— “Щелкунчик” — это ведь очень долгий ваш проект?
— У меня все проекты длинные. Как правило, на несколько десятилетий. Этот тоже. Нужно было очень многое сделать, чтобы эта картина появилась. Она дорогая, значит, нужно было найти деньги, а для этого убедить людей в том, что нужно их потратить. Нужно было подготовить презентацию проекта. Композитор специально делал музыку, просто чтобы показать, какая будет музыка в фильме. Сначала я это делал за свои деньги. Потом помог спонсор.
— Сразу планировали снимать фильм на мощностях Голливуда?
— Он снят на английской базе, но с американскими актерами.
— Почему?
— Это мюзикл — раз. И он должен быть на английском языке — это два. Если мы хотим делать международный проект, это обязательное условие.
— То есть на русском языке таких проектов не бывает?
— Нет и не может быть. В Америке такие картины показывают с субтитрами, не разрешая дублировать. Это специально сделано, чтобы закрыть американский рынок для иностранного кино.
— Почему же снимали в Англии, а не в Штатах?
— В Америке очень дорого все.
— Я думал, дорого в России.
— В России мало того что дорого, так еще и качество низкое. У нас есть талантливые люди, но совершенно нет среднего звена. Нет компьютерной графики приличной. А мне нужны были очень тщательные специалисты, которых я здесь не вижу.
— Откуда такая любовь к истории Щелкунчика, что вы несколько лет добивались ее экранизации?
— Когда напишешь сценарий, тогда и веришь в него. А когда веришь, то и есть силы убеждать людей. Я написал эту историю 15 лет назад. Еще когда мне предлагали снимать “Одиссею”, я поставил условие, что следующей картиной в таком случае обязательно будет “Щелкунчик”. Мне пообещали, я согласился, а в середине “Одиссеи” продюсеры от него отказались. Грубо говоря, кинули.
— Кто-то из российских актеров снялся в фильме?
— Юлия Высоцкая. В фильме есть два мира: реальность и сон. В одном она играет маму, в другом — фею. Снимались и английские актеры. Но три главные роли играют американцы.
— Это самая дорогая ваша картина в производстве?
— По деньгам, наверное. Просто очень много специальных эффектов, декораций и прочего, что требовало многих усилий.
— Фильм выйдет в стереоформате. Вы сразу снимали на 3D-камеры?
— Сначала он и вовсе задумывался как 2D, потому что тогда другого не было. Но, когда я только начал снимать, мне сказали, что надо делать в 3D. Но для этого понадобилось бы на 40% больше времени. Артисты все на договорах, задерживать их мы не могли. Так что решили снимать на обычные камеры, а потом искусственно все переводить в стереоизображение. Я вас уверяю: когда это хорошо сделано, отличить от фильма, сразу снимавшегося на 3D-камеру, невозможно.
— Его можно назвать российским фильмом?
— Он же на английском языке — как он может быть российским? Считайте, что это международный проект с участием российских кинематографистов.
— У вас был перерыв в работе с американцами. Что-то изменилось за это время?
— Все меняется. Сейчас чаще снимают большие блокбастеры. Практически нет арт-хауса на экранах Америки. Вернее, он есть, но его никто не смотрит. Голливуд становится все более монополистичным. На каждую картину нужен рекламный бюджет, зачастую больший, чем бюджет фильма. На сто картин такие деньги найти сложно. Куда проще вложиться в десять проектов, забить ими все рекламные места, отбить деньги в прокате и тут же запустить новые.
— То, что вы описываете, куда больше похоже на ситуацию с российским кинопроцессом.
— У нас все еще хуже. Американцам не нужны русские картины даже в России. Им нужны американские. Они делают свои филиалы здесь и выпускают свое кино одно за другим. Российский рынок лежит под американским кино. И ничего сделать нельзя.
— И ваша американская картина может похоронить в прокате какой-то российский фильм?
— Не исключено.
— Когда же картину, подобную “Щелкунчику”, можно будет полностью снять в России?
— Я не думаю, что к этому следует стремиться. В Америку не попадает не только российское кино. Там нет ни итальянского, ни французского. Но итальянцы делают для итальянцев, французы для французов. А нам подавай Голливуд! Это глупость.
— Вы же сделали международный проект.
— Это разные вещи. Если бы я делал картину на русском языке, я бы не снимал “Щелкунчика”. Я бы делал “Глянец”, я бы делал “Курочку Рябу”. Картина на русском рынке не может стоить даже 30 миллионов, не говоря уже о 90. Надо делать за четыре, за пять, за семь.
— А если за 50, как “Утомленные солнцем-2”?
— Сомневаюсь, что эти деньги вернутся. Если не ошибаюсь, Никита Сергеевич сказал, что он это предполагал, впрочем, я могу ошибаться.
— Вы видели эту картину?
— Еще нет. Но я слышал о ней много мнений.
— В последнее время вы все чаще повторяете, что Союз кинематографистов себя изжил...
— Меня волнует то, что из союза вышли уважаемые мною люди, к которым я отношусь с большим интересом. В союзе пытаются преуменьшить значение этого факта: мол, это всего десять человек, многие из которых давно не числились в союзе, — но это не важно. Важно, что группа режиссеров и творцов, крупных, во многом дающих славу российскому кино, объединились, чтобы противопоставить себя Союзу кинематографистов. Это очень печальная и опасная тенденция. Это называется раскол.
