— Известна ли точная причина смерти Мандельштама?
— В книге «Мандельштам и его солагерники» я реконструирую понедельно все то, что происходило с Мандельштамом в лагере, опираясь на все выявленные крупицы сведений, вплоть до самых мельчайших. Точно известна дата и время смерти: 27 декабря, 12.30. Ее зафиксировал врач Кресанов. Меньше уверенности по поводу обстоятельств гибели Мандельштама. Скорее всего, дело было так: после завершения 26 декабря шестинедельного карантинного срока барак Мандельштама повели на прожарку. Одежду лагерников загрузили в жарокамеру (дезинфицирующую печь), а люди остались стоять практически голыми на цементном полу. Когда же печь открыли и из ее топки всех обдало жаром и серой, Мандельштам и еще один узник, по фамилии Маранц, упали в обморок. Их увезли. Юрий Моисеенко, свидетель тех событий, так и решил, что поэт тогда же и умер.
— По другим сведениям, его бросили в какую-то яму?
— Не было там индивидуальных могил. Бирку на ногу, и все. Хоронили в траншеях, которые располагались за территорией лагеря (на месте лагеря долгое время дислоцировался так называемый экипаж Тихоокеанского флота). Это место определил местный краевед Марков, альтернативных концепций не было. Была не яма, а братская могила, куда подхоранивали свежие трупы, и, кроме бирки на ноге, у каждого ничего личного не было. «Лагерная пыль», почти буквально.
— Зачем власти понадобилось расправиться с Мандельштамом?
— Подсказали коллеги-литераторы. Ставский, председатель Союза писателей после смерти Горького, сначала уговорил Мандельштама сдать одну комнату в его квартире своему приятелю Николаю Костареву, а потом обратился к наркому НКВД Ежову с неслыханной просьбой «помочь решить вопрос с Мандельштамом». То есть это даже не донос, а прямая наводка: уберите, убейте! К письму Ставского был приложен отзыв о стихах Мандельштама, написанный другим подлецом — Павленко. Он писал, что у Мандельштама — неживые и, как правило, несоветские стихи. Этих двух документов оказалось достаточно для ареста.
— Но ведь был и арест поэта в 1934 году, после стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…». Тогда же Сталин звонил Пастернаку?
— Да, стихи были, и иначе как «пасквилем» следователь Шиваров их не называл. Был и такой разговор, спровоцированный письмом Бухарина о Мандельштаме. Сталин даже упрекнул Пастернака: что же ты не лезешь на стенку, почему не спасаешь своего друга, мастера Мандельштама? Борис Леонидович парировал: «Вряд ли бы Вы позвонили, если бы не мои хлопоты». В итоге дело было смикшировано, Мандельштаму оставили жизнь и отправили в ссылку — сначала в уездную Чердынь, а потом — в губернский Воронеж. И за менее острые тексты тогда запросто могли и расстрелять. Но Сталину, полагаю, эти стихи — «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны…», просто понравились. В нем — весь ужас от того тотального страха, каким заволокло страну, и именно этого Сталин и хотел! От предложенного Сталиным разговора о Мандельштаме («Но ведь он же мастер, мастер!?») Пастернак уклонился, а от разговора о жизни и смерти уклонился Сталин. И Надежда Яковлевна Мандельштам совершенно справедливо писала, что только так и надо было разговаривать Пастернаку со Сталиным.
— Почему в России до сих пор, несмотря на факты массовых репрессий, в том числе в отношении лучших представителей культуры, восхваляют Сталина?
— Мы живем в государстве, в котором первую скрипку отобрали и пиликают на ней силовики, то есть репрессивные органы. Естественно, чекистской элите было бы приятнее, если бы их предшественники — от Дзержинского до Крючкова — выглядели бы симпатягами, а их преступления — случайными перегибами. Они как бы пробрасывают свою вертикаль в прошлое, что же это еще, как не «историомор»? Но история сильней, и стратегически такие акценты обречены, но люди живут в оперативном поле — здесь и сейчас, и такая мифологема им понятна, а сталинская твердая рука желанна. Есть и ведомство (Минкульт во главе с доктором пропагандистских наук Мединским), которое пытается из всех этих черепков сварганить идеологию, бессовестно не пуская страну в будущее.
