Оранжевая девочка солнечного Тбилиси

— У меня было самое счастливое детство. Меня спрашивают: вы много выступали, не отнимало ли это ощущение детства, свободы... Бездельничать не значит быть свободным! Петь — это мое естественное состояние, до сих пор это так. Я с детства рвалась на сцену, у меня чуть ли не каждый день были концерты, гастроли, мама с папой меня сопровождали. И, заметьте, при этом — кто-то звонит, я слышу, папа говорит: нет, она сегодня устала, она не поедет. Я выбегала: папа! Что, концерт? Не отказывайся, пожалуйста, умоляю! Я умирала, как хотела на сцену.  

— А школа как же? Учеба?  

— Я училась на одни “пятерки”, в жизни не получила ни одной “четверки”, школу закончила с золотой медалью. Потом с красным дипломом окончила вуз — консерваторию, два факультета. Не то чтобы меня кто-то к этому принуждал — нет, я просто могла, умела. Мой педагог по математике все время мне говорил: “Ирмочка, жалко на эту музыку время тратить, ты в любой институт поступишь!” Я была бы, может, неплохим врачом, но я не жалею, что я не врач. Музыка тоже терапия. Почему я выхожу на сцену? Поделиться с залом — это мое самое сокровенное желание. Я обязана, как на исповедь, пойти и все, что наболело на душе, выдать. Кто меня ни попросит, я готова сразу петь. Может быть, это непрофессионально, но я не могу иначе.  

В рамках русско-грузинского поэтического фестиваля “В поисках золотого руна”, на котором мы и встретились с певицей, у Ирмы был концерт. Прямо посередине песни вдруг вырубается свет. И мгновенно, под всплески оваций, Ирма продолжает петь — в темноте, абсолютно без помощи техники.


— Как родилась  “Оранжевая песня”?  

— Уже в четыре года я была солисткой оркестра Грузинского политехнического института, а потом меня послушал там Константин Певзнер, мой дядя Котик дорогой. Он меня забрал уже в профессиональный оркестр “Рэро”, которым он руководил. Я у него была солисткой, мы выступали в Москве, в Тбилиси, много где. Я была очень популярна тогда. Это была огромная ответственность! И конкуренция! На Западе был Робертино Лоретти, а здесь, на нашем участке огромной страны, была я. Потом этот мальчик перестал петь, а я не перестала. А потом в 8 лет, когда я была уже очень популярна, три великих человека — Аркадий Арканов мой дорогой, дай Бог ему сто лет, и уже ушедшие от нас Григорий Горин и Константин Певзнер — решили: сделаем этой девочке хит. С этой песней что-то стряслось. 45 лет ей! С 65-го года я ее пою. Она все еще звучит интересно, по-новому, и дети поют, и взрослые танцуют под нее.  

— Вы помните момент, когда вы ее впервые услышали, спели?  

— Дядя Котик сидел за роялем. Я помню, как он волновался: понравится мне, восьмилетней, песня или нет? Они ко мне относились как к взрослой девушке, которая могла от чего-то и отказаться. Я была немного замкнутой, я помню, такая мамина дочка. На меня цепляли этот огромный бант, который я терпеть не могла! Приходилось как-то уживаться с этим образом: советская девочка обязательно с бантом. А что касается репертуара, то никогда я не спела бы песню, которая мне не нравилась. Я говорила: “Я это не спою” — и все. Это во мне было всегда. Поэтому они так хотели, чтобы песня мне понравилась! А мне понравилось, очень! И они тут же мне сделали аранжировку на большой оркестр. 44 года я ее пою! Только слова в одном месте поменяла.  

И Ирма напевает, я слышу с детства знакомый голосок, и на моих глазах: эта взрослая красивая женщина на миг превращается в девочку с бантом…  

— “Стала взрослой — все равно петь ее я буду! Даже если ты большой, видеть очень хорошо…” Ведь правда хорошо! Я даже тогда не спросила, почему все оранжевое.  

 Меня недавно пригласили в Москву на проект, посвященный суперхитам прошлого века. В этом проекте было жюри. И вот одна молодая девушка, видимо, популярная актриса или певица, говорит: “Я не понимаю, почему все оранжевое? Мама оранжевая, папа оранжевый, море, зелень оранжевые — что за глупость? Что, карандаша тогда другого не было?” Я подумала, что она пошутила. У меня, у ребенка, такого вопроса не возникало. Потом объяснили ей, конечно, что это образ, что оранжевый — это цвет солнца, надежды. Это же не в прямом смысле. Озаренная солнцем страна — об этом песня! Девушка эта сказала, что песня в финал не пройдет, потому что все не может быть оранжевым. Очень я удивилась.  

