Это была целая эпоха — эпоха Леонида Ильича Брежнева. О нем рассказывали анекдоты, над ним подсмеивались, его обвиняли в застое и развале Страны Советов. Но, как показало время, его все-таки любили, пусть с оттенком снисхождения, но вполне искренне. 18 мирных лет правления Брежнева наши граждане вспоминают с некоторым умилением. Накануне дня рождения легендарного генсека мы встретились с одним из немногих посвященных, кто знает правду о Брежневе-человеке.
Тринадцать лет он был тенью Брежнева. Встречающие советскую правительственную делегацию первым на трапе самолета видели не Генерального секретаря, а... его личного фотографа. Владимир Мусаэльян торопливо сбегал с трапа, чтобы занять лучшую позицию для съемки.
За “государеву службу” в эпицентре Истории Мусаэльян расплатился двумя инфарктами и двумя операциями на сердце. Тем не менее эпоху “застоя” он считает самой счастливой в своей жизни.
Из досье “МК”:
Владимир Гургенович Мусаэльян ворвался в элиту политического фоторепортажа в 28 лет. С 1969 по 1982 год был личным фотографом Брежнева. В 1974 году стал обладателем главного приза — машины “Опель” на международной выставке “Человек и Черное море”. В 1978 году на всемирной фотовыставке в Гааге получил золотую медаль и приз “Золотой глаз”.
После смерти Брежнева работал с Андроповым, Черненко и Горбачевым. И ныне Владимир Гургенович — ведущий спецкор в фотохронике ТАСС.
— Как вы стали личным фотографом Брежнева?
— Совершенно случайно. С 1960 года я работал репортером в фотохронике ТАСС. Спустя девять лет меня отправили в Казахстан, где отмечалась сорокалетняя годовщина образования республики. Отсняв фоторепортаж, я собирался вылететь в Москву, но тут мне в гостиничный номер позвонил генеральный директор ТАСС Леонид Замятин: “Владимир, свяжись с начальником охраны Брежнева, ты едешь с генсеком в турне по Средней Азии”. Помолчав, он добавил: “Если ты не впишешься в тот круг, я для тебя тоже не смогу ничего сделать...” Неожиданным образом моя командировка затянулась на целый месяц. Из города в город мы перелетали на маленьком самолете, нас было восемь человек, включая помощников и охрану. Каждый день по фототелеграфу я отправлял снимки в Москву. Брежневу так понравилась Средняя Азия, что он неожиданно для всех кроме Узбекистана и Туркмении решил побывать еще в Киргизии и Таджикистане.
Потом я еще полгода ездил с правительственной делегацией, но ни Брежнев, ни его окружение меня не замечали. Да что говорить, обо мне частенько просто забывали. Прилетали мы в какой-нибудь город, и выяснялось, что для меня в гостинице нет места. Просил горничную или администратора, чтобы присмотрели за вещами, и бежал делать снимки. Потом кое-как устраивался на ночлег.
Через полгода во время одной из поездок я услышал голос Леонида Ильича: “А где Мусаэльян?” По тому, как он четко произнес мою фамилию (а обычно ее перевирали), я понял, что он меня запомнил и отметил. С этого момента я стал “своим” в команде, все мои бытовые проблемы закончились. Командировочные в ТАСС я уже не получал, все расходы брал на себя Центральный Комитет.
— Леонид Ильич очень щепетильно подбирал людей в ближайшее окружение. Он не упоминал, почему в 69-м остановил выбор на вас?
— Ему понравились мои снимки из среднеазиатского цикла, преданность делу. Сыграла роль, вероятно, и личная симпатия. В доверительной беседе он мне как-то сказал: “Улыбка у тебя, Володя, хорошая, неотразимая — как у Джона Кеннеди”.
— Брежнев любил фотографироваться?
— К фотографированию он относился трепетно, понимал, что я не просто фиксирую на пленке мгновения его жизни, а делаю это для истории.
Как и многие западные деятели, Леонид Ильич понимал, что фотография — это тоже политика. Я не сразу об этом догадался и только со временем научился понимать обстановку. Если Брежнев перед объективом обнимал Чаушеску, а сам за его спиной резал пальцами воздух, я знал, что этот момент следует убрать.
— Леонид Ильич был фотогеничен?
