Таир Салахов приехал из Баку и поначалу не рисковал ставить свою подпись на картины (его отец был расстрелян как «враг народа»), но потом покорил Москву, затем – Европу и Америку, при жизни стал классиком и влиятельной общественной фигурой. Второе открытие художника, как ни парадоксально, случилось не так давно: лишь 5 лет назад его ретроспективу впервые показали в Третьяковской галерее. И публика заново смогла открыть «Солнце в зените» – именно так назывался тот проект…
О смерти мастера сообщила его дочь – галерист и художник Айдан Салахова. Совсем недавно она открывала выставку в Лондоне, а теперь едет в Берлин – хоронить отца…
Таир Теймурович скончался от воспаления легких в одной из клиник города. Сведений о том, что причиной смерти стал коронавирус, пока нет.
Таиру Салахову был уготован длинный век. Он прославился еще в конце 1950-х: его дипломная работа – картина, изображающая молодых нефтяников Каспия, – имела большой успех. В течение следующих нескольких десятилетий Салахов превратился в культового мастера, которому к тому же в разные годы доверяли значимые должности: секретаря правления Союза художников СССР, заведующего кафедрой живописи и композиции в МГХИ им. Сурикова, вице-президента Российской академии художеств. Но не забронзовел, как это бывает с величинами такого уровня.
Это доказала и его выставка в Третьяковской галерее в 2016 году под названием «Солнце в зените». Она заново открыла Таира Салахова для публики. Показала его творческое движение последних лет, эволюцию живописи. А ведь это была первая и единственная ретроспектива художника в России. Почему только сейчас – спросили мы у ее куратора, специалиста по искусству Азии ХХ века Третьяковской галереи Ольги Полянской.
– У Таира Салахова был прямой доступ к административному ресурсу, но он его не хотел задействовать для себя. Зато в 1990-е годы он устраивал выставки на Крымском Валу, которые перепахивали мозги. Там показывали искусство, которое прежде не видели в нашей стране. Молодые художники, искусствоведы могли раздвинуть эстетические горизонты.
Салахов – это всегда был прорыв. Суровый стиль – это прорыв, преподавание – его миссия, выставки на Крымском – очень большой прорыв. Он художник вечного прорыва. Я знала его талант еще с университета – для нас это был один из главных советских художников. Выставка была сюрпризом для Салахова. Это был подарок – такой оммаж галереи великому художнику.
– Как он отреагировал, когда увидел выставку?
– У меня перед глазами сейчас стоит сцена в день вернисажа. До публики в зал вошел Таир Теймурович. Для хроники – визитной карточки выставки – мы выбрали молодую фотографию Салахова. Когда человек склонен подводить какие-то жизненные итоги, встает образ зрелый, умудренный. А тут Таир Теймурович увидел себя молодым – на фото начала 60-х годов. Фотография с той же улыбкой, которую сохранил на всю жизнь. На его глазах появились слезы. И мы поняли, что выставка удалась. Она показала весь творческий путь художника – естественно, на избранных произведениях. Собрать все, что им создано, невозможно.
– Начало 60-х – как раз тот момент, когда к нему приходит признание. А ведь сначала его не взяли в Петербургскую академию художеств имени Репина из-за того, что его отец был расстрелян как «враг народа», а потом его дипломная работа «С вахты» в Суриковском институте получает первую премию… Каким для него был тот переломный момент, он вспоминал?
– Он принадлежит – сложно говорить о нем в прошедшем времени – к такому восточному типу людей: принимать жизнь такой, какая она есть. В любой ситуации находить позитивное. Он говорил о себе, что художником стал с первых лет жизни. В его доме устраивались всевозможные конкурсы – в том числе на лучшего художника. После ареста отца у него был свой круг общения – тоже с художниками. Искусство – его призвание, которое он со временем осознал и принял решение поступать в художественное училище.
