллса:
«Губы такие сладкие…» – как там дальше?
Папа любил танцульки, пока не спился...
Дженни сегодня спляшет.
Падре Филиппе перебирает четки:
Actus Fidei, Gloria, Pater noster*.
Блудные тени к окнам приникли чутко,
Запах земли и серы щекочет ноздри.
Парень напротив щурится из-под челки,
Тянет табачный воздух.
Было б хоть страшно, что ли… всего лишь тускло.
«Завтра» не будет, нет никакого риска.
Рушатся горы, реки меняют русла,
Море штурмует Бостон и Сан-Франциско.
Дженни прикончит пачку медовых мюслей
И полбутылки виски,
После запьет свой ужин остывшим чаем
Из разноцветной чашки с отбитым краем.
Море идет к Техасу под вопли чаек.
Ангел напротив Дженни звенит ключами
От нежилого рая.
* Католические молитвы: «Акт веры», «Славься», «Отче наш».
Баллада о проходящих мимо
Нарочито подробное и нарочито скучное описание обстоятельств героя: три комнатки, кухня, прихожая... (с) Стругацкие
Она пережила своих детей,
супруга, двух любовников, трех кошек,
войну, пятнадцать лет очередей,
комплект белья в веселенький горошек,
которому, казалось, сносу нет
(трофейное, еще из Бранденбурга),
аппендицит – и пляшущий ланцет
в руках у в стельку пьяного хирурга
(а может, и не пьяного – как знать.
А шрам... ей-богу, шрам – такая малость),
железную в амурчиках кровать –
она в квартире в Киеве осталась,
когда пришлось уехать в Астану, –
на ней в последний день зачали Мишку;
до ужаса холодную весну,
барак, бронхит у младшего сынишки,
нелепой смерти призрачную пасть
(но бог отвел, заняв счастливый случай),
любовь, надежду, чувственную страсть,
святое материнское и сучье,
развод, потом попытку повторить –
удачную… почти… свекровь-мегеру,
и, если уж о Боге говорить, –
неверие и истовую веру,
а после – равнодушное «никак»
бензиновым пятном по мутной луже,
когда в душе и в комнате бардак,
и новый день не лучше и не хуже
того, что был – вчера? позавчера?..
Пережила. Смогла. Перетерпела.
Крест-накрест пеленают вечера
изрядно поизношенное тело,
в котором лица копятся на дне –
любимые, знакомые, чужие,
настойчиво маня ее вовне,
за грань, к нездешним долам и вершинам,
грозя обрушить хрупкое жилье.
Она чуть свет уходит прочь из дома –
на рынок, в магазин «Чулки – белье»,
к метро, на площадь возле гастронома –
и там стоит подолгу, просто так.
Ей мелочь иногда к ногам бросают,
разок хотели натравить собак…
А прошлое глядит ее глазами
на яркое безумное «сейчас»,
пытаясь ощутить, проникнуть, слиться,
поймать рисунок жестов или фраз,
да без толку. Останкинская спица
надежно глушит радиоэфир.
Иди себе, не всматриваясь, мимо:
статистом в маске, вытертой до дыр,
участником безликой пантомимы,
но только не… Почувствовал укол?
Еще не поздно – отвернись, не надо!..
Ее рука поднимется легко –
прикрыться от назойливого взгляда,
но ты уже срываешься во тьму,
в бесчисленные сонмища людские,
собой пополнить местную тюрьму –
безводную и мертвую пустыню.
Рванешься, будто пленник из оков,
почуявший в металле призрак фальши,
прибавишь шаг, еще – и был таков,
подальше от… неважно, но подальше.
Но часть тебя останется во мгле,
дрожа от жути, холода и смрада,
на небывалой выжженной земле
среди таких же проходивших рядом.
