От сумы и тюрьмы не зарекайся. Народное предупреждение получило сценическое воплощение в Табакерке. Подвал на Чаплыгина оказался наиболее подходящим местом для мрачного произведения г-на Кафки, сочиненного им в 1925 году. Но актуальное, особенно теперь.
“Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест.” Режиссер Константин Богомолов, вступивший не так давно на театральный рынок, кажется, демонстративно отказывается ставить на сцене облегченный продукт. Его так и тянет в некоммерческое предприятие, где сложный текст, где не похохочешь, где надо слушать и думать. В стране, подсаженной на ржачку, стеб и гламур, — это если не подвиг, то геройство. Но что-то героическое в этом точно есть.
Особенно теперь, когда проблемы в судах невероятные, а человек, туда попавший, имеет много шансов быть похожим на Йозефа К. Как же Константин Богомолов представляет нам горестную философию Кафки? В гротесковой манере, соответствующей первоисточнику. На сцену являются два держиморды с намерением арестовать ни в чем не повинного человека, а заодно поживиться его имуществом. У шинелей оторваны рукава, а за плечами у третьего — черные крылья. “Крылатый” с недовольным лицом мерзко ковыряет в зубах.
Дальше — больше: визуальные символы абсурда происходящего будут появляться чаще. Самый неожиданный — актриса Евдокия Германова, загримированная под Гитлера. Ее усатую фигурку, сгорбленно сидящую в глубине сцены, режиссер покажет, как черта из табакерки: раз — и нет. От мгновения демонстрации сильнее впечатление, но и сожаление, что процесс перевоплощения для актрисы, лучше других работающей в этом жанре, оказался столь краток. Так же как и ее другая роль — квартирной хозяйки.
Богомолов инсценировал “Процесс” как массовый (в первом акте) и индивидуальный (во втором). Во всяком случае, каждый из участников массовых сцен получает свой законный монолог ближе к финалу. Но монологи настолько длинны, а зрители — утомлены предыдущим, не очень-то энергичным процессом, что важная суть трех монологов второго акта теряется. Остается скорее впечатление: от первого (в исполнении Игоря Верника) — энергично-эмоциональное, от третьего (Бориса Плотникова) — глубоко психологическое. От второго, прочитанного Евгением Миллером, — поверхностно-пафосное.
Верник, приглашенный в подвал из МХАТа, надо сказать, лишен в “Процессе” своего очаровательного смайла. Один его персонаж, тот самый, что с черными крыльями, отталкивающе неприятен, другой — эпатажен, как Дали: даром что представляется художником. Но, во всяком случае, среди актерских работ его — наиболее интересная.
То же можно сказать и о роли Сергея Угрюмова, эпизод которого во втором акте оставляет очень яркое впечатление. И, конечно же, Яна Сексте, великолепно представившая сразу три женских образа: уборщицу, прислугу адвоката и модель-горбунью.
Вот только одна вещь смущает в этом “Процессе” — сам главный герой, которого за другими не очень-то видно.
Скорее слышно: г-н банковский прокурист в исполнении Игоря Хрипунова частенько переходил на крик. Он ли сам или с помощью режиссера производил впечатление человека, убежденного, что сила мысли крепчает от силы голоса.
