Она почти не изменилась. Как будто только что сошла с картинки 25-летней давности. Лаура из “Маленьких трагедий”, цыганка Настя из телеэпопеи про Будулая — ее героинь знают все. А вот имя исполнительницы — Матлюба Алимова — практически неизвестно. Всего четырнадцать ролей в кино, из которых, по большому счету, запомнились лишь две — это у Матлюбы в прошлом. “В настоящее время не снимается, живет в Ташкенте и занимается реставрацией бухарских и шахрисабских вышивок” — такова предельно скупая информация о ней в Интернете. А будущее... Пока в тумане. Но первый шаг уже сделан. На последнем “Киношоке” показали узбекскую кинокомедию “Товарищ Бойкенжаев”. В одной из ролей — Матлюба Алимова. Cпустя 12 лет застоя и забвения актриса вновь на экране. Что это — возвращение?
— Вот так зигзаг: из актрис — в швеи. Согласитесь, Матлюба, по меньшей мере странно.
— Но должна же я чем-то заниматься. Тем более что фильмов у меня сейчас нет.
— У вас лично или в Узбекистане?
— В Узбекистане-то кино есть, но мне там нет применения.
— Отчего же?
— Может быть, в силу того, что я не знаю языка. Хотя я не считаю, что это веская причина.
— Вот это да! Узбекская актриса не знает родного языка?
— Ничего удивительного в этом нет. Во-первых, я не чистая узбечка — только по папе. А во-вторых... Меня в детстве так часто обижали — отсюда и предвзятое отношение к языку.
— Стоп. Кто обижал?
— Мальчики. Им почему-то обязательно нужно было хватануть меня за косы или еще за что-нибудь.
— Может, таким образом они признавались вам в любви?
— Я не знаю, в чем они там признавались. Нужно было быть на моем месте, чтобы почувствовать. А слова так и останутся словами. Их можно по-другому перевернуть и не понять, что было на самом деле. Во всяком случае, в моей памяти осталось, что какие-то оскорбления в детстве я слышала только от мальчиков-узбеков. А может, это и не оскорбления вовсе были. Может, сегодня я приняла бы их за какой-то дикий комплимент... Знаете, я как-то была в Риме, просто шла по улице, а мне без конца сигналили все проезжающие мимо машины. Сначала я думала лишь об одном: как мои ташкентские подруги, переехавшие жить в Италию, предупреждали: “Будь осторожна, там полно проституток. Как бы тебя не приняли за одну из них”. И лишь потом я вспомнила: это же Рим! Если сигналят, значит, хотят сказать: “виват!”, “привет!”, “ты так хороша!”... Может, когда узбекские мальчишки бросались в меня камнями и дергали за волосы, они тем самым тоже хотели выразить свое восхищение. Я не знаю... Кстати, мне потом объясняли, что зря я так уж разобиделась. Действительно, по узбекским обычаям такого рода грубые “ухаживания” и есть комплимент. А я, балда деревянная, ничего не поняла. Как не понимала и отца...
— Он был груб?
— Нет, у нас это в порядке вещей, а для европейского человека — дикость... Не скажу, что я — человек европейский. Но училась в простой советской школе, не национальной, поэтому какие-то моменты в детстве меня просто сшибали. Особенно его грубость по отношению к маме.
— Но узбекские девушки наверняка воспринимают это как должное и становятся примерными женами.
— Нет, все равно возмущаются. А кроме того, моя мама ведь не узбечка. У нее столько всего намешено: есть русская кровь, грузинская, немецкая, польская... А фамилия — Эпельмахова. Мама сейчас живет в Твери, и среди 450 тысяч жителей второй такой фамилии нет. На самом же деле фамилия дедушки звучала: Епельмахов. Но поскольку некоторые находили в ней нехорошее созвучие и переворачивали на дурной манер, дедушка немного ее переделал.
— А цыганских корней у вас случайно нет?
— Нет. Но вы знаете, одно время я и сама засомневалась — даже маму заставила покопаться в своей родословной. Но я думаю, что цыгане — это не кровь, а отношение к жизни, к миру. Глобальное понятие.
— После роли Насти в “Цыгане” вы для них, наверное, стали актрисой №1. Ну разве что после Светланы Тома.