— Абсолютно, поэтому и снимать его было легко. Брежнев всегда выглядел импозантным. Когда он выходил на трибуну, была видна хорошая фигура, державная стать. И в психологическом плане с ним было работать легко. Не нужно было опасаться за каждое сказанное слово. Однажды я спел ему частушку, как раз после подорожания самого популярного напитка россиян: “Водка стоит шесть и восемь. Все равно мы пить не бросим. Передайте Ильичу: нам червонец по плечу. Ну а если будет больше, то получится, как в Польше”. А в Польше тогда побеждала “Солидарность” и рушился социализм. Леонид Ильич глянул на меня из-под бровей и сказал: “Ты это там пой”. И показал пальцем через окно вниз — где шумела улица. Мне тогда все “сошло с рук”, был генсек отходчив и незлопамятен.
А вот Андропова снимать было трудно. Как известно, он был очень замкнутым, даже закрытым человеком. Когда его назначили Генеральным секретарем, он уже тяжело болел и ему было не до чего. Помню, заходил я к нему с фотоаппаратурой в кабинет, говорил: “Здравствуйте, Юрий Владимирович”. Он в ответ — ни слова, только смотрит в упор — немигающим взглядом, словно сфинкс. В гнетущей тишине проходит пять секунд, десять... Я жду удачного момента — любого жеста, изменения выражения лица, поворота головы. Фотография ведь должна раскрывать характер. Мой высокопоставленный клиент продолжает сидеть неподвижно. Наконец он подает голос: “Ну что, снял?” Я отрываюсь от камеры: “Нет, Юрий Владимирович, еще ни разу не щелкнул”. Он обращается к помощнику: “Ну вот, еще просят”. Во время живого разговора я успеваю сделать три-четыре кадра, и меня выпроваживают из кабинета.
— Леонид Ильич не комплексовал по поводу своих знаменитых “кустистых” бровей?
— Генсек был человек с юмором, мог посмеяться и над самим собой. Помню, на отдыхе в Крыму он решил выйти “в народ”, попить простой газировки. Около ларька его тотчас окружила толпа. Леонид Ильич их спрашивает: “А как вы меня узнали?”, люди простодушно ему и говорят: “По бровям, Леонид Ильич”. Об этом эпизоде он, смеясь, часто рассказывал друзьям. Он знал немало анекдотов, в том числе и о самом себе. Воспринимал их с юмором.
— В отличие от европейцев у нас в стране многие годы в газеты попадали протокольно-костюмные кадры. Когда случился “прорыв”?
— В 1971 году мы собирались с визитом во Францию. Рабочая группа в Завидове готовила его выступление. И вдруг Брежнев мне говорит: “Нет ли у тебя, Володя, фотографий, ну, посвободней, что ли, менее официальных, французы просят”. Я говорю: “Конечно, есть — с членами семьи, на море, на охоте”. Он с интересом долго перебирал пачки фотографий и отобрал для печати несколько кадров. Особенно ему понравился снимок, на котором он был снят на яхте в майке и подтяжках. Леонид Ильич тогда заметил: “Я здесь, как Ален Делон”. Восемь кадров мы переслали в агентство Франс Пресс. Приезжаем во Францию — эти снимки во всех газетах. Так весь мир увидел “земного” Брежнева.
— Тринадцать лет вы работали с генсеком. Были моменты, когда вы жалели о несвободе?
— Снимать вождей — тяжелый крест. Все эти годы я был “связан по рукам и ногам”. Расскажу один характерный эпизод. Как-то в одиннадцать часов вечера у меня дома раздается звонок, и Леонид Замятин меня спрашивает: “Ты почему дома? Хозяин ведь еще в Кремле — на работе...” Отлучаясь из дома даже на час, я оставлял телефон, по которому меня можно было в случае необходимости найти.
Семью свою я практически не видел. На всех официальных встречах, в загородной резиденции в Завидове и в Ливадии я находился рядом с генсеком. Это была каторжная служба, но счастливая.
— Зарабатывали прилично?
— Вместе со ставкой спецкора и гонорарами выходило 400—450 рублей в месяц.
— Расскажите о нештатных ситуациях, которые возникали во время съемок.
