В телемире сенсация. Даже две. Во-первых, этот пока непонятный телеканал “Раша тудей”. А во-вторых, главным редактором его назначена 25-летняя Маргарита Симоньян. Стаж ее ТВ-деятельности невелик: работала на краснодарском ТВ, потом там же возглавляла корпункт канала “Россия”, затем приезд в Москву и почти три года — в кремлевском пуле. Молодо-зелено? А может, не будем иронизировать? Как там пели в Стране Советов — молодым везде у нас дорога. А почему бы и нет?
— Маргарита, такое впечатление, что ты всю жизнь была начальницей. Как будто уже лет сто командуешь людьми.
— Нет. Последние много лет я руководила исключительно своей съемочной группой, а там довольно ограниченное количество людей.
— Говорят, что самое сложное — научиться руководить тремя, а потом уже и тысячей без проблем. Сколько у тебя будет в подчинении человек?
— В нашей редакции будет 300 человек.
— Ты знаешь, как тебя назначили на эту должность?
— Хотели, чтобы был человек молодой, незашоренный, не привыкший к советскому телевидению. И выбор пал на меня.
— По слухам, пришли Медведев с Лесиным к Путину и говорят: “Главным редактором “Russia today” будет Парфенов”. Путин отрицательно качает головой. Дальше: Кричевский. Путин говорит: “Нет”. Затем: Симоньян. “Да”.
— Ничего об этом не знаю. Это скорее похоже на анекдот.
— Может, и анекдот. Но ты же не будешь спорить, что симпатична Путину?
— Ничего об этом не знаю. С ним же контактировало еще человек 40, работавших в кремлевском пуле. И многие ближе, чем я.
— Ну а ты симпатизируешь Путину?
— Да.
— Это правильный ответ, и не будем его расшифровывать. Скажи, насколько ты считаешь эту затею с “Russia today” реальной? Ведь некоторые демократы уже кричат, что деньги, отпущенные на этот проект, рассуют по карманам и на этом успокоятся.
— Я тоже это слышала. Но мне такие технологии незнакомы. Я исхожу из того, что если затеваются какие-то идеи, то это всегда ради дела.
— Но есть же много людей, которые думают по-другому.
— Мои им соболезнования. Мне кажется, что время людей, которые в любом деле ищут заговор, уходит.
— А откаты тоже уходят?
— По крайней мере применительно к нашему каналу. И если бы я не считала это дело реальным, я бы никогда им не занялась. Я же не от безысходности согласилась на это предложение. У меня была прекрасная работа, и все было замечательно.
— Но есть такие предложения, от которых нельзя отказаться. Это не тот случай?
— Просто это предложение показалось мне интересным.
— Но кто эту “Рашу” будет смотреть?
— Это уже будет зависеть от мастерства тех людей, которые на этом канале работают. От того, сможем ли мы занять свою нишу, чем-то заинтересовать, предложить что-то новое. Будем ли мы восприниматься как достоверный источник информации из России, заслуживающий уважения.
— Если бы такой канал затевался в перестройку, то на Западе его бы смотрели все. А сейчас — кому мы интересны?
— Мы интересны многим, хотя не так, как раньше. Пока нашей основной зрительской аудиторией будут эксперты, медиасообщества, политики. А может, у кого-то бабушка была русской, и ему тоже захочется узнать, что за люди живут в России. Мы надеемся, что эти люди привыкнут нам доверять, нажимать на нашу кнопку.
— Но 30 млн. долларов, отпущенных сейчас на “Russia today”, — это мизер, скажем, по сравнению с “Аль-Джазирой” с ее миллиардами.
— Да, пока на первом этапе у нас будет всего 4 корпункта. Для начала мы ориентируемся на восточные штаты Америки и Великобританию. Но это пока. Я предпочитаю решать проблемы по мере их поступления.
— Нет таких мыслей: боже, куда я попала, зачем согласилась, здесь же куча подводных камней?
— А может, мне как раз подводных камней и не хватало. Тем более что крепостное право в нашей стране благополучно отменили в 1861 году.
— Одни говорят, что на “Russia today” будет чистая пропаганда. А может, наоборот, сбудется мечта многих профессионалов-информационщиков, и в экспортном варианте люди увидят свободное российское ТВ?