— Насколько, на ваш взгляд, в России сегодня помнят о Мандельштаме?
— В благодарной читательской памяти Мандельштам стоит очень прочно, он один из бесспорных вершинных поэтов. Никто не оспаривает его поэтической гениальности — напротив, все хотят прикрутить его на свое знамя: православные на свое, евреи на свое и т.д. Сам же Мандельштам плоть от плоти русской поэзии, в строении и составе которой он так немало переменил. Началось все с самиздата, негласным королем которого он был. А по количеству и качеству научных изданий и исследований его жизни и творчества Мандельштам невольно опережает всех других.
— Мандельштам влияет на современную культуру?
— Да, конечно. Но Мандельштам не эталонный метр или сажень. Он важнейший ингредиент современной культуры, как Грибоедова, его разобрали на цитаты. В отрыве от родных стихотворений эти крылатые строчки и стираются быстрей. Уже банальным стало характеризовать нашу эпоху строчкой «Мы живем, под собою не чуя страны...». Приходилось встречать и «Я вернулся в мой город, знакомый до слез» в качестве заголовка чьей-то статьи о посещении Путиным Лейпцига! Но очень здорово, что мостики пробрасываются в современные формы искусства. Это как новые ростки не собирающегося засыхать дерева. В этом смысле я очень ценю песню «Сохрани мою речь навсегда» на стихи Мандельштама, которую исполнил Noize MC в одноименном фильме Ромы Либерова.
— Расскажите о событиях, приуроченных к 80-летию гибели Мандельштама?
— В Москве открылись три выставки, посвященные Мандельштаму: одна («Конец пути» — и ровно о последних годах Мандельштама) в Высшей школе экономики и две в Еврейском музее — ргалийская, о библиотеке Мандельштама, и либеровская — перевод упомянутого уже фильма на экспозиционный язык: ее архитектурный образ — своего рода многоарочная анфилада — впечатляет. В последние дни декабря и в январе состоится множество встреч у памятников и мемориальных досок поэту в Москве, Питере, Владивостоке, Воронеже и даже в Батуми. 27 декабря, в годовщину гибели, состоятся лекция в Исторической библиотеке и вечер в Еврейском музее, в ЦДЛ (14 января), в «Новом мире» (17 января) и в «Мемориале» (21 января). На лекции в «историчке» и на вечере в «Мемориале» будут показаны малоизвестные кадры о первом из всех памятников Мандельштаму — владивостокском — работы замечательного скульптора Валерия Ненаживина: огромная заслуга в том, что Владивосток согласился принять и открыть памятник в 1998 году, принадлежит писателю Андрею Битову (оба — и Ненаживин, и Битов — ушли от нас совсем недавно). Есть и еще одна важная дата — 29 декабря 1980 года не стало супруги Мандельштама, Надежды Яковлевны.
— Да, она написала замечательные «Воспоминания». А что нового в исследованиях о Мандельштаме удалось обнаружить в последнее время?
— Главная новость — точная дата дня рождения Мандельштама. До сих пор считалось, что он родился 15 января по новому стилю. И неопровержимым, казалось, аргументом в пользу этой даты была мандельштамовская же строчка: «Я рожден в ночь с второго на третье/Января в девяносто одном/Ненадежном году, и столетья/Окружают меня огнем». Но вот чудом обнаружилась метрика Мандельштама, из которой следует, что он родился именно четырнадцатого января. Этой находке, собственно, будет посвящен вечер в ЦДЛ, который впервые пройдет в новый день рождения Мандельштама. Всех секретов пока не раскрываю, но скажу, что теперь мы знаем даже адрес отца Мандельштама в Варшаве и что дом этот уцелел, несмотря на все военные разрушения. Там и памятная доска появится со временем. В Польше это все близко к сердцу приняли: в Варшаве поэт родился, и первая в мире улица Мандельштама — тоже там.
— Что вам ближе всего в творчестве Мандельштама?
— Совершенно невероятная материя стиха, ощущение прикосновения к чуду. Понять Мандельштама порой непросто, но благодаря энергии его поэзии ты как бы летаешь на его крыльях и оказываешься в ладу со своей страной, своим языком, с самим собой.