— Ой, да. Когда я видела на улице цыган, сразу переходила на другую сторону улицы. Сказать, что они меня полюбили — ничего не сказать. Цыгане меня своей считали. Так и говорили: “Настя, ты наша”. Надо хорошо знать эту нацию, чтобы понять: такие слова дорогого стоят. Цыгане чужаков не признают и своими просто так не называют. Вот Алексей Владимирович Баталов, у которого я училась во ВГИКе, — единственный человек, с которым живет цыганка. Для цыганской женщины мужчины другой национальности — табу. Нет, погулять она может. Как они говорят: хоть три дня, но мы с тобой муж и жена. Но жить вместе и рожать детей — только с цыганом. И единственный человек, который, не будучи цыганом, был признан этими людьми, — это Баталов. Но Алексей Владимирович вообще целого табора стоит.
— Давайте помечтаем. Допустим, вам предлагают сняться в “Цыгане-3” — сейчас ведь ностальгия в моде, — согласились бы?
— Не знаю. Александра Исааковича Бланка, режиссера картины, уже нет. Да и не нужно это. Есть вещи, к которым лучше не прикасаться. Сделано все. Уже на вторую-то часть актеры неохотно собирались. Народ ведь в письмах просил, чтобы досняли всего одну серию, а фильм растянули еще на четыре. Всеобщего братства, как это могло показаться, на съемочной площадке не было и в помине. Клара Лучко держалась ближе к режиссерам. Михай Волонтир приехал на съемки со своей женой и все свободное время проводил с ней. Цыгане, разумеется, сами по себе. С Кларой Степановной, например, с тех пор я виделась лишь однажды — в 96-м году в Доме кино. С Волонтиром же — вообще ни разу. Все меня спрашивают: где он, что с ним, а я даже не знаю, что ответить. В Бельцах — говорю.
— О съемках в “Маленьких трагедиях” у вас более приятные воспоминания?
— Я и “Цыгана” с удовольствием вспоминаю. Но “Маленькие трагедии” — это было что-то особенное. Дебют. Я студентка, а со мной на съемочной площадке — Белохвостикова, Калныньш. Ну и Высоцкий, конечно. Представляете: огромный павильон “Мосфильма”, работает безумное количество людей, потрясающие декорации, костюмы. Творческий гул — кипит работа. Но стоило Высоцкому только появиться в дверях павильона, как все вдруг начинали говорить исключительно шепотом. Мне об этом никто не говорил — сама заметила. Идет человек, небольшого роста, с роскошным голосом, и говорит всегда в полтона. Но каждое слово слышно. В нем такая мощь была, что мне казалось, будто все в стеночку вжимаются при его появлении и начинают говорить шепотом. Автопилотом — не договариваясь. А я сразу перешла с ним на “ты”. Мне и в голову не приходило сказать “вы”. И, конечно, все тут же решили, что у нас с Высоцким роман.
— Вам нравилось, что люди так думают?
— Не знаю, но вообще приятного мало. Я-то выросла в Андижане, маленьком городке — девочка нетронутая, чистая. Всей этой каши не знала. Не понимала, что даю повод для сплетен. Как дети, знаете, думают: вот где-то в книжках такое есть, а в жизни быть не может. Я и мысли не допускала, что про нас с Володей могут что-то говорить. Еще перед съемками он пригласил меня на свой концерт. Сам заехал за мной на своем знаменитом “Мерседесе”, остановился у “Мосфильмовской”. Так гостиница чуть ли не на уши встала. Все из окон повылазили — поглазеть: кто же новая избранница Высоцкого? Через год после съемок, когда Володи уже не стало, меня ловили на “Мосфильме” малознакомые люди и выспрашивали: “Ну ты с ним хоть спала?” “Нет”, — говорю. “Ну и дура”.
— Последний фильм с вашим участием вышел в 92-м. Это развал Союза спутал актрисе Алимовой все карты?
— Мы все находились в какой-то инерции. Все время в надежде, что завтра, завтра... А завтра растянулось на двенадцать лет, и уже понимаешь, что время упущено. Но я к этому отнеслась философски, посмотрела по сторонам: так, в России происходит то же самое, на Украине, в Грузии... Все страдают одинаково. И почему я должна думать, что достойна первого места, а все остальные, такие-сякие, пусть дома сидят?
— Ну а выход-то какой?
— Я сказала себе, что если сейчас мое время и я имею право на работу в кино, значит, меня найдут где угодно и позовут, как и было раньше. А если не зовут — значит, не ко времени. Значит, я должна остановиться, со стороны посмотреть на себя и решить: что во мне не так. Серьезно говорю: я не страдаю. Если я сейчас не снимаюсь, значит, зачем-то мне это нужно.
— Это все философия, а на практике?
— Я занялась реставрацией национальных ковров, чтобы заработать деньги.
— Честно говоря, слабо представляю себе этот род деятельности.