Да, его не приняли в Ленинградскую академию художеств имени Репина. Он приехал в институт и честно, как есть, указал, что отец был арестован. На тот момент семья еще не знала, что он был расстрелян. В середине 1950-х годов семья получила документы о реабилитации Теймура Салахова. Позже Таир Теймурович имел доступ к архиву и ознакомился с деталями дела…
– Я где-то читала, что дело связано с нефтью. А первая большая картина у Салахова – о нефтяниках…
– Не думаю, что здесь есть прямая связь. Очень трудно быть азербайджанским художником и не быть связанным с нефтью. Он рос на побережье Баку – в то время нефтяные промыслы находились в городе, у береговой линии. Это все было у него на глазах.
По иронии судьбы дипломная работа в Суриковском институте сейчас находится в музее Академии художеств в Петербурге. Историческая справедливость существует. Тогда никому не известный, еще не раскрывшийся художник теперь занимает достойное место в пантеоне российского искусства.
Естественно, во время учебы в Суриковском он уезжал на каникулы домой, в Баку, и привозил оттуда сюжеты, связанные с нефтяниками. Да и тема труда в первой половине 50-х годов поощрялась. Тогда все эти идеи сложились в первую большую работу «С вахты». Нефтяники для него не были героями дня, с ореолом. В них не было ничего парадного.
Картину «Над Каспием», которую он написал сразу после института, он посвятил памяти погибших нефтяников. Он показывал жизнь людей, их трагедии. Первые работы – романтичные, но последующие, которые привели его к «суровому стилю», – всегда с трагическим подтекстом. Рабочая профессия была сопряжена с большим риском.
На экскурсии по выставке я любила показывать на картину «Ремонтники» и спрашивать: как думаете, что белеет в руке во-о-он у того человека? Редко отвечали правильно. А это цветок...
– «Суровый стиль», с его мрачно-плакатной эстетикой, пересекается с тем, что происходило в искусстве Америки в те годы? Как вам кажется?
– Это поколение, повзрослевшее в 1960-е. Что тогда происходит? Фестиваль молодежи и студентов, полупромышленные выставки американцев, французов, мексиканцев… Кругозор у художников был несколько иным. Но переклички с современными американскими и мексиканскими художниками возникают, и это вполне естественно.
Тем более что Таир Теймурович принадлежал к той категории людей, которые всегда готовы учиться. Долгое время он преподавал в Суриковском институте. И, кстати, не за зарплату. По каким-то там законам можно было работать в разных местах, но получать зарплату только в одном. Он ее уже где-то получал – и больше 20 лет вел свою мастерскую в Суриковском институте бесплатно. Он говорил, что всегда учился у студентов. Если вы посмотрите на Салахова в 1960-70-80-е, не говоря уже о 1990-х и 2000-х, он всегда будет разным.
– Ретроспектива в галерее показала художника в развитии. Как, на ваш взгляд, он менялся?
– Период «сурового стиля» был недолгим – в 1970-80-е годы он был метафизиком. Это перекликается с тем, что тогда происходило в советском искусстве. Пафос ушел на обочину.
В 1990-е годы, после распада Советского Союза, в Азербайджане была сложная обстановка. А Таир Салахов не был описателем событий – свои чувства он выражал через метафору. В 90-е годы он становится художником-экспрессионистом. У него вдруг заработала фактура. Ощущение, что он перестал писать кистью и просто швырял на холст краску и размазывал ее мастихином. У него возникают тревожные сюжеты и цветовые сочетания. Мир, замкнувшийся в себе, эта метафизика 1980-х, вдруг взрывается...
К тому же Салахов 90-х годов стал заниматься декоративным искусством – коврами. Он нашел мастеров, а эскизами служили его картины. Например, портрет Кары Караева переведен в ковер и помещен в орнаментальную «раму». Или Шостакович…
– Мне кажется, портрет Шостаковича – один из лучших у Салахова. Он очень честный и… суровый. Кажется, ты смотришь не композитора, а на его музыку. Правда ли, что Салахов и Шостакович дружили?
