— Когда в Лондонском университете я предложил тему диссертации «История российского видеоарта», профессора сомневались. Никаких сведений в Англии о российском видеоарте не было. Мой руководитель сказал: ты идешь на риск — если мы ничего не знаем о российском видеоарте, значит, там нет ничего интересного. Я ответил, что хочу рискнуть!
— Но риск оправдался — всего за несколько лет тебе удалось собрать и структурировать сотни видеоработ. Сложно было искать материал?
— Очень! Видеоработы, сделанные много лет назад, были забыты или вовсе потеряны. Я работал как археолог. Я решил по-другому вести исследование: начал выставлять в галереях и музеях те видеоработы, что удалось найти. Сначала делал небольшие выставки. А потом директор Московского музея современного искусства (ММСИ) Василий Церетели предложил сделать большой проект, подкрепленный каталогами. Оказалось, весь материал невозможно вместить в одну выставку — их получилось три. Это около двухсот работ, первая из которых сделана в 1985 году.
— И все же видеоарт — молодое искусство, в массах пока непопулярное. Среди гигантского потока роликов как обычному человеку отличить видеоискусство от видеомусора?
— Искусство — не просто красота для глаз, это сообщение от художника обществу. Художник может использовать политические или исторические материалы, но его цель всегда — визуальное сообщение. Современное искусство — специфическая область, где нужно ориентироваться на мнение профессионалов. Это, к сожалению, напоминает ситуацию с высшей математикой или литературой на японском языке. Чтобы понимать, надо выучить язык. Знать историю искусства, в том числе историю видеоарта. Важно новаторство, чтобы работа не повторяла то, что уже существует. Мусора много, но и хорошего немало.
Художник — это образ жизни
— Пионер видеоарта Нам Джун Пайк делал инсталляции из телевизоров (собирал из них даже лифчики и гигантские экзотические растения) и снимал абсурдные ролики. А с чего начинается российское медиаискусство?
— Видеоарт России начинается с разговора с камерой — это уникально для истории мирового медиаискусства. Первую видеоработу, «Разговор с лампой», сделал Андрей Монастырский в 1985 году. Однажды Монастырскому одолжила камеру немка Сабина Хэнсген, которая приехала, чтобы записать для диссертации интервью с русскими художниками, а в итоге стала одной из участниц группы «Коллективные действия» (ключевая для московского концептуализма арт-группа, созданная Андреем Монастырским в 1976 году. — М.М.). На видео лампа желтым светом освещает лицо и полуголое тело художника, на груди которого тоже нарисована лампа. 25 минут он говорит об искусстве, рассуждает, читает стихи... Это настоящая исповедь. Его цель — доказать, что он художник. Дело в том, что соцреализм — официальное партийное искусство СССР — предполагал, что изображение и сюжет важнее, чем личность автора. А Монастырский этим видео говорит: я здесь, я художник! Он заявляет о себе как об индивидуальности. России дико повезло, что первая работа именно об этом.
— Премьера этой работы состоялась недавно на выставке «История российского видеоарта», организованной тобой. Почему раньше мы о ней не знали?
— Андрей Монастырский совершенно необыкновенный человек — его масштаб и неординарность чувствуются с первой минуты общения. Только в четвертой нашей беседе он вспомнил об этом видео 1985 года!
— А из недавних видеоработ какие считаешь выдающимися, знаковыми, монументальными?
— Пока не существует профессионального образования в этой области, грантов, поддержки государства, все так и будет оставаться. Тем не менее в России много самобытных видеохудожников. Совершенно потрясающую вещь «Ода» сделал в 2001 году Виктор Алимпиев, который удивительно умеет сочетать театр, документальное кино, музыку и драматургию. «Ода» появилась, когда видеоарт уже приняли, начали открыто выставлять в галереях, а не показывать в домашних условиях. Вообще-то видеоарт не должен походить на рекламный ролик или художественный фильм. В «Оде» Алимпиев нарушает эти законы. Художник пытается создать новую визуальность, где изображение действует на зрителя таким образом, что у тебя возникает рассказ в голове...
