Книга (нет, подлинное произведение типографского искусства!), которую можно листать, рассматривать и восхищаться бесконечно долго, повествует о хорошо знакомых автору притчевых фигурах бомонда: Андрее Вознесенском и Евгении Евтушенко, Чингизе Айтматове и Владимире Высоцком, Юрии Никулине и Иосифе Кобзоне, Булате Окуджаве и Юрии Нагибине, Никите Богословском и Евгении Моргунове, Константине Симонове и Аркадии Арканове, Павле Гусеве и Андрее Соколове... Том снабжен академически искрометным и откровенно захваливающим предисловием Петра Спектора и впечатляет фейерверком уникальных фотографий: классики отечественной словесности, выдающиеся актеры, великие живописцы, президенты Горбачев, Ельцин, Рейган запечатлены в неожиданных ракурсах и неформальных антуражах. Оригинальный макет изобретен и осуществлен дизайнером №1 сегодняшнего дня Иваном Трофимовым.
Однако главное действующее лицо этого документально-фантасмагорического произведения, созданного в жанре завирального реализма, — овеянный сонмом противоречивых легенд и исторических мистификаций, вычурный, похожий на средневековую цитадель особняк, распростершийся меж Поварской и Большой Никитской улицами (бывшими Герцена и Воровского). На протяжении многих лет рубежи этого Прибежища Муз охранялись столь же сурово, как государственная граница, стороннему человеку было крайне сложно проникнуть в вожделенный писательский заповедник, вход стерегли церберы-администраторы, пропуска, дающие право разового посещения, если и выписывали кому-нибудь из непрофильников, то с неимоверными казуистическими препонами. Однажды не пустили самого Анастаса Микояна — его уверения, что является высоким партийным руководителем, не подействовали. «У него нет пропуска!» — твердил умевший как никто лихо отшивать непрошеных визитеров шеф охранительной группы и гроза «нарушителей» Аркадий Семенович Бродский. (Помимо наград, полученных на фронтах Великой Отечественной войны, он был удостоен пародийной, специально для него отчеканенной медали «За оборону ЦДЛ».) Да что Микоян… Не позволили войти Алле Пугачевой, приглашенной отобедать Ильей Резником…
Стены ЦДЛ видели и слышали слишком многое, чтобы оно могло исчезнуть бесследно; они впитали застольные ресторанные беседы и речи, произнесенные с трибун, шепотки кулис и железобетонные тексты партийных постановлений и официальных резолюций… Посетивший Оазис Вдохновения (и живший поблизости от него) маг-прозорливец Вольф Мессинг воскликнул: «Сколько здесь витает душ, которые не могут и не хотят отсюда уходить!» Ясновидец передал чувства, возникающие у многих, кто наведывается в вотчину нетленного Слова, в уютный, причудливо сочетающий в своей архитектуре и интерьерах приметы прошлого и нынешнего веков замок, где творится-варится незримая, загадочная ипостась посюсторонне-потустороннего бытия: будто в намоленной церкви, тут царит особая, неповторимая атмосфера дополнительного измерения времени и пространства. В этой диковинной ауре посиживают за столиками, выясняют отношения или, как неприкаянные, бродят и не могут найти покой тени… Мертвых? Бессмертных? Ангелов? Пропащих? Вернувшихся, заглянувших из других пределов туда, где им было хорошо… Свидетелем и хранителем удивительных драм, комедий, невероятных перипетий стал Дом, который манит, притягивает, завораживает будоражащими загадками и тайнами, и вправе почитаться — наравне с небесными телами, эту догадку навевает находящийся поблизости Планетарий, — небольшой, но весьма значимой сложносочиненной планетой. Сколькие судьбы вращаются — спутниками вокруг этого немеркнущего светила, ведь оно посредством книжных строк ощутимо влияет на гороскопы, формирует души, вылепливает характеры. И незримо спорит с самим Кремлем — за право быть и зваться сердцем страны… Так или иначе: это сердце долгожителя… А что за долгожитель, если его память не хранит легенд, преданий, залихватских и грустных воспоминаний?