— Однажды весной в Ташкенте во время посещения авиационного завода на Леонида Ильича с большой высоты обрушилась стремянка с людьми. Под кучей покалеченных людей мы обнаружили находящегося без сознания телохранителя Владимира Собаченкова, которого называли просто “прикрепленным”, а под ним... генсека. Владимир успел заслонить Брежнева своим телом. Острым углом лестницы Леониду Ильичу сломало правую ключицу. Первого мая, стоя на трибуне на Красной площади, генсек с трудом приветствовал собравшихся больной рукой, никто и не догадывался о трагическом происшествии на заводе.
Во время визита в Польшу уже мне самому пришлось выручать Леонида Ильича. Шла церемония возложения венков к памятнику советским воинам. Венок несли военные, следом шел Брежнев. И вдруг он почему-то решил прыгнуть на высокую гранитную ступеньку обеими ногами, но потерял равновесие и начал падать назад... На территории мемориала все было сделано из камня. Падение генсека навзничь могло обернуться трагедией. В тот момент рядом с ним никого, кроме меня, не оказалось. Я бросил фотоаппарат, мгновенно кинулся к нему и очень жестко схватил за локоть. Падения удалось избежать. Леонид Ильич, резко вырвав руку, бросил: “Мне же больно”. А вечером тепло благодарил. Начальник охраны мне потом говорил: “У нас у всех ноги точно приросли... Ты нас всех спас”.
— Говорят, что Леонид Ильич все свое ближайшее окружение, включая обслугу, знал по имени-отчеству, расспрашивал о житье-бытье. Брежнев был благодарным человеком?
— Леонид Ильич все время интересовался нашими проблемами, спрашивал, почему выглядим уставшими. Я как-то заметил, что квартира у меня в шумном месте. Он тут же позвонил Промыслову, и мы с семьей переехали в тихий район.
Семья и близкие Леонида Ильича тоже ко мне хорошо относились. Его жена Виктория Петровна называла меня по-семейному — Вовушкой. Я присутствовал на всех семейных торжествах. Помню, в 1977 году они отмечали золотую свадьбу. Брежнев подарил тогда своей жене золотую брошь тонкой работы.
Общался я и с мамой Леонида Ильича — Натальей Денисовной. Старушка не хотела сниматься, стеснялась, и Виктория Петровна еле-еле уговорила ее сфотографироваться вместе. Когда Наталья Денисовна умерла и близкие стали искать подходящее фото для памятника, оказалось, что все ее фотографии в основном сделаны для паспорта или еще для каких-нибудь документов. Брежневу они не нравились. Тогда он сказал: “Поезжайте к Мусаэльяну, найдите у него!” И я предложил этот снимок, домашний... На кладбище Брежнев подошел ко мне и сказал: “Спасибо тебе! Она там как в жизни”.
— Гости поражались изобилию блюд на столе Леонида Ильича, многие из них видели эти яства на цветных иллюстрациях “Книги о вкусной и здоровой пищи”. Генсек был гурманом?
— Его повара отлично готовили. Но ел Леонид Ильич мало. Больше всего любил дичь и блюда из почек. Первое время я вообще выходил из-за стола голодным. Обедал генсек не больше 8 минут. Я, конечно, не успевал. А ждать-то никто не будет. Хозяин встал — значит, все по машинам.
Однажды в Крыму Брежневу приелись деликатесы, и он попросил сосисок. Жена Леонида Ильича Виктория Петровна попросила коменданта Олега съездить на базу. Тот приехал и развел руками... На базе сосиски оказались с просроченным сроком хранения. “Ну что, мне самой в город идти и покупать в магазине?” — горячилась жена генсека. Виктория Петровна не знала, что в местных магазинах сосиски в то время были большой роскошью.
— Брежнев много курил?
— Да, и врачи не могли ничего с ним поделать. А часто он их и не слушал. Предпочитал “Новость”. Для него изготавливали специальные мягкие сигареты с длинным фильтром, но он предпочитал обычные. А набитую по спецзаказу “Новость” он раздавал приближенным.
— Говорят, Леонид Ильич был человеком увлекающимся, неравнодушным к женским чарам. Очевидцы вспоминали, что всякий раз, когда Брежнев встречал молоденькую черноглазую сотрудницу обкома, отпускал в ее адрес комплимент: “Ты почему глаза не моешь?”