— По части эксперимента и новаторства кто сегодня лидер среди медиахудожников?
— На мой взгляд — группа «Синий суп». Моя любимая вещь у них — работа 2007 года «Море», сделанная в формате 3D. На видео зритель видит море, гладь которого разрезана посередине. Это работа о подсознании и для него. «Море» говорит о том, что границ между морями-океанами вроде не существует, но они все-таки есть. Как действуют медитативные работы «Синего супа» на публику? Хороший пример — моя мама, которая далека от искусства: всю жизнь проработала на табачном заводе. Четыре года назад я повел ее на выставку премии «Инновация», где была выставлена инсталляция «Озеро» — длинное медитативное 3D-видео. На картинке лес отражается в водной глади, но постепенно озеро превращается в черную дыру. Я, конечно, немного опасался, что ей будет скучно. А мама просто не могла оторвать взгляд!
— Художник — это не профессия, а образ жизни. Когда ты только приехал, сложно было входить в контакт с российскими художниками?
— Как-то я брал интервью для своей диссертации у лидера казанской группы «Прометей», которая первой в России, 22 года назад, начала делать инсталляции. Мы договорились встретиться на Казанском вокзале утром — через несколько часов он должен был выступать на конференции. Я, естественно, предложил поговорить в кафе. Он сказал: у меня нет времени, давайте в метро! Я не мог отказаться, и мы спустились в подземку. Часа полтора сидели на лавочке на платформе и говорили в перерывах между гудением прибывающих поездов. А чтобы встретиться с художником Владиславом Мамышевым-Монро, понадобилось три месяца! Каждый раз мы договаривались о встрече, я приходил в кафе или куда-то еще, а он — нет! Однажды я целый час прождал его около его дома на Новом Арбате — зимой в
«Живое» искусство не может умереть
— Считаешь, что современный художник, который работает с медиатехнологиями, обязательно должен иметь академическое образование?
— В идеале — да, обязательно — нет. Можно заниматься искусством, даже не умея рисовать, но необходимо быть художником. Художник объясняет, как мы живем, комментирует наш мир. Другое дело, что в России катастрофически не хватает образования в области современного искусства. Нет ни одного факультета современного искусства, нет грантов. Тем временем в Европе сотни институций, которые занимаются современным искусством. Пока не будет академического уровня — не будет развития. Западные академии не знают русских художников, потому что нет исследований на уровне нашей Академии художеств. Художников, которые хорошо продают свои работы за границей (Олег Кулик, АЕС+Ф), — единицы. И они известны, потому что на Западе опубликовали статьи о них. В России художникам приходится публиковать каталоги за свой счет или за счет галереи. Должна быть дискуссия о значимости, качестве, потенциале художников и их работ... Да, удивительно, ведь Россия не бедная страна, а двигаться вперед не хочет.
— Ты один из немногих, кто систематически читает лекции о современном искусстве в разных городах России. О чем чаще всего спрашивают на лекциях?
— Часто интересуются, что я думаю о группе «Война».
— И что отвечаешь?
— Парадокс! Выставлять эту акцию — искусство, а сама акция — не искусство. Художник не должен переступать через закон. Правда, их акции показывают существующее недовольство государством.
— А что думаешь о «Pussy Riot» — их видео побило все рейтинги по просмотрам в Рунете, но разве это искусство?
— Нет, но думаю, что это не делает их преступниками. Уверен, что то наказание, к которому призывает церковь, слишком, неоправданно жестокое.
— Сейчас мы наблюдаем всплеск политизированного искусства. Для российского искусства — это новый этап?