Если воспоминаний нет, значит, жизнь прошла впустую.
Ведомый этой мудростью, Андрей Яхонтов нет-нет да и заносил на скрижали блокнотов и черновиков прихотливые изыски фольклора отечественных мэтров прозы и поэзии, созидал летопись общения (в том числе прелюбопытнейших междусобойчиков) великих творцов, когда возвышенные проявления духа перемежаются фривольными отвязанностями и нецензурными репликами, а то и бытовым обменом мнениями о текущих интригах и планах поедания собратьев по призванию и профессии. Получилась необычная энциклопедия: яркая коллекция неизгладизмов, захватывающая хронология звездных мгновений и панорамно объемных эпизодов, приправленная субъективными, полными иронии комментариями (ведь Андрей Яхонтов, параллельно с регулярными посещениями писательского клуба и помимо общения с будущими героями своей саги, руководил знаменитым сатирическим «Клубом «12 стульев» «Литературной газеты»!).
Неофициальная, не зарегистрированная в справочниках и толковых словарях история Дома литераторов продолжает хранить и воссоздавать себя… Вот некоторые новеллы мозаичного собрания книги «Тени Дома литераторов»:
ПАЛЬТЕЦО
Михаил Светлов (автор знаменитой «Гренады») пришел в дорогой ресторан в рваном пальтеце. И перехватил пренебрежительный взгляд швейцара. И сказал:
— Вы ошибаетесь. Под плохим пальто может скрываться замечательный пьяница…
Михаил Светлов был непьющим до поры, пока не начались сталинские аресты. Один мудрый человек посоветовал ему: «В такой ситуации надо либо сделаться невидимкой, либо стать притчей во языцех — шумным и скандальным любимцем публики, чтоб о тебе сплетничали, перемывали косточки; арестовать знаменитость муторнее, чем безвестного тихоню».
Вскоре молва о неуемном пьянице Светлове захлестнула падкое на экстравагантные выходки общество. А он втянулся, привык и не мог остановиться.
ЧЕРНЫЙ КОФЕ
Евгений Рейн рассказал: после судилища над Пастернаком, а в травле приняли участие многие известные литераторы, в Пестром зале ЦДЛ на стене возникла надпись: «И вы не смоете всем вашим черным кофе…»
КРАСОТА — СТРАШНАЯ СИЛА
В гостях у Генриха Боровика собрались Чингиз Айтматов, Габриэль Гарсиа Маркес, чуть позже приехал Евгений Евтушенко. На нем был дивный пиджак кремового оттенка. Да еще в черную точечку. Зная слабость поэта вызывающе наряжаться, все стали восхищаться и спрашивать, где Евгений Александрович такой пиджак взял? Е.А. польщенно пояснял:
— Он из страусиной кожи…
— А что за точечки?
— Тут были перья, их выщипали.
— Это зря сделали, — сказал Маркес, — надо было перья оставить, ты выглядел бы еще эффектнее.
ПАЕК
От литературоведа Лазаря Ильича Лазарева я услышал шутку Константина Паустовского: вскоре после войны Константин Георгиевич приехал в Москву и увидел печально бредущего по улице с авоськой Ария Давыдовича — человека, который занимался в Союзе писателей похоронами и панихидами по усопшим членам Союза писателей (и потому ставшему мишенью для мрачных насмешек со стороны живых).
— Паек несете? — спросил, указывая на авоську, Паустовский.
— Нет, прах трех скончавшихся литераторов, — ответил Арий Давыдович.
