Поражаюсь количеству отзывчивых, добрых, немелочных встретившихся на протяжении жизни людей. Помимо бабушек, дедушек, папы и мамы меня формировали многие. Среди ниспосланных Судьбой ваятелей — ярчайшие фигуры.
Потерявший на фронте обе руки, но мастерски управлявший «Волгой» и протезом с вплавленной в него пишущей ручкой, создававший книги для детей Иосиф Дик и поэт с искалеченными войной фалангами пальцев Виктор Урин. Урин посвятил Дику пронзительное стихотворение — о том, что даже неплохо — остаться безруким, потому что позволяет не подавать руки подлецам.
Особняком стоит в ареопаге фронтовиков Григорий Поженян — не снимавший тельняшки морской волк, поэт, балагур, неуемный фантазер и придумывальщик невероятных сюжетов. Песни на его стихи поют до сих пор («Мы с тобой два берега у одной реки»), а во времена нашего общения их популярность зашкаливала. Мальчишкой, еще не ведая, что познакомлюсь с ним, я много раз смотрел фильм «Путь к причалу» (тоже его творение) и, как напутствие на всю жизнь, выучил слова песни о друге, готовом уступить место в шлюпке. Гриша был наинадежнейшим другом для всех, кто его знал.
В своей книге «Тени Дома литераторов» я привел некоторые подробности его биографии: в сталинские времена был арестован его отец, во время Великой Отечественной Поженян участвовал в захвате Одесской водокачки и долго числился погибшим, прятался от фашистов на чердаке приютившей его старушки и читал единственную имевшуюся в доме книгу — школьный учебник на украинском языке, а после войны поступил в Литинститут, из которого был отчислен, потому что не захотел предать своего учителя — Павла Антокольского.
О том, как проходило то исключение, он рассказывал мне много раз. Придя в общежитие поздно вечером накануне сборища, где должны были предать остракизму Антокольского, Гриша увидел, что сосед по комнате Владимир Солоухин крепко спит, а на груди у него — рукопись: стихи Поженяна. Гриша испытал горячую благодарность к Владимиру: тот даже засыпает с поэзией близкого человека.
На следующий день Солоухин выступил на собрании и разнес стихи Поженяна в пух и прах.
С тех пор Поженян с ним не общался.
Поженян мне рассказывал, что Солоухин (видимо, из больницы, видимо, желая перед смертью испросить прощения) звонил ему:
— Гриша…
Поженян ответил:
— Вы не туда попали…
Не написал я и о том, как после похорон оргсекретаря Союза писателей Юрия Верченко вместе с Поженяном и Георгием Вайнером зарулили в ресторан возле Бородинского моста и помянули Юрия Николаевича, а потом поехали на поминки еще и в ЦДЛ, где работник ЦК КПСС Геннадий Г. плохо говорил об «МК», хотя деньги на похороны изыскал именно «Московский комсомолец», поскольку Верченко в былые дни работал в редакции.
Хочу дополнить зафиксированное прежде некоторыми мемуарами (ими Поженян щедро делился во время наших блужданий по Москве).
Миллионы на ветер
Приходим в Румынию. В Констанцу. И получается, что сходим на берег первыми из всех, кто участвовал в военной операции. Город брошен. На улицах — ни души. Бродим по магазинам, ничего никто не трогает, есть приказ: в первые сутки ничего не трогать и никого не насиловать. Набредаем на банк. Двери нараспашку, сейфы настежь, деньги — эти самые леи — лежат штабелями и пачками. Купюрами по 100 тысяч и 50. Я ребятам говорю: «На всякий случай заберите эти, которые по 100 тысяч — сколько сможете унести». Ну, набрали несколько мешков, свезли на корабль.
На следующий день мне докладывают: пришел еврей, хочет вас видеть. Приводят старика с вот такой синей бородой, и он предлагает поменять леи на доллары. Тут я понял: жизнь вернулась в город. Взяли мы тройку вороных и поехали кататься. И точно, румыны увидели, что не дикари пришли. Магазины работают, дамочки по улицам гуляют, банк закрыл двери и делает вид, что все в порядке.
Вечером того же дня я отвез пару мешков лей в штаб полка. Хоть я и разведчик, но отчет в штаб будут посылать они. А писать есть о чем: мои хлопцы разгулялись на поделенные деньги — кто на лихарях по окрестностям скачет, кто в ресторанах расслабляется, кто — в публичном доме себя ублажает.