– Нет. Хотя портрет Шостаковича был задуман в то же время, что и портрет его ученика Кары Караева – в конце 1950-х. Салахов задумал писать их одновременно. В 1960 году он написал Караева, а портрет его учителя только обдумывал, искал подходы к нему.
Однажды случай помог: знакомый журналист шел брать интервью у Шостаковича, и тот напросился. Так состоялось знакомство – это было незадолго до смерти композитора в 1970-х годах. Шостакович уже никому не позировал, но, видимо, тут словечко замолвил Кара Караев, и он согласился.
Художник несколько раз к нему приезжал, делал множество разнообразных набросков и с этим материалом потом работал у себя в мастерской. Салахов задавал ему вопросы о жизни. И Шостаковича, и Кару Караева он изобразил не за роялем. Музыка рождается в голове. Музыка как мысль...
Салахов рассказывал об этих встречах. Шостаковичу было сложно сидеть. Он проходил обследования в Америке, но знал, что ничто не сможет ему помочь… Все думают, что Шостакович сидит на табурете, который подставляют к роялю, но это не так. Представьте себе, что он долго не мог найти нужную позу для Шостаковича, увидел в квартире маленький столик для телефона и посадил на него.
Он не дописал этот портрет. Шостакович умер, так и не увидев его. Более того, Салахов не смог сразу вернуться к работе – прошел год со смерти композитора, и только тогда он завершил картину. Вы понимаете разницу: писать живого человека и того, кто ушел...
На нашей выставке рядом висели два портрета: графический Шостакович, написанный при жизни композитора, – там он и правда живой. А живописный портрет – о вечности. Там есть красные фрагменты, салаховская красная метка – тогда он почувствовал, что закончил. Он говорит: только тогда сложилось трезвучие – красное, белое и черное, цвета вечности.
– Почему ретроспектива получила название «Солнце в зените»?
– Это метафора. На выставке были апшеронские пейзажи – выжженная земля, палящее солнце, классические юные постройки: параллелепипеды, кубы... Азербайджан – родина Салахова, которая так много для него значила. К тому же солнце в зените – значит, что художник всегда работает на пике своих творческих возможностей. У него нет спадов. Он всегда – солнце в зените. Ему понравилось это название.
– А в Берлине он продолжал работать?
– Не думаю, что он активно работал в последние годы. Для него стал ударом уход Варвары Александровны, которая была его второй женой, при том, что она была намного моложе. Это был очень гармоничный союз. Не знаю всех обстоятельств и причину смерти. Но понятно, что в 92 года человек не может быть абсолютно здоровым.
– Таир Салахов учил многих художников в Суриковском институте, целое поколение, но он же – родоначальник арт-династии, его дети и внуки занимаются искусством. Можно ли говорить о школе Салахова – как он продолжается в других художниках сегодня?
– Хороший вопрос, над ним еще надо подумать. Есть художники, которые создают школу: в центре – мэтр, и вокруг – многочисленные его подобия. Про Салахова такого сказать нельзя. Все его ученики очень разные. Они учились у него мастерству, честности художнической, но он никого не делал похожим на себя. Думаю, сама творческая атмосфера в мастерской Салахова не заставляла художника подражать учителю.
– Самый яркий пример его дочь – Айдан. У нее совсем другие темы и язык, но в ее творчестве чувствуются салаховская четкость и честность…
– Да, он говорил: «Айдан – моя гордость». Она оправдала его ожидания. Таир Теймурович как-то сказал: «Мое отношение к детям и ученикам в первую очередь зависело от их таланта». Айдан унаследовала талант, остальное дала природа. Кстати, его сын Иван Салахов работает у нас в галерее – занимается реставрацией древнерусской живописи. Это сын Варвары Александровны, которого Таир Теймурович усыновил. Прекрасный мастер. Все потомки Таира Салахова очень одаренные…
– Дай бог им сил сейчас.