ОБИДА
Расул Гамзатов пожаловался Иосифу Кобзону, что не может получить квартиру в Москве. Кобзон пошел к тогдашнему мэру столицы Промыслову и укорил его. Промыслов замахал руками:
— Помилуй, ему предлагали квартиры в самых престижных домах на улицах Горького, Алексея Толстого, Чайковского! Отказался…
Кобзон позвонил Гамзатову и стал теперь уже его укорять:
— Вводишь в заблуждение… Самый центр! Улица Горького! Толстого! Чайковского! О таком можно только мечтать!
— Вот именно, — с обидой сказал Гамзатов, — Горького, Толстого и Чайковского… А ты подумал: когда я умру, их переименуют?
НОВОДЕВИЧЬЕ КЛАДБИЩЕ
Иосиф Давыдович Кобзон, с присущим ему юмором, повествовал об эпизоде, когда хлопотал о похоронах своего друга, конферансье Бориса Брунова. В Москве властвовал Лужков. Но он был в отъезде. Кобзон поехал на Новодевичье с его заместителями и указал на свободное место рядом с могилой Юрия Никулина. Логичный выбор: Брунов и Никулин считались завзятыми остряками. Но замы Лужкова уклонялись от, казалось, предрешенного согласия. В чем была загвоздка, выяснилось позже. Оказалось, это место заботливый Юрий Михайлович предусмотрел для Иосифа Давыдовича. Естественно, замы мэра не могли открыть Кобзону правду.
ЧТО ПИЛ МОЦАРТ?
Поэт Марк Соболь вопрошал: «Что пил Моцарт?» И сам же отвечал: «Что Сальери наливал, то и пил».
ПРИЕЗД РЕЙГАНА
Визит в Москву президента Рейгана поставил крест на бесперебойно функционировавшей в течение десятилетий (и не мешавшей никому, и очень любимой писателями) притулившейся к ресторану ЦДЛ парикмахерской. В чем причина? А в том, что Дубовый зал, где решили устроить встречу Рейгана с советской творческой интеллигенцией (отринуты были и Дом актера, и Дом художника, и Дом архитектора, выбор пал в связи с экзотическим интерьером на ЦДЛ), оснащен всего лишь двумя туалетами — один расположен на втором этаже, на верхотуре, туда трудно подниматься по крутой деревянной лестнице (легенда гласит: на ее ступенях, споткнувшись, сломал ногу государь Александр Третий), а другой — в подвале, туда пожилому Рейгану было бы трудно спускаться. В парикмахерском закутке, так решили, будет в самый раз: оптимальное отхожее место. Кресло и зеркало убрали. Застучали молотки. В те времена не существовало биотуалетов. Я наблюдал, как строили смахивавшее на кабинку для голосования (с занавесочками) сооружение. Паркет, к счастью, прорубать не стали. Трубы не подвели. Может, под мраморную вазу поместили обыкновенное ведро? Врать не стану, заглянуть в те президентские апартаменты не удалось, возле была выставлена специальная охрана (может, чтоб не подложили бомбу?).
Высокому гостю на протяжении пребывания в ЦДЛ не приспичило… Кабинку через некоторое время снесли. Парикмахерская не возродилась.
ПАГАНИНИ
После вечера, посвященного 90-летию Левитанского, выпивали в Пестром зале: я, великий чтец Рафаэль Клейнер, фотограф Михаил Пазий. Пазий рассказал: в ресторане ЦДЛ Александр Фадеев предложил Маршаку выпить водки. Маршак, который алкоголь не употреблял, нашел дипломатичный способ отказаться:
— В вашем обществе, Александр Александрович, пить водку — все равно что в присутствии Паганини играть на скрипке.
* * *
Клейнер, вставив в ухо сигарету, вспомнил, как за тем же столиком (возле бара), за которым сидели мы, играли в «перевертыши» (слова и строки, которые читаются одинаково слева направо и справа налево) Левитанский и Семен Кирсанов. Началось с «Анна», а закончилось тем, что Левитанский спросил: «Какать, а как?». Кирсанов с хода ответил: «Мастер срет сам».
