Опера Прокофьева, написанная в 1927 году, впервые оказалась поставленной на этой сцене. А потому, при всех издержках постановки, само по себе явление “Огненного ангела” — событие, значимость которого невозможно переоценить.
Опера Прокофьева, как и ее литературный первоисточник — роман Валерия Брюсова, — выходит далеко за рамки своего жанра. Невозможно понять символизм Брюсова, не прикоснувшись к тому набору философских и теологических знаний, которые будоражили умы мыслящих людей начала ХХ века. Точно так же адекватно оценить прокофьевскую оперу, написанную двадцатью годами позже, можно, лишь владея культурно-исторической информацией, полученной к этому времени. Расшифровки древнейших текстов, приоткрывавших завесу над тайной происхождения человека, тщательно скрывавшихся официальными церковными и государственными институтами, и их интерпретации прочно овладели сознанием мировой интеллигенции и до сих пор остаются главной темой художественного творчества истинных интеллектуалов.
Свое прочтение предложили в Большом театре режиссер Франческа Замбелло, художник Георгий Цыпин и дирижер Александр Ведерников. Уложив пятиактную оперу в два действия, постановщики почти не сделали купюр, за что им огромное спасибо. Партитура Прокофьева настолько энергична, динамична и эмоциональна, что два с половиной часа музыки пролетают на одном дыхании. Даже несмотря на то, что совершенной игру оркестра назвать никак нельзя: особенно подводят духовики, которым хочется дать совет — пройти стажировку у духовой группы оркестра Мариинского театра. Не выстроен баланс звучания оркестра в соотношении с солистами. Вся третья картина — сцена у мага Агриппы, которая является ключевой в опере, — оказалась проваленной, потому что голоса солистов потонули в оркестровом потоке. Впрочем, в адрес певцов хочется сделать комплимент: и Татьяна Смирнова (Рената), и Виктор Митюшкин (Рупрехт) хорошо справляются со своими сложнейшими вокальными партиями.
Вопреки ожиданиям Замбелло и Цыпин не стали особенно углубляться в тему генезиса двух мистических начал, которые христианство олицетворяет как божественное и демоническое. Вместо этого они воплотили в “Ангеле” дежурное для европейской режиссуры поверхностное “решение”: действие визуально перенесено в советские реалии 20-х годов. Демоны представлены в виде каких-то молодых людей в длинных шинелях и фуражках — то ли гимназисты, то ли юнкера. Рыцарь Рупрехт выглядит эдаким Хемингуэем — в галифе, заправленных в сапоги, и вязаном свитере. Инквизиция, натурально, позиционируется как НКВД, сам Инквизитор совершает экзорцизм (процедура изгнания демонов) в кожаном пальто и с дубинкой в руке, да и все в таком же духе — даже неловко описывать. Генрих, он же Мадиэль — тот самый ангел, которым одержима Рената, — элегантный молодой человек в длинном пальто, являющийся на сцену, как на подиум. Ничего более. Ответа на интригующий вопрос, кому в действительности поклоняется Рената, постановщики не только не дают, но и выстраивают этот образ так, как будто их это вовсе не интересует. В спектакле вообще слишком много фарса — безусловно, не чуждого прокофьевской эстетической позиции. Однако представить себе, что сожжение Ренаты превратится в постановке Большого театра в полет на лифте, думается, не мог бы даже такой прагматик, как Сергей Сергеевич. Вряд ли г-жа Замбелло видела фильм “Фонтан” Мамина, где есть точно такая же сцена, однако российские коллеги могли бы ее предупредить, чтобы не рождать у зрителя ненужных ассоциаций.
К счастью, музыка настолько сильна, что позволяет не очень фанатично фиксироваться на том, что происходит на сцене. Радует и то, что Большой театр прислушался наконец к мнению прессы: когда-то корреспондент “МК” в шутку призвал руководство театра использовать электронное табло не для перевода иностранных опер, а для расшифровки текста русских опер, так как у певцов, как правило, очень невнятная артикуляция. И они сделали это! Так что сидишь себе, слушаешь, читаешь и создаешь собственную интерпретацию гениальной оперы — имеешь право!