— Это будет голая информация, и мои сотрудники не станут в эфире высказывать вообще никакого мнения. Это же не экспертно-аналитическая статья в журнале. То есть ведущий выходит в эфир и говорит: “Там-то случилось то-то... А сейчас мы передадим слово Василию Геннадиевичу, и он расскажет, что он думает по этому поводу. А теперь передаем слово Алексею Петровичу, и он нам выскажет свое мнение”. Я представляю себе это так. И оба эти эксперта представят срез общества в России. Я не вижу в этом никакой пропаганды.
— Но ты же прекрасно знаешь, что такое информация и как ее можно подавать, каких васильпетровичей приглашать, а каких — ни в коем случае?
— Мы будем стараться поддерживать в этом баланс, чтобы у нас не было никаких перекосов ни в ту, ни в другую, ни в пятую сторону. Но и люди, которые работают в информации, тоже всегда субъективны, они не могут абстрагироваться от себя. Кроме того, у нас в “Russia today” будет работать огромное количество западных журналистов, с устоявшимися стандартами информации. Мы исходим из того, что, если у нас будут какие-то заметные перекосы, нас перестанут смотреть. Это просто смешно — действительно деньги, выброшенные на ветер.
— Ты работала в Беслане, стояла в кадре, а вокруг свистели пули. Но я помню, как многие демжурналисты замечали про наших репортеров: почему их нет рядом со штурмующим спецназом? Какую же фигню они говорят, подумал я.
— Ничего себе! Что же, меня бронежилетом просто так, для красоты прикрывали? Очень неприятно, если люди так говорили. Ну поехали бы они, посмотрели, в каких условиях мы там работаем. Наша спутниковая тарелка стояла к школе ближе всех. Я заканчивала свое прямое включение, пряталась за тарелку, приседала, потому что вокруг действительно стреляли всерьез. А через 5 минут у меня было следующее включение, и я опять выбегала, хотя встать было страшно. Когда репортер Первого канала Ольга Кирий выходила в эфир, ей ведущий кричал: “Ольга, уходите, уходите!” Потому что за ее спиной люди побежали, испугавшись стрельбы, а она все вела репортаж. Это что, называется, сидели в сторонке?
— Как ты считаешь, в таких страшных случаях где тот потолок информации, которую можно давать в эфир?
— Если я понимаю, что информация может причинить кому-то боль или смерть, я ее в эфир никогда не выдам. Профессия — это чудесно, но чужая жизнь первична.
— А если в Москве потребуют: давай?
— В Москве, слава богу, все люди, с которыми мне приходилось работать, глубоко разумные и человечные. Я не могу себе представить, что скажу своему начальнику: “Вы знаете, если я сейчас дам эту информацию, то 10 детей расстреляют”, — а он мне ответит: “Нет, дорогая, все равно давай”. Такого просто не может быть никогда. Ведь эти мои 5 минут славы могут стоить чьих-то жизней, и как я дальше с этим буду жить?
— Но говорят, что для журналиста плохие новости — это хорошие новости?
— У меня было так раньше, но это прошло. Знаешь, в “горячих точках” я была всего пару раз, но, когда впервые поехала в Чечню, родителям наврала, что выхожу на корабле в Черное море и буду снимать об этом сюжет. Я их обманула, иначе они сошли бы с ума.
— Когда вернулась, был скандал?
— Нет. Я приехала домой вся такая замученная, уставшая, немытая. Дома был отец. Я ему сказала: “Ты знаешь, я в Чечне была”. Он хлопнул дверью и ушел. Через 10 минут вернулся и первый раз в жизни налил мне рюмку водки. Сказал: “Ты у меня вместо сына, я тобой горжусь”. Мне было так приятно… Но после того как я собственными глазами увидела первую в своей жизни смерть, со мной что-то произошло. Как отрезало. Это было в Абхазии, когда гелаевцы зашли в Кодорское ущелье. Мы приехали на место боя, где только что убили боевика. Я увидела его... Это вопрос приоритетов. Для меня первичнее, что я человек.
— Но ты же еще и красивая женщина. Говорят, если женщина работает журналистом на войне — это уже не совсем женщина, что-то женское в ней пропадает. Или это досужие разговоры?