* * *
Рафаэль Клейнер рассказал: в гастрольной поездке он поменял местами стаканы, в которые Николай Крючков и директор ЦДРИ Разниковский на ночь опускали свои вставные челюсти. Крючков утром матерился и считал, что с похмелья опух, поэтому челюсти и не помещаются во рту, а к работнику ЦДРИ Клейнер побоялся идти и просил посредника найти способ вернуть стаканы и челюсти их подлинным носителям.
* * *
Рассказала Инесса Холодова: одна из первых писательских делегаций отправилась на конгресс в Турцию. Ехали в основном представители братских народов и литератур (все с женами), из москвичей — она, Анатолий Алексин, Асар Эппель. На скучных заседаниях жены восточных царьков вязали длинные мохеровые шарфы: мохер в мотках вывозить не разрешали, а готовые изделия было можно пронести через таможню. Инесса была в короткой юбочке, и И.М. (в присутствии своей жены) под эту юбку полез, за что получил от Эппеля по мордам. Мужественный поступок: еврей и рядовой беспартийный писатель Эппель поднял руку на руководителя республиканской писательской организации. И.М. Эппелю пригрозил: «Ты за это заплатишь».
По приезде Инесса обо всем рассказала Виктору Ильину (связанному с КГБ куратору Московской писательской организации). Ильин сказал:
— Пиши, он на вас обязательно напишет.
Инесса написала — о том, что царьки не только якшались с турками без посредства переводчика (что было по тем временам недопустимо), но и обменивались с ними подарками. Состоялся секретариат, обсудивший итоги поездки. И.М. вышел после заседания бледный, бухнулся перед сидевшей в Дубовом зале за столиком Инессой на колени и взмолился:
— Не погубите. Возьмите назад свое донесение…
* * *
Незабываемая фраза Расула Гамзатова: «Сижу в президиуме, а счастья нет».
ФОЛЬКЛОР
А вот из передаваемого из уст в уста писательского фольклора:
Я Гамзатова Расула
И раздела, и разула
И с собою на кровать
Положила почивать.
Отчего меня Расул
Не раздел и не разул?
Поэт Игорь Кохановский рассказал: у этой стихотворной байки — реальная подоснова. Гамзатов предложил официанткам (а они в ресторане ЦДЛ симпатяжки) кинуть жребий: кто поедет к нему ночевать. Был он щедр, официантки это знали, кроме того — не каждой выпадает случай провести время с поэтом, классиком… Счастливица поехала. На другой день подружки расспрашивали: как прошло? Увы, кроме щедрой оплаты ей не о чем было рассказать.
ЕСЛИ СМОГУ — НЕ ВЕРНУСЬ
Грузинский поэт Ираклий Абашидзе, уходя с банкета, где тамадой был Алексей Сурков, объяснил, что в гостинице «Москва» он назначил свидание молоденькой девушке. Абашидзе был уже в преклонных годах.
— Если сможешь, возвращайся, — сказал Сурков.
— Если смогу — не вернусь, — уверенно ответил Абашидзе.
* * *
Другая женщина, которой Абашидзе назначил свидание, говорила, что боится с ним встречаться: вдруг муж узнает… Абашидзе, тяжело вздохнув по поводу своего возраста, сказал:
— Может, и вы ничего не узнаете.
МАРИНА ВЛАДИ И ФИОЛЕТОВЫЙ ЯЗЫК
Василий Аксенов, Анатолий Гладилин и автор сценария фильма «Большая перемена» Георгий Садовников (он и рассказал мне эту смешную подробность) пили кофе в Пестром зале с Мариной Влади. По залу сомнамбулой бродил поэт Семен Сорин. В конце концов он подсел к знаменитой группе. Уронил голову на грудь и задремал. Через некоторое время Марина Влади стала прощаться. По очереди протянула руку друзьям. Когда ее ладошка оказалась в непосредственной близости от Сорина, он очнулся, перехватил руку кинозвезды и лизнул ее странно фиолетовым языком. Присутствующие онемели и не знали, как реагировать: возмутиться или не обратить внимания на выходку нетрезвого человека? Марина Влади тоже растерялась. Сорин же неторопливо достал из кармана пиджака химический карандаш и написал на том участочке, который лизнул, номер своего телефона. Тут все, и Марина Влади первая, рассмеялись.