— После вас эту песню много кто пел.  

— “Оранжевую” кто только не пел! Алла Борисовна, моя любимая, обожаемая, приехала в Тбилиси лет 10 назад. У нее был концерт во Дворце спорта. А я тогда работала на грузинском телевидении. Я там проработала 25 лет. Но, поскольку наше телевидение не общественное, а антиобщественное, я оттуда ушла. Топнула ножкой, хлопнула дверью. Я с радостью вернусь туда, когда оно станет народным телевидением, которое информирует, а не дезинформирует.  

— Все стало политизированным?  

— Абсолютно. Ну так вот! У меня был цикл передач “Автограф” — я приглашала интересных людей. Обязательное условие: все пели живьем. Этот миф, что на телевидении нельзя петь вживую, а надо под “фанеру” рот открывать, я не переносила и поломала его. Я пришла на концерт Пугачевой, потом рвусь за кулисы, там охрана, парни такие, знаете. “Нет, она устала…” Я к одному подошла — наиболее симпатичному, по глазам вижу. “Помоги, дорогой!” И вдруг открываются двери и — Алла Борисовна. “Ирмочка, дорогая, заходите, я очень устала, но для вас… В 16 лет я пела вашу “Оранжевую песню”!” Вот так… На другой день она меня пригласила в аэропорт, и мы прямо там перед ее отлетом записали дивную программу.  

Еще эту песню пели сестры Влади в унисон. Потом Анастасия Стоцкая — чудесно, кстати, пела, хорошая получилась версия. А на юбилейном вечере Арканова мы со Стоцкой пели эту песню дуэтом.


— Первый концерт в Москве помните?  

— Отлично помню! В театре “Эрмитаж”, вместе с оркестром “Рэро” я выступала… Все помню! Восторг публики помню… Вы знаете, какая я была глупая девочка! Я это воспринимала как самое обычное дело. Я не осознавала, что я, шести-семи-девятилетняя девочка, стою рядом с великими, знаменитыми артистами.  

— А куда двигаться дальше?

— В одно время у меня был очень плохой период в жизни в плане творчества. Лет с 13 до 16 я не знала, что петь! Я пела плохо, у меня был репертуар жуткий. Я искала манеру пения. Детскость уходит, застревать в ней опасно, а я застряла. В 8 лет я пела сложные песни, Робертино Лоретти, итальянские, неаполитанские песни, джаз. А в 12—13 лет я вдруг запела про птичек, про природу. Вот тогда я начала осознавать, что все, что было авансом мне дано в детстве, надо оправдать. Я думала, что, как бы я ни спела, что бы ни сделала, всегда будут овации, цветы… Ничего подобного! Пошли опыты над имиджем, и это ничего не дало. Вообще в Грузии это не получается, потому что каждая собака меня здесь знает. Ко мне подбегают дети: можно с вами сфотографироваться? А откуда это пошло? Потому что многие мои коллеги отвечают: нет, нельзя. Представляете? Сфотографироваться с человеком хочет ребенок. Тут же охрана… Почему нельзя? Что, убудет от меня, что ли?  

— Это чисто московский пафос.

— Что за дурацкий пафос, я хочу у всех спросить. Что хорошего в этой глупой звездности? Когда тебя все любят, на улице останавливают, обнимают совершенно посторонние люди — это такое счастье! Бабуля какая-то подходит: “Моя хорошая, я тебя, как внучку свою, люблю!” Дороже ничего нет. Это и есть полнота жизни! И настоящая звездность, если хотите!  

— Ирма, но ведь… В России появилось новое поколение. Они не слышали “Оранжевую”…  

— Почему я не сделала большую карьеру? Я могла бы переехать в Москву, как Тамара Гвердцители, как другие мои соотечественники. Но я не могу даже подумать, что я буду где-то жить вне Грузии.

 Пробовала! Года не прожила. Я — только здесь. В другом месте я не я, я даже внешне меняюсь. Ностальгия меня просто жрет. У меня здесь родители, друзья, корни — все здесь. Я здесь дышу полной грудью. Потом я много ездила в Москву, у меня были сольные вечера, и неизменно Москва меня принимала и принимает так безумно хорошо, что мне хочется еще и еще приехать… Кстати, вот этот концерт в рамках фестиваля — огромное спасибо за него и Союзу грузин в России, и “Русскому клубу” в Грузии. Но почему политика должна так мешать творить, общаться? Сейчас все очень сложно стало. Когда политики наши угомонятся, я сделаю турне. “Тур любви” назову его и объеду всю нашу когда-то большую страну, а сейчас уже отдельные государства. Меня очень легко приглашать: я одна на сцене, мне никто не нужен, ни аккомпаниатор, ни ведущий, ни жонглер, ни пиротехник.  

