— «Деревянное яблоко свободы», «Автопортрет» — вот и все ваши новые книги, которые вышли за последние лет пять. Владимир Николаевич, что-то из нового есть в работе?
— Я вообще пишу очень медленно. У меня новые книги редко появляются. Но я пишу сейчас одну повесть. Только не хочу об этом пока говорить.
— Я потому спрашиваю, что любопытно: о чем думаете? Какие темы сегодня вас волнуют? Ведь Войнович никогда зря не думает. Вот в
— Меня волнует то, что вокруг происходит. Ужасное мракобесие, которое лезет изо всех дыр. Мне казалось, что в советское время я уже ко всему привык. Но сейчас происходит такое, чего я и в советское время не видел. Мне очень не нравится теперешнее развитие всех событий.
— Вы, конечно, о политике говорите?
— Политика, законотворческие инициативы наших депутатов, которые дошли, по-моему, уже до полного маразма. Сейчас, говорят, готовится закон об оскорблении верующих. Но ведь для этого надо написать, что именно оскорбляет верующих. Создать некий оскорбляющий реестр, список богохульств, чтобы люди знали, что это нельзя. По радио передавали, что будет (или уже есть) закон о цензурной и нецензурной лексике в СМИ. Но чтобы знать, какая лексика цензурная, какая — нет, надо все эти слова опубликовать. Ну правда, бред какой-то.
Сейчас этот идиот задавил 7 человек на остановке. Теперь говорят, что надо ввести пожизненное заключение за езду в пьяном виде. Ну что это?.. Наша Дума — это какой-то паноптикум. И смех и грех. Наши руководители, начиная с самых высших, сейчас придумывают такие вещи, что никакому Салтыкову-Щедрину не хватило бы ума, чтобы сочинить такое.
— И никакому Войновичу, даром что написал антиутопию «Москву 2042».
— Да какой там Войнович! Вот я, например, написал, что в будущем Генералиссимус будет летать на спутнике. Но я никогда не мог подумать, что он будет летать на дельтаплане с журавлями!
— А если со стороны народа посмотреть? Два года назад в вашей колонке в «МК» вы говорили о том, что не все к демократии готовы. И что не готовый к демократии народ не отвечает на громкие судебные процессы выходом на улицы, а отсиживается дома. Этой весной народ тоже отсиживался дома. Как вы думаете, это потому, что он к демократии не готов?
— Я тоже не ходил на митинги, но я готов к демократии. Я не ходил, во-первых, по возрасту, во-вторых, я вообще не митинговый человек. Если бы я там появился, меня бы тянули на сцену, чтобы я что-то говорил. А я совершенно не умею зажигательные речи говорить. Но стремление к демократии выражается не только в посещении митингов. Оно может выражаться и в слове тоже.
Наша страна просто очень разнородна. Дело даже не только в том, что очень много народов и народностей. Но даже сам русский народ очень разный внутри. Жители Мурманска и Краснодара совершенно друг на друга не похожи, хотя говорят на одном языке. Вот нас пугают, что Россия может развалиться. Если бы от страны отделилась Москва с Московской областью и стала бы таким Московским княжеством, то вот оно, по-моему, было бы готово к демократии. А пьяная деревня, где осталось несколько алкоголиков, стариков и старух, не может быть готова к демократии. У нас целые республики такие остались — которые живут по своему укладу, голосуют за того, за кого скажут, и жизни иначе не понимают.
— Владимир Николаевич, в вашем метафорическом мышлении большого писателя на что похожа сегодняшняя Россия? С чем бы вы ее сравнили?
— Представьте себе плавучее средство, состоящее из плотов, лодок, тазов, бревен, современных технологичных кораблей... Намокшие бревна и дырявые тазы стали бы тянуть на дно те части, которые вполне способны плавать сами по себе. Такой разнородный и разномастный плот оказался бы совершенно неспособен к исполнению своих «плотских» обязанностей! Наша страна представляет собой такое противоестественное сборище. Честно говоря, я думаю, что Россия в ближайшей исторической перспективе (но эта перспектива может быть в несколько десятков лет) развалится. Просто сейчас другие условия существования. Империи во всем мире разваливаются, а Россия все еще империя, хоть и не такая большая, как Советский Союз. Территории, покоренные когда-то Россией, в современных условиях очень трудно удержать. А когда страна развалится, в каждой части установится тот режим правления, который свойственен этой части.
— Попробую все же докопаться: не о политике ли повесть, которую вы пишете сейчас?
— В какой-то степени. Я всегда стараюсь, чтобы политический мотив, даже если он и есть, не мешал живым фигурам. Не люблю политическую сатиру, в которой герои — не герои, а функции. Я описываю нашу теперешнюю действительность, и какой-то свой взгляд у меня на нее есть.