А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?
Актер, телеведущий, футболист Евгений Меньшов рассказывал, что когда участвовал в концерте с конферансье Гаркави, тот сказал ему: «Как молодо вы, Женя, выглядите». Меньшов промямлил в ответ что-то не слишком уклюжее, вроде: «Вы тоже для своего возраста неплохо сохранились…» Гаркави отрефлектировал немедленно: «Да что вы говорите? То-то я смотрю, перед началом концерта в гримерку заглянул ответственный за концерт и спросил: «Мальчик, ты здесь Гаркави не видел?»
РАКИ
Осенью в буфет ЦДЛ привозили живых раков. Это было пиршество и обжорство! Находились гурманы, поглощавшие свежих раков и пиво килограммами и гекалитрами.
Администратор Аркадий Семенович, тот самый, который не пустил в ЦДЛ Микояна, выжидал, пока посетитель полностью впадет в нирвану, натрудит пальцы и перепачкает руки, отламывая рачьи клешни и шейки, а потом вырастал перед ним и категорично требовал:
— Предъявите членский билет Союза писателей!
НЕ ТАК ТРУДНО
Инесса Холодова рассказала, как впервые увидела знаменитого Вольфа Мессинга. Он пришел выступать в Центральный дом литераторов и поднимался на сцену по лестнице, которая находилась рядом с комнаткой, где работала Инесса. Она посмотрела на жену иллюзиониста (та была его ассистенткой) и подумала: «Наверно, нелегко с таким человеком, как он… Ведь он угадывает мысли…» И тут Мессинг повернулся к ней и сказал: «Не так это трудно, деточка…»
КТО ВЫШЕ
Владимир Костров и Евгений Храмов пришли в буфет ЦДЛ. За одним из столиков сидел Михаил Светлов, перед ним стоял графинчик коньяка. За другим столиком сидел Сергей Наровчатов, почему-то без носков, в ботинках на босу ногу. Перед ним стояла бутылка портвейна. Светлов поманил Кострова и предложил ему рюмку коньяка. А Храмов сам подошел к Наровчатову и выпил из его фужера портвейн.
— Вам уже хватит, Сергей Сергеевич, — сказал он, перехватив дикий взгляд, который метнул на него экспроприированный поэт.
Еще из воспоминаний поэта Владимира Кострова. (Он рассказывал мне эту историю, когда мы бродили по песчаным дюнам Ниды…) Вместе с Николаем Старшиновым, которому за громкое исполнение неприличных частушек было запрещено месяц появляться в ресторане ЦДЛ (вывешивалось на дверях специальное распоряжение об отлучении, чтоб другим неповадно было нарушать правила поведения), Костров приехал на улицу Герцена. Едва войдя в ЦДЛ, друзья столкнулись с Михаилом Минаевичем Шапиро, заместителем директора ЦДЛ. Шапиро, видя, что друзья тепленькие, стал их выпроваживать. Поэты упирались и не хотели уходить.
Мимо следовал Сергей Михалков. К нему, как к третейскому судье, и обратился Шапиро.
— Не пускать, — подтвердил карательное решение создатель дяди Степы.
Костров возмутился:
— Да кто вы такой? Вы что, Лев Толстой, что ли?
— Я — выше, — сказал Михалков.
РУССКАЯ МАФИЯ
Евгений Рейн рассказал: скончался Иосиф Бродский (это произошло в Америке), тело поместили в морг, находившийся неподалеку от дома, где поэт жил. Парадная (так сказать) часть морга состояла из двух залов и общего вестибюля. В одном зале был выставлен для прощания гроб с Нобелевским лауреатом, в другом — лежал влиятельный представитель мафии. Вокруг мафиози собрались типичные фигуры: в черных одеждах и золотых украшениях, карманы оттопырены оружием.