— Сейчас я вам все объясню. Сначала на домашнем станке из скрученной вручную хлопковой нити ткут полоски шириной по 25 сантиметров. Затем их сшивают. И поверху цветными шелковыми нитями вышивают узоры. Какова моя задача? Когда ковер от древности приходит в негодное состояние, я должна сделать так, чтобы он снова заиграл. Все полоски разъединяю, мою. Там, где вышивка стерлась, — вышиваю заново. Если поистрепалась материя — делаю заплатку. То есть из мертвого создаю живое.
— А вы что, специально для этого записались в кружок кройки и шитья?
— Нет, просто я большая умелица. Вы не поверите, это такая радость, когда из кучи ветхой выцветшей материи, на которую и смотреть-то страшно, удается сделать что-то красивое. Как-то раз я показала пару вещей, отреставрированных мною, своим друзьям-антикварщикам. Они были в восторге. Вот через них-то и пошла информация, что я умею это делать. Постепенно у меня появились постоянные клиенты, заказчики. И ничего удивительного: за свое качество я отвечаю.
— Как в республике отнеслись к тому, что известная актриса переквалифицировалась в реставратора национальных вышивок?
— Я вас уверяю, никому до этого нет дела.
— Как это? Если бы, предположим, Сергей Маковецкий вдруг решил вышивать крестиком, об этом раструбили бы все российские газеты.
— Это в России. А у нас... Я не знаю, на виду ли другие актеры, но чем я занимаюсь, касается только меня и больше никого.
— Но эта работа хоть высокооплачиваемая? Вообще, вы — обеспеченная женщина?
— Ни в коем случае. Почему-то многие думают, что я несметно богата и только по собственной прихоти отказалась от съемок в кино. Это совсем не так. Например, машины у меня никогда не было. Живу я на окраине Ташкента, в самой обыкновенной однокомнатной квартире. И порой боюсь туда кого-то впустить. Даже близкие друзья немного теряются, когда приходят ко мне в гости. У меня, скажем так, не совсем обычная квартира. Есть общепринятый стандарт, который в Узбекистане ассоциируется с благополучием. А я терпеть не могу всякого рода стандарты. Но не стану же я всем объяснять, почему мне не нравится мебель, которая считается у нас приличной. И что старый, столетний ковер у меня в комнате стоит дороже, чем два новых. А всех это шокирует: что же у нее такая рухлядь везде...
— Вы одна живете?
— Одна. Детей у меня нет. Замужем была, но моего первого опыта хватило для того, чтобы не захотеть замуж во второй раз.
— Все было так плохо?
— Начиналось-то все лучше некуда. Выходила замуж я по бешеной, неуемной и, что самое главное, взаимной любви. Познакомились во ВГИКе. Он был студентом режиссерского факультета: наполовину русский, наполовину казах — Мурат Ахметов, сейчас живет в Алма-Ате. Вообще, я его редко вспоминаю — если честно, даже не интересовалась его дальнейшей жизнью... Мурат сильно постарался, чтобы испортить наши отношения. Я — человек преданный, мягкий, и меня надо действительно очень жестоко обидеть, чтобы выпасть из моей жизни навсегда.
— За что вы не смогли его простить?
— Когда человек так преданно, так искренне любит, что перед ним меркнет свет, а его за это предают... Мурат был ревнив. Чудовищно ревнив. Причем абсолютно без повода. Он постоянно во мне сомневался, цеплялся к каждой ерунде, все время пытался уличить в какой-то мнимой измене. Самый невинный мужской взгляд в мою сторону приводил его в бешенство. А мне приходилось оправдываться. Мерзко, унизительно, несправедливо!.. Слава богу, до побоев дело не дошло.
— Но знаете, как говорят: бьет — значит, любит...
— Это если цыгане не бьют, значит, вроде как не любят. Мне это не нравится. Чтобы доказать свою любовь, необязательно лупить. Или как-то унижать, оскорблять... Я понимаю, конечно, труднее подойти и сказать: “Дорогая, я так тебя люблю”, — проще дать по морде. Но это гадко...
— Все мужики, в общем, сволочи.
— А все время так получалось. Я была искренна, не врала ни секунды, ждала любви, а оказывалось, все это игра — талантливо сыгранный сюжет из традиционного сценария. Я влюбляюсь в человека, восхищаюсь им на полную катушку. В этом у меня есть что-то цыганское — один раз, но... Шла с открытым сердцем, а в ответ получала одни плевки.
— Неужели всегда так? Ведь бывает...
— Не бывает. Надо быть сильным фантазером, чтобы в это поверить. Я себя презираю за это. Не хочу в это верить, мне противно, но это так. Не потому, что я хотела в этом убедиться, — меня убедили. И сейчас я одна... Но жалеть меня не надо, я не одинока (Матлюба показывает серебряный крестик. — Авт.).