Только мой помощник, помполит, хохол, держит деньги в кубышке и не тратит ни леи.
И тут приходит приказ: утром снимаемся. Я ему говорю: либо выбрасывай свои гроши, либо поехали тратить. А уже вечер. Магазины закрываются. Ну, мы опять на тройку, еврей при нас, скачем. И оказывается: открыт только магазин нижнего женского белья. Мой хохол на свои миллионы накупил бюстгальтеров. Никогда не забуду, как сидел он на палубе, развязывал пакетики и разглядывал невиданные лифчики — то с бантиком, то с вырезом, то с кружавчиками. Рассматривал, цокал языком и бросал за борт.
И вот, когда уже отчалили, я спрашиваю — для себя, я же должен знать, как командир: кто что купил, кто что везет? Веришь ли — никто ничего. Все протратили. Все прогуляли. Вот какие замечательные были у меня ребята.
Идеальный порядок
Как проводят ревизию в полку? Идет комиссия в каптерку, проверяет наличие продуктов по описи. Пока она пишет рапорт начальнику, что все в порядке, из окна в окно на следующий этаж передают то, чего не хватает. И комиссия идет в это помещение. В армии образцовый порядок — каптерки одна над другой, все шесть этажей.
Сгоревший матрас
Я по утрам выпивал стакан кофе, пристрастился к нему. И вот утром опускаю кипятильник в стаканчик — и тут трубят построение. Построились, потом я сижу у соседей в комнате, и они говорят: что-то дымом пахнет. А мне не в голову. Прихожу к себе — батюшки, полматраса сгорело, одеяло тлеет… Я скорее заливать водой.
Тут опять трубят построение. Стоим, сержант нам что-то втолковывает, а ему все: да хватит учить, уже дымом запахло. А я-то один знаю, что это мой матрас догорает. Прихожу — и точно: один уголок остался. Ну, я его выбросил.
А вечером знакомый из госпиталя дал и матрас, и одеяло, мы через окно из госпиталя вынесли.
Лычка
Два звания в один день получил. Был сержантом, вдруг вызывают к начальнику части. Он говорит: едешь в Москву выступать. Чтоб подготовился на отлично, понял? «Так точно!» — «Ну иди, свободен. Хотя постой, что за звание у тебя? Иди к Перепелкину». Это был хват по решению оргвопросов. Позвонил ему и говорит: «Оформи Поженяна старшим сержантом».
Иду на склад, главное — лычку получить. Ее на всех 10 сантиметров приходит. А каждому минимум сантиметр полагается. Так что материал — дефицит. Ну, выбил, иду домой. Нет, требуют к начальнику округа. Он: «Едешь в Москву? Подготовься, чтоб честь отряда не опозорить». — «Так точно!» — «Иди. Хотя постой, что за звание у тебя? Иди к Перепелкину». Звонит и говорит: «Оформи Поженяна ефрейтором». Тот пытается возразить. Этот: «Никаких возражений».
Но главное же — на складе. Ведь лычка-то уже толщиной с ладонь. Где взять столько материала?
Сергеев-Ценский
Был такой писатель-маринист Сергеев-Ценский. Жил замкнуто в своем домике, никуда не выходил. У него была теория: человек должен прожить жизнь незаметно. Сумасшедший. Как все писатели. Мне поручили выманить его из дома. Я сел, почитал его книги, так что к нему приехал вполне подготовленным. Сразу сказал ему, что думаю о его писаниях. Я ему понравился. И он согласился со мной поехать. И когда мы ехали, он удивлялся: магазины работают, люди по улицам ходят. Он же о море писал, ему сухопутная жизнь была в новинку.
Дремучая тайга
Был герой, назовем его Федоров. Власти понадобилось его скомпрометировать, убрать. Но как? Придумали: племянница заявила — он-де ее изнасиловал.
Он звонит мне: «Только ты можешь меня спасти. Не было этого». До суда — неделя.
Собираю ребят из военной разведки, и мы ее похищаем. КГБ держало ее на Дальнем Востоке. Привозим в Москву. А тут ждет врач — для освидетельствования. И Федоров сидит — весь седой. И его жена — вся белая. И Комитет по пятам врывается. Я понимаю: если будет плохо — мне головы не сносить. Комитетчики пистолетом мне грозят.
И выходит врач, и говорит: «Дремучая, как тайга».