У нас ментальность такая, что русский человек бьется до последней капли крови. Это абсолютно неправильная концепция для творческого союза. В нем все должны выражаться, как хотят. Могут быть несогласными друг с другом. Кончилась советская власть. СК — это объединение по профессиональному признаку, а не идеологическому. В этом смысле союз за последние десять лет абсолютно потерял свою необходимость, за исключением того, что он сейчас существует как касса взаимопомощи пенсионерам. Это необходимо, но это не решает глобальных проблем.
В речах на собрании весной 2009 года прозвучал даже призыв “родину защищать”. Это, к сожалению, несерьезно. Родину защищает армия. Мы же занимаемся кинематографом. И никто не вправе решать, какое кино патриотическое, какое — нет. Невозможно поделить: это кино за Россию, а это кино — против. Это было бы так же смешно, как если бы во времена Чехова и Толстого их обвиняли в том, что один защищает родину, а другой нет.
То же самое можно сказать о попытке вдохновить художника на создание патриотического кино. Патриотизм в кино — это когда зритель любит героев. Если зритель их не любит, то это не патриотизм, а пропаганда. Василий Теркин, Бондарчук в “Судьбе человека” или Шукшин — вот это патриотизм. Все остальное, будь это картина про святого, про попа, про другого великого русского человека, хоть адмирала... Но если там никто никого не любит, ничего не получится. А сделать, чтобы любили, сложно. Для этого нужен талант.
Непонятно, почему в России две национальные академии. Это опять же грустно. По-деревенски. То, что была создана академия “Золотой орел”, в пику уже существовавшей “Нике”, во многом и послужило толчком к конфликту. Причем и там, и там сидят одни и те же люди. Это безответственно.
У нас к судьбе российского кино союз не имеет никакого отношения. Появился фонд, в котором сидят несколько уважаемых кинематографистов. Может быть, я чего-то не понимаю, но мне трудно представить себе, чтобы художники раздавали деньги художникам. Это рискованно. И даже не потому, что этот эксперимент может себя не оправдать. Дай бог чтобы оправдал! Но этот радикальный шаг был сделан без всякой попытки посоветоваться с теми, кто производит это самое кино. Даже если бы возникли серьезные противоречия, это не подлило бы масла в огонь конфликта.
Что касается союза, то у меня есть ощущение, что он в данной конфигурации себя изжил. Рано или поздно должна возникнуть новая архитектура кинематографического сообщества, в которой большую роль будут играть профессиональные гильдии. Тогда, при наличии серьезной дисциплины внутри гильдий, они вполне могут контролировать и национальные премии, и комиссию по “Оскарам”. И отстаивать интересы кинематографистов перед властью.
— Что-то подобное как раз предлагает “Киносоюз”.
— Насколько я знаю, он не составлен по принципу конфедерации гильдий. Пока это союз единомышленников, которым не нравится политика СК. Может быть, я ошибаюсь, и у них уже созрела собственная, конструктивная стратегия.
— Не так давно его создатели приняли устав, согласно которому их организация называется “Союз кинематографистов и профессиональных кинематографических организаций и объединений России” и рассматривает в будущем свою структуру как союз гильдий, которым управляет совет президентов гильдий.
— Это они, наверное, послушали мое выступление на эту тему.
— Вы выйдете из Союза кинематографистов?
— Не знаю. Пока пытаюсь убедить коллег, что эта форма существования общественной организации кинематографистов неэффективна. Она вообще не может управляться каким-то одним человеком, потому что состоит из очень разных людей.
Я об этом думаю. Разговариваю с людьми. Надо понять, что вообще делать с этим союзом. Кворум уже один раз не собрался. Теперь собрание московского отделения перенесли на ноябрь. У меня такое ощущение, что все тихо расползлись, никто не хочет принимать новый устав СК. Кто его знает, что случится.
— Вы обсуждаете эту ситуацию с Никитой Сергеевичем?
— У нас с ним разные концепции. И при их обсуждении обычно выходит конфликт. А я не хочу с ним ссориться. Он мой младший брат, я его люблю. У нас есть темы, которых мы не касаемся. Организационные, религиозные. Например, Никита Сергеевич очень верующий. Это его право. Я его уважаю. Но мое право думать иначе. По всем позициям.
— Понимаю. Давайте отвлечемся на что-нибудь хорошее...
— Что значит хорошее? Позитивное? Так у нас все хорошее. Нельзя рассматривать конфликт в союзе как негатив. Это позитив!
— Но для многих это целая история, целая жизнь.
— Дело не в этом. Логика подсказывает, что определенные вещи меняются. Что-то умирает, что-то принимает новые формы. Это все позитивный процесс. Поколения меняются. С этим ничего нельзя поделать. Да, были произведены ошибки. Но они на то и существуют, чтобы их исправлять. Я думаю, что Никите Сергеевичу, как человеку очень талантливому, важно почувствовать реальность. Я подозреваю, что незаслуженная критика по отношению к картине “Утомленные солнцем-2” — это сублимация неприятия определенными людьми его общественной позиции.
— Вы же не смотрели картину. Кто знает, может, они правы в своей критике?
— Когда составлю свое мнение, тогда, может быть, выскажусь.
— Что последнее вы посмотрели из хорошего российского кино?
— “Школа”. Это кино. Германика — кинорежиссер. Потому что по уровню это гораздо выше всего телевизионного продукта. Германика очень хороша. Попогребский интересен. Талантливые молодые режиссеры по-своему видят мир. Надо давать им делать картины, как они хотят. Пусть их потом ругают.
— Видели что-нибудь из программы последнего “Кинотавра”?
— Я смотрю картину, только когда прошел год с момента ее выхода и мои друзья продолжают говорить о ней.