— Я бы сказал, он понимал в женщинах толк. А вот они генсека обожали. Где бы генсек ни появлялся, он пользовался неизменным успехом у женщин. Помню, когда мы приехали в дом отдыха ЦК в окрестности Алма-Аты, встречать Леонида Ильича высыпал весь персонал. Женщины — администраторы, официантки, врачи бросились ему на шею...
— Говорят, к медсестре Нине Коровяковой Брежнев относился особенно трепетно...
— Слухи о романе Леонида Ильича с Ниной возникли уже после его смерти. Что было между ними, никто не знает. Нина была очень миловидной женщиной. Известно, что она способствовала привыканию генсека к снотворному. Давая Брежневу на ночь очередную таблетку, она успокаивала его: “Весь мир “сидит” на снотворном...” А Леонид Ильич Нине безгранично доверял... Когда личным врачом Брежнева стал Михаил Косарев, Нине пришлось уйти с работы. Леонид Ильич с ней очень трогательно попрощался.
— Что могло вызвать гнев генсека?
— В 1971 году перед визитом во Францию к нам приехал Помпиду. Расположились мы в загородной резиденции в Заславле, в 20 километрах от Минска. Утром я явился к Брежневу получить разрешение на съемку — встреча должна была состояться тет-а-тет — без журналистов. Крайне рассерженный генсек выговаривал нашему послу во Франции Абрасимову и Громыко: “Что же это такое? Переговоры мне надо начинать с извинения?” Воспользовавшись моим появлением, они поспешили ретироваться. Тут и я узнал, что машина, которая чистила взлетно-посадочную полосу, врезалась во французскую “Каравеллу”. Солдат-срочник заснул за рулем... Меряя шагами кабинет, генсек продолжал возмущаться: “Почему на аэродроме не могли организовать сменную работу?..” Прибыв из Минска в Москву, Брежнев поинтересовался у своего адъютанта: “Как самочувствие солдата?” У срочника при аварии была повреждена рука. Генсек распорядился не наказывать солдата, а отправить его на две недели домой к родителям на реабилитацию.
— Генсек дарил вам подарки?
— Каждый год — приемник, бокалы для виски, часы с гравировкой “В.Мусаэльяну с уважением от Л.Брежнева”. Он вообще любил делать хорошие подарки. Например, Фиделю Кастро он подарил роскошный катер на подводных крыльях. И друзья отвечали ему тем же. Зная о его пристрастиях, охоте и автомобилях, ему чаще всего дарили охотничье снаряжение, ружья и машины.
— Это правда, что в коллекции Брежнева было пятьдесят автомобилей разных марок?
— Я такого количества машин не видел. Да их и негде было бы держать. Кремлевский гараж оставался тем же, каким был еще при жизни Ленина.
Брежнев отлично водил машину и с удовольствием во время отдыха катался на своем любимом “Роллс-Ройсе” или “Мерседесе”. В ту пору многие водители ругались, что Ленинградский проспект полностью перекрывают для правительственного эскорта. Но делалось это потому, что за рулем сидел не профессионал-водитель, а сам генсек.
Однажды на Ленинградском шоссе у города Клин он, съезжая с узкого моста через реку Сестру, резко притормозил. Была ранняя весна, “Роллс-Ройс” заскользил на дороге и “подрезал” машину охраны. Ребятам на “Мерседесе” ничего не оставалась, как въехать в придорожный сугроб. Там они и увязли, а Брежнев спокойно уехал в Завидово. В другой раз, тоже у Клина, с боковой дороги на основную полосу выскочил грузовой “ЗИЛ-130”. “Мерседес” с охраной резко обогнал машину, которую вел Брежнев, и заслонил ее от грузовика. Столкновения избежать не удалось. Два охранника оказались на больничной койке.
Лихачил за рулем Леонид Ильич, и выезжая за рубеж. Во время его визита в ФРГ фирма “Мерседес” подарила ему спортивный автомобиль. Леонид Ильич сел за руль, рядом — представитель фирмы. Все присутствующие на церемонии были уверены, что Брежнев просто посидит в салоне да расспросит о его технических характеристиках. Но он неожиданно для всех... завел мотор и поехал по территории резиденции. Растерявшаяся охрана только и успела предупредить, чтобы высокого гостя в целях его же безопасности не выпускали на выезде... Леонид Ильич резко развернулся на повороте и задел бордюрный камень. В итоге был пробит картер, потекло масло. Немцы потом долго смаковали эту историю.