— Конечно, нет. Например, группа «За Анонимное и Бесплатное Искусство (ЗАиБИ)» начала делать политическое искусство еще 20 лет назад. У них есть видео «Караоке революции», где на революционные песни иронично наложен голос из караоке. А в видеоработе «Сталинград» художники визуализировали необъятность понятия Родины. Авторы с близкого расстояния снимали памятник «Родина-мать» в Волгограде: камера медленно кружит вокруг памятника, но ни разу он не попадает в кадр целиком — ведь нельзя объять необъятное.
— На рубеже веков искусство трансформировалось в новые формы. Современный арт — это «искусство настоящего времени», как ты выразился. К чему ведет этот путь? Завтра мы будем ходить по 3D-музеям и любоваться на виртуальные скульптуры?
— Конечно, технологии развиваются. Возможно, скоро мы будем сидеть дома и путешествовать по виртуальным галереям через мониторы компьютера. И все же я считаю, что Интернет — это не место для искусства, а только площадка для обсуждения. Перформанс и другие «живые» жанры не могут умереть. Так же, как и классическая живопись. Границы искусства расширяются так же, как растет его публика.
«Любовь к России возникла через литературу»
— Антонио, мог ли ты подумать в детстве, в солнечной Италии, что тебя занесет в холодную Россию? Что ты знал тогда о нашей стране?
— Интерес и любовь к России возникли через литературу. По первому образованию я филолог — учился в университете в Бари. Русский я начал изучать более-менее случайно: надо было выбрать два иностранных языка, так вот, английский я выбрал, но никак не мог решить, какой же взять вторым... Дотянул до последнего дня — выбор стоял между испанским и русским. Решил бросить монетку — она упала вертикально, прямо на ребро! Кинул еще раз, и выпал русский. Говорить по-русски мне было не с кем, поэтому я читал. И безмерно влюбился в русскую литературу!.. Но по-настоящему почувствовать Россию смог, только переехав сюда 9 лет назад, когда уже закончил Лондонский университет и решил писать докторскую диссертацию о российском видеоарте.
— И как тебя встретила Россия?
— Лондонский университет взял на себя организацию поездки — мне купили билеты и сняли квартиру. Прилетаю в Москву, добираюсь до Отрадного, захожу в квартиру, а там... разруха! Окна выбиты! На дворе ноябрь, температура −17, и в квартире такая же. Вот тебе и «добро пожаловать»! Была суббота, офис компании, через которую мне сняли квартиру, не работал. Нужно было как-то пережить выходные. Как спать? Тогда снял со стены ковер и завернулся в него.
— И все-таки ты врос корнями в Россию — женился, обзавелся детьми. Твоя избранница — тоже искусствовед. Это была любовь с первого взгляда?
— Когда я приехал в Россию, сразу начал собирать материал по художникам, критикам, галереям. Женя Кикодзе тогда работала в Галерее Марата Гельмана. Мы разговаривали о видеоарте, и тут она решила открыть окно — на дворе стоял март, было душно. Она встала на кресло на колесиках, потянулась к форточке, и я подумал, что так она может упасть. По закону физики так бы и случилось, кресло отъехало, но я поймал Женю в полете! Это было как в кино — я держал ее на руках, наши глаза встретились...
— Ваши дети — больше итальянцы или русские?
— Для меня Степан и Эрик итальянцы, и я всегда говорю с ними по-итальянски. Они свободно владеют двумя языками. Но нам удается ездить к моим родителям в Италию только три раза в год — на Рождество, на Пасху и летом.
— Искусство искусством, а что мешает в повседневной жизни?
— Здесь люди редко улыбаются. В метро — грубость, не говоря уже об авто — на дороге одни звери. Ты сам должен быть злым, чтобы доехать хоть куда-то! Понятно, Москва — мегаполис, в Лондоне тоже много такого. Так что лучше там, где нас нет. Но что я действительно ненавижу в России — это бюрократию. Штамп получить — целая эпопея. Но пока есть талантливые художники, стоит оставаться в России.