— Я не военный корреспондент. Но мне кажется, наоборот, что-то такое в тебе просыпается. Ведь до этой первой смерти я тоже думала: как же скучно, когда же что-нибудь случится? Но, когда попадаешь в такую страшную историю, в тебе и просыпается человек и женщина, которая раньше дремала, и ее роль была отодвинута мыслями о карьере.
— Ну а где же твой знаменитый журналистский цинизм?
— А я не циничный человек
— Но разве здоровый цинизм — это плохо? Ведь без него в этой жизни не прожить.
— Кто сказал, что цинизм — это достоинство? Есть здравомыслие, есть цинизм, и есть наивность. Здравомыслие — это золотая середина, я надеюсь, что я нахожусь именно там.
— А что у нас с личной жизнью? Давай докладывай.
— С личной жизнью все в порядке.
— Ты понимаешь, что мы уже перешли к личному, а эта тема важнее всех твоих “Раша тудей”. Когда замуж выходишь?
— В перспективе. Не ближайшей. Александр, когда будет какая-то дата с днем, месяцем и годом, я пришлю тебе пригласительный.
— Есть мнение, что назначили на такую должность молодую неопытную девушку, чтобы большие дяди ею вертели как хотели.
— Но это же прямо противоречит тому анекдоту, который ты рассказывал до этого. Не вижу логики.
— Насколько ты компромиссный человек?
— Когда как. Я упрямая.
— Некоторые демократические товарищи говорят, что все, кто работает на телеканале “Россия”, — карьеристы…
— А те, кто получает деньги от других источников и в силу этого отстаивает другие интересы, белые и пушистые?
— То есть ты считала, что реально работаешь на интересы государства?
— Я никогда для себя так вопрос не ставила. С детства хотела заниматься журналистикой, вот я ею и занималась. Я пыталась сделать так, чтобы зрителю были интересны те 3—5 минут, которые он проводит со мной. В этом я вижу свою сверхзадачу, чтобы зритель посмотрел и сказал: “Ишь ты, во как!”
— “Ай да Симоньян, ай да молодец!”
— Это уже задача-максимум.
— Ты приехала в столицу из провинциального Краснодара. Как тебе Москва? Слезам не верит?
— Нет, Москва мне кажется исключительно дружелюбным городом с исключительно дружелюбными приятными людьми.
— Может, это ты такая позитивная? Москва-то страшный город.
— Я тоже слышала, что в Москве все жестко, никто никогда никому не поможет. Но я обнаружила, что это совершеннейшая неправда. Может, мне так везло. И на канале “Россия” многие меня приняли как сестру, были готовы помочь чем и как угодно. Например, первые две недели, пока я искала квартиру, я жила у Ирады Зейналовой, одной из лучших корреспонденток канала. Нет, слез у меня в Москве никогда не было просто потому, что не было для них причин.
— Слушай, ты же какой-то ангел во плоти.
— Нет, я не ангел. Совсем. У каждого свои недостатки.
— Ну расскажи мне о своих тараканах. Какой у тебя самый большой таракан?
— Я такая импульсивная, и в рабочем цейтноте могу быть резкой, о чем потом буду жалеть.
— Прости, но гены сказываются?
— Если ты говоришь о темпераменте, то может быть.
— Как ты отнеслась к конфликту Ароян—Киркоров?
— Плохо. Я считаю, что это было хамство с его стороны. Причем хамство абсолютное, непозволительное и ничем не оправданное.
— А если бы Киркоров тебе что-то сказал про твою кофточку и т.д.?
— Ой, боюсь, вот здесь и проснулась бы моя импульсивность. Наверное, я бы ему чего-нибудь ответила.
— А тебя разве никогда подобным образом не оскорбляли?
— Один раз в самом начале моей карьеры какой-то скинхед на меня наехал. А перед таким откровенным неумным хамством я в первые секунды теряюсь. Стою и не знаю, что мне делать.
— Маргарита, почему бы тебе теперь не зазвездиться? Таким большим человеком стала. Нужно же пафоса поддать побольше.
— Я не чувствую, что во мне что-то изменилось. Я что, должна требовать, чтобы ко мне обращались по имени и отчеству?