Даже незадолго до смерти, когда ему стало трудно справляться с управлением, он на отдыхе все равно старался садиться за руль лично. Только в Крыму, на сложных горных дорогах, его подстраховывал водитель, который сидел рядом.
— Известно, что на работу в Кремль Брежнев ездил только на отечественном “ЗИЛе”.
— У него было непреложное правило: “Государь должен ездить на службу в карете своей страны”.
— Брежнев был заядлым охотником. Ходят легенды, что высокопоставленным чиновникам в охотхозяйстве в Завидове устраивали своеобразный тир, привязывая к дереву живую мишень — кабана.
— При мне этого не было. Другое дело, что егеря прикармливали животных в определенных местах и, возможно, охотники стреляли по кабанам именно на этих тропах. Леонид Ильич мне часто говорил: “Надо есть дикое мясо — в нем много микроэлементов”.
Брежнев был прекрасным охотником. За один день мог подстрелить не меньше пятидесяти уток. Трофеи отсылал на кухню, членам Политбюро. Можно сказать, я практически не покупал мясо. В холодильнике у меня дома все время лежали добытые генсеком утки и кабанятина.
Брежнев никогда не убивал самок, а выбирал махрового самца.
Помню охоту в Югославии с Иосипом Броз Тито. Леонид Ильич выстрелом ранил горного марала, потом выстрелил в него еще раз, но и эта пуля не убила великана. Промахивался он крайне редко. Когда к маралу подошли охотники, он был еще жив. Егерь вытащил нож и перерезал животному горло. Брежнев осуждающе посмотрел на экзекуцию. А потом сказал: “Это не охота, а убийство”.
В 1979 году личный врач Михаил Косарев посоветовал Брежневу воздержаться от стрельбы — у него к тому времени стали слабеть руки. Перед визитом в Прагу генсек отправился на охоту. Стреляя в кабана, он повредил себе переносицу. Перед вылетом в Чехословакию Леониду Ильичу пришлось гримировать нос и часть лица.
— Когда Леониду Ильичу пели дифирамбы по поводу удачно проведенных переговоров, он, бывало, лукаво улыбался и говорил: “Я что, зря столько лет в домино играю!” Брежнев на самом деле был заядлым доминошником?
— На даче в Заречье мы с Леонидом Ильичом, его женой Викторией Петровной, начальником охраны, комендантом и врачом часто садились играть на террасе в домино. Генсек считал, что эта игра чрезвычайно полезна, так как требует точности счета, умения хитрить, чувствовать партнера, а также дает возможность и в жизни: даже в безнадежной ситуации “сделать рыбу” — сохранить хорошую мину при плохой игре.
— Обслуга вспоминала, что в Заречье Леонид Ильич нередко любил погонять голубей...
— На даче у Брежнева были куры, утки, а также своя голубятня. Леонид Ильич был страстным голубятником. Обычно он приходил, брал птицу в руки, несколько минут смотрел на нее, поглаживал пальцами, потом запускал в небо. При этом озорно свистел, совсем как мальчишка.
— Четыре звезды Героя Советского Союза на маршальском мундире Леонида Ильича народ прозвал “иконостасом”. Почему генсеку так нравилось получать бесчисленное количество наград?
— Награды — была еще одна человеческая слабость Леонида Ильича. Ему специально сделали для их хранения деревянную многоярусную шкатулку. Он частенько доставал их и перебирал, особенно гордился военными наградами. Каждая из них была для Брежнева определенным этапом жизни. Висели в его кремлевском кабинете и фотографии военной поры. В связи с этим однажды произошел интересный случай. Во время переговоров канцлер ФРГ Шмидт, увидев снимок генерала Брежнева на параде Победы, на секунду задумался и встревоженно спросил: “На каком фронте вы воевали, Леонид Ильич?” Когда узнал, что на 4-м Украинском, облегченно вздохнул: “Я сражался на другом фланге. Мы не стреляли друг в друга”.
— На ваш взгляд, почему Брежнев не ушел с поста Генерального секретаря еще в 1975 году, когда перенес сразу инсульт и инфаркт?