Подкатила кавалькада черных бронированных лимузинов. Из машин повыскакивали люди в черном и сгрудились вокруг главного авто. Из него не спеша появился Виктор Степанович Черномырдин: он был с визитом в США, побывал по делам в ООН и хотел отдать дань уважения почившему великому представителю литературы.
На Черномырдине было длинное черное кашемировое пальто, сияли часы, запонки и перстень. Стоявшие в вестибюле члены «коза ностры» почтительно склонились. Затем один из них, справившись с трепетом, сделал шаг вперед и с максимальной учтивостью произнес:
— Колонеле, просим оказать уважение и подойти и к нашему усопшему, он не уступает вашему…
«А МНЕ ПЛЕВАТЬ...»
Рассказал Генрих Боровик: знаменитый литературовед Ираклий Луарсабович Андроников (циклы его устных рассказов на телевидении были весьма популярны в советские времена) ставил знакомых в тупик изобретенной им шуткой. Если встретившийся человек расплывался в улыбке и говорил: «Как я рад вас видеть, дорогой Ираклий Луарсабович!», мастер устной импровизации отвечал, играя палитрой интонаций своего впечатляющего голоса: «А я плевать хотел на вашу радость!» После чего умолкал, держал долгую мхатовскую паузу. Услышавший столь грубый ответ бедняга, естественно, краснел, бледнел, обливался испариной. Насладившись его растерянностью, Андроников продолжал: «Потому что ваша радость — ничто по сравнению с тем счастьем, которое испытываю при встрече с вами я!»
Случилась накладка. При встрече с Сергеем Георгиевичем Лапиным, председателем Комитета по радио и телевещанию, Андроников, в ответ на его приветствие, произнес ставшую для него привычной первую фразу: «А мне плевать на вашу радость!» И замолчал. Пошедший пунцовыми пятнами Лапин, однако, не выдержал затянувшегося испытания и, оскорбленный до глубины души, бросился прочь. Он ведь, помимо всего прочего, был, можно сказать, шефом и работодателем унизившего его насмешника, предоставлял ему эфирное время… Андроников, поняв кошмар произошедшего, бежал за Лапиным и, уже без актерских ужимок и ухищрений, бормотал: «Сергей Георгиевич, Сергей Георгиевич, постойте, я не договорил!»
О ДОЛГОЛЕТИИ
Вручая премию имени Артема Боровика перевалившему сотенный возрастной рубеж художнику-карикатуристу Борису Ефимову, Генрих Боровик сказал:
— Через две недели нашему лауреату исполнится сто шесть лет…
Борис Ефимов взял микрофон и попросил позволения слегка откорректировать слова своего молодого, семидесятилетнего друга.
— Дорогой Генрих, — сказал он, — мне кажется, точнее было бы выразиться так: не исключено, что через две недели мне исполнится сто шесть лет.
Тему подхватил автор сценария «Кавказской пленницы» Яков Костюковский:
— После того как Борис Ефимов отпраздновал свой стодвухлетний юбилей, он сказал мне: «Если бы я знал, что доживу до такого возраста, то на протяжении жизни заботился бы о своем здоровье лучше. Правда, теперь мне можно все то, чего раньше было нельзя. Раньше меня одергивали: «Столько не пей», «Этого не ешь», а теперь все позволяют!»
КЕМ БЫТЬ?
Басня ходила по рукам в машинописном варианте, нечего было надеяться ее опубликовать, недреманная цензура ни за что бы не пропустила:
Сошлись в житейском море разом
Г... с Алмазом.
Алмаз пошел на дно,
А наверх выплыло Г...
Пусть твой тебе подскажет разум:
Чем лучше быть — Г... или Алмазом?