— А вот эта знаменитая песня — “Расцветай под солнцем, Грузия моя”. Как чудно вы ее поете. Давно она в вашем репертуаре?  

— “Тбилисо” она называется. Это очень древняя песня, композитора Реваза Лагидзе, она старше меня, наверное. Кто ее только не пел! А сейчас это моя любимейшая песня, я все концерты во всех городах заканчиваю этой песней. Меня всегда раздражало, что в ней неточный перевод: в оригинале — “Тбилиси, страна роз и солнца, без тебя и жить я не хочу”. Но это можно исправить! “Расцветай под солнцем, Тбилисо ты мой!”


— Как случилось знакомство с будущим супругом?  

— Это счастливый случай. Наверное, самый счастливый в моей жизни. В Германии проходил какой-то юбилейный вечер. Я все с тем же жутким репертуаром, вернулась снова в оркестр Политехнического института и не могу понять, что происходит. Но что-то явно не то. Мы едем в Германию. С нами едет квартет из Тбилиси, четыре мальчика. Я пришла на репетицию — стоит мой Резо, один из этих мальчиков. Он и сейчас симпатичный, а тогда девочки по нему просто умирали. Мне 16 еще нет, а ему 21. Какое-то у него было пальто бело-черное. Как у меня упало сердце! Бывает, видимо, любовь с первого взгляда. Я обомлела. Из Германии мы вернулись влюбленные уже по уши. Где-то три года мы с ним пробыли, я поступила в консерваторию и на первом курсе уже вышла за него замуж. Мне было 19, ему 24. Очень было хорошо! (Улыбается Ирма.)  

— Свадьба была по-грузински широкая?  

— Свадьба была шикарная, помпезная. Дома у моего дяди. Старинный дом, потолки под пять метров, четыре огромные комнаты. В ресторанах тогда редко справляли праздники. До 300 человек сидело в этих четырех комнатах! Потом мы пять лет жили у его родителей, потом они нам купили квартиру. А теперь пятый год мы живем у моих родителей. И это очень омолаживает! Когда я жила от них отдельно, со своими дочерьми, я была мама. А сейчас я дочка! Улавливаете разницу? И вот я там живу с мужем и младшей моей дочкой Натой, а старшая дочка живет в Праге, с мужем и ребенком. В октябре она родила сына, моего дорогого, золотого Максика. Максимилиана.  

— Семейная жизнь — это прекрасно, а как же творчество?

— Очень важно, какой муж попался. Мне мой муж не помогал. Мы пели дуэтом года четыре, и он мне сказал: “Все. Я должен идти по своей профессии. А то я буду седой, с гитарой тебе аккомпанировать”. И правильно сделал — он очень хороший строитель, он лауреат Государственной премии Грузии по своей специальности. И хороший мужик во всех отношениях. Я одно время нервничала, что он мне не помогает, но теперь я ему безмерно благодарна, что он не мешал. Это уже помощь. Я периодически пишу ему песни. В какой-то момент я начала сама сочинять, поняла, что можно простыми словами сказать важные вещи. Он горд этим! Друзья его страшно переживают и говорят своим женам: “Ты посмотри, какая жена! А ты только хачапури печешь!” Но они хотя бы хачапури пекут, а я особенно не умею хачапури. Хотя кое-что умею тоже, я неплохой кулинар. Да… Любовь растет, живет, видимо, умирает  тоже, как и человек, но чем позже это случится, тем лучше. Ремарк сказал, что человеческая жизнь слишком длинна для одной любви. Я не думаю так. Любовь видоизменяется.


— Что ж, пришла пора поговорить о самом остром. Вот вы к России, к Москве как относитесь?  

— Город чудный, люди замечательные. Политики нам только мешают, их бы убрать подальше. Политические вопросы стояли остро сразу после распада Союза. Когда я ездила с гастролями в Россию, в Прибалтику, на Украину, я ездила по своей стране. Всюду я приезжала домой. Сейчас этого нет, но и вражды не должно быть. Как мне жить с тем, что российские ребята стоят на моей земле в качестве оккупантов? Мою несчастную родину делят-делят, никак не поделят, как красивую женщину, за которую цепляются все мужики грязными руками. Я представляю Грузию как вдову, которой не на кого опереться. Никто за нее не стоит честно, любя, а все корыстные цели преследуют, как бы урвать, как бы ею попользоваться.  

Дайте нам жить в нашей красивой стране. Приезжайте! Мы всем рады. Кто кому когда мешал приезжать? К сожалению, это может показаться риторикой, но мы должны быть активнее. Всем миром дать понять этим политикам, что надо дать народу тоже что-то решать.