— Осенью 75-го года на международном совещании в Хельсинки ему стало плохо. После этого приступа он болел чуть ли не до начала зимы. А 19 декабря, в день своего рождения, он обратился к пришедшим его поздравить членам Политбюро и сказал: “Не пора ли мне на пенсию?” Но те, все как один, стали его разубеждать: “Что вы, Леонид Ильич, вы — наше знамя! Оставайтесь, отдыхайте больше, а мы будем больше работать!”
Я подумал тогда о так называемом “сталинском синдроме”. В свое время Сталин тоже заявлял своим соратникам, что устал и хочет на покой, а потом избавился от тех, кто честно с этим согласился.
Брежнев и через год обратился с этим же предложением к Политбюро. Однако реакция оказалась прежней.
— Брежнев умер 10 ноября 1982 года. Чтобы проститься с Леонидом Ильичом, вы сбежали из санатория, где проходили реабилитационный курс после инфаркта?
— В 81-м году у меня случился инфаркт, и к ноябрю 82-го я еще долечивался. Как только узнал о смерти Брежнева, сразу все бросил и примчался в Кремль. Снимая церемонию прощания и похороны, узнал, что умер Леонид Ильич во сне. Еще 7 ноября он принимал военный парад на Красной площади, затем — 8 и 9 ноября съездил на охоту. Сам уже не стрелял, просто сидел на вышке и смотрел. А утром 10 ноября прикрепленные к нему Владимир Медведев, Владимир Собаченков и комендант Олег Сторонов нашли Леонида Ильича бездыханным. Приехавшая бригада реаниматоров сделала ему укол в сердце, использовала электростимулятор, но все было напрасно.
После похорон я на карте нарисовал крест на Черном море. Я дал себе слово десять лет не ездить туда, где мы столько лет отдыхали и работали вместе с Леонидом Ильичом.
— Вы отказались продать ваш архив за огромные деньги одному известному западному изданию. Я знаю, что ваши коллеги неоднозначно восприняли ваше решение.
— Я вам скажу еще раз — я совестью не торгую. Леонид Ильич и его близкие мне доверяли. У меня скопилось несколько чемоданов негативов. Во многих “неформальных” ситуациях генсек спокойно воспринимал наведенный на него объектив фотоаппарата, потому что был уверен: если снимок я делал исключительно для семейного альбома, он никогда не попадет в чужие руки.
После смерти Брежнева, Андропова и Черненко мне предлагали, да и сейчас предлагают златые горы за эксклюзивные снимки советских вождей. Я отказывался ото всего.
— Вы не уступили и части своего архива в обмен на бесплатную операцию на сердце в США. Вы готовы были за неприкосновенность фотоснимков заплатить собственной жизнью?
— О том, что мне показана срочная операция, узнал мой приятель, который жил в Лос-Анджелесе. Через несколько дней у меня на работе появляется американский врач-кардиолог и говорит: “Меня прислал ваш друг Михаил, надо спасать вашу жизнь. Собирайтесь, летим в Америку на шунтирование”. Я растерялся, говорю, что операция за океаном мне не по карману. Гость меня и ошарашил: “Операция вам ничего не будет стоить, кроме... вашего архива. Я врач и коллекционер. Без хозяина — архив мертв, соглашайтесь”. В тот момент я вспомнил, как за серию снимков Брежнева в 1974 году я получил в Болгарии автомобиль “Опель”. Леонид Ильич пошутил тогда: “Хорошая машина, но четыре колеса мои”. Это шутка для меня дорого стоит. А заграничному визитеру я тогда отказал, сказав, что архив останется на Родине.
Спас меня наш замечательный кардиохирург Юрий Белов. Он блестяще провел операцию шунтирования. То, что я и теперь занимаюсь любимым делом, заслуга этого великого мастера.
Прощаясь, Владимир Гургенович с гордостью показал мне статью с рейтингом “Пятидесяти наиболее значимых мировых политических лидеров по итогам XX столетия”, составленным Международным клубом политологов-аналитиков. На первом месте в списке стоял Владимир Ильич Ульянов, на втором — президент США Франклин Рузвельт, третью строчку занял первый президент Израиля Бен-Гурион. Сталин остался в рейтинге только седьмым. А вот на четвертую ступень политологи определили Леонида Ильича Брежнева, который правил страной 18 лет.