— Вы христианка в мусульманской стране?!
— А что тут странного? У нас в Узбекистане большая православная епархия. Я пришла к вере уже в довольно зрелом возрасте, и это был осознанный выбор. Китайцы, например, считают, что именно к 40 годам человек становится один. И на этом этапе он должен уйти в себя и отыскать то, ради чего он живет. Я, считаю, нашла. Нашла Бога. И научилась органичнее принимать все, что происходит вокруг меня. Даже выглядеть лучше стала.
— Вот с этим точно не поспоришь. Выглядите — просто сногсшибательно. Кого благодарить: родителей или мастерство пластического хирурга?
— Ну вы уж скажете: ни то, ни другое. Я вообще считаю, что чем меньше внимания человек обращает на свою внешность, тем лучше он сохраняется. А там (Матлюба многозначительно поднимает вверх указательный палец. — Авт.) мне никогда не было столько лет. И никогда, наверное, не будет. Еще когда училась во ВГИКе, наблюдая за нашими учителями-женщинами, я пришла к выводу, что у человека со временем его собственная личность отпечатывается на лице. Все — мысли, характер, нрав... У меня в Ташкенте есть один замечательный знакомый, у которого даже в 93 года на лице нет ни одной морщинки. Потому что нечему корежить лицо. Чудесный человек — он никогда не состарится.
— К вам случайно не подходят знакомиться мужчины лет тридцати?
— Вот совсем недавно я с соседскими 17-летними девочками ходила купаться на озеро. Жара в тот день стояла невыносимая. Надела коротенькое прозрачное платье, из-под которого просвечивал купальник, взяла полотенце и пошла. По дороге нас нагнала какая-то машина, оттуда вышли двое молодых ребят. И один из них — прямиком ко мне. “Девчонки, — говорит, — не хотите ли с нами покататься?” Я обернулась, сняла очки. Спрашиваю: “Что?” Парень моментом осекся, пробурчал что-то невнятное и ушел. Мне же скоро пятьдесят стукнет!.. Но все равно было чертовски приятно! А если бы приложила какие-то усилия — могла и познакомиться. Но, во-первых, неинтересно. По себе знаю: до 30 еще нет мозгов — человек еще не “доварился”. Можно, конечно, вначале увлечься. Чисто плотски. Но потом ведь все равно придется общаться. Он говорит слово, а я знаю, какое следующее... А это утомляет.
— Вам нравятся мужчины от 50 и старше?..
— Мне нравятся мужчины. Неважно, в каком возрасте.
— Давайте о будущем. Маленькая роль в “Товарище Бойкенжаеве” — это возвращение?
— Не знаю. Ну не могу я подойти к режиссеру, взять его за грудки и сказать: “Эй ты, смотри, вот я!” Была бы молодая, красивая, и то не стала бы этого делать.
— То есть сейчас вернетесь в Узбекистан — и опять за ткацкий станок?
— Я вообще сейчас плохо представляю, чем займусь. Хочу в ближайшее время переехать в Москву. Но понятия не имею, что я там буду делать. И найдется ли мне место. Знаете, когда знакомые рассказывают о столичной жизни, мне уже становится страшно. Пока перееду к сестре, которая давно устроилась в Москве. А там видно будет.
— А терять в Узбекистане нечего?
— Нет, кроме самого Узбекистана.
— Это большая потеря?
— Ну как сказать... Конечно, я выросла на Востоке, он в моей крови. Ведь зачем-то я живу до сих пор в Ташкенте. Непонятно зачем. Я сама себе часто задаю этот вопрос — и не могу ответить. Что-то держит: весна, которая бывает только там, запахи... — все, из чего и складывается человек. Но я рискну. Для чего? Чтобы зарабатывать деньги, только и всего. Потому что у нас их уже вообще не заработаешь. А в Москве, как говорит моя сестра, только жутко бездарный и ленивый человек не может заработать деньги.
— Как говорил Остап Бендер: сколько вам нужно для полного счастья?
— Не бешеное количество, и не в московских понятиях. Пока я не представляю: сколько нужно денег в Москве на месяц? Знаю только, что раньше мне удавалось заработать в Москве за один день больше, чем за год в Ташкенте. Если сейчас я пригожусь, если будет где сниматься — не откажусь. А если мое время все-таки ушло — не стану биться в истерике, кричать: “Ай-ай-ай, почему вы меня забыли?!” Почему-то уверена, что не останусь не у дел. В конце концов поеду в Рим и устроюсь там в какой-нибудь ресторан. Официанткой.